Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                                  
загорелые, обветренные лица студентов, вернувшихся с  поля.  Казалось,  от
них так и веяло мужеством, здоровьем, дикими  ветрами,  опасностями.  Лица
преподавателей-полевиков казались нам тогда лицами  чародеев,  хранящих  в
себе тайны земли.
     А  его  лицо  было  необыкновенно  будничным,  каким-то   сонным,   с
болезненно-желтым загаром. На облупленном  носу  сидели  большие  дымчатые
очки, а седые вихры торчали за ушами ласточкиными хвостиками.
     Он проходил вестибюлем, и ему кланялись, уважительно опуская  головы,
но за спиною почти все одинаково улыбались, а студенты начинали шептаться,
провожая его восторженными взглядами.
     - Профессор Журавлев, - сказал мой товарищ, второкурсник,  кивнув  на
него. - Автор Сагджойской катастрофы. Лучший специалист по метеоритам.  Но
маленько свихнутый старик. Утверждает,  что  Сагджойский  метеорит  -  это
межпланетный корабль, посетивший нашу Землю и потерпевший катастрофу.
     Я уже тогда много слышал о необычном явлении,  происшедшем  далеко  в
Сибири в начале нашего века, кое-что читал и хорошо знал  имя  профессора,
но видел его впервые. Я взглянул на него, но увидел  только  чуть  сутулую
спину в тесном форменном пиджаке, желтую морщинистую шею  и  белый  то  ли
волосок, то ли ниточку на рукаве.
     Журавлев стремительным шагом прошел мимо и скрылся в аудитории.
     Тогда он был притчей во языцех не только нашего института, но и всего
научного  мира.  Двадцать  с  лишним  лет,  которые  потратил  на   поиски
Сагджойского метеорита, не дали результатов.
     А ведь падение это было. Произошло оно июньским жарким  утром,  когда
ничто не предвещало беды. Вдруг словно  бы  солнце  зажглось  над  тайгою.
Страшный грохот небывалого еще на памяти людей взрыва  потряс  мир.  Разом
вспыхнул неистовый пожар. Все живое гибло  в  том  аду.  Бешеные  сохатые,
брызжа кровью, лишенные  зренья,  вырывались  из  тайги  и  падали.  Трупы
животных лежали по сопкам и у рек, плыли по воде. Люди  покидали  кочевья,
навсегда уходили из междуречья Сагджоя и Авлакана, где бушевал огонь,  где
на миг возгорелась дуга в небе и землю сотрясли удары необыкновенной силы.
Это волнение земной коры зарегистрировали сотни  сейсмических  центров,  и
даже приборы Австралии отметили колебания. Ураган  громадной  силы  прошел
над всем междуречьем. Но странно: ни один ученый, ни  одна  экспедиция  не
добились разрешения  и  не  сделали  решительной  попытки  посетить  место
разыгравшейся в природе трагедии. И потом  спустя  почти  двадцать  лет  с
великими  трудностями,  терпя  нечеловеческие  лишения,  Журавлев   достиг
Сагджоя и места того необъяснимого лесоповала. Экспедиция не дала  никаких
результатов, кроме того, что  Леонид  Александрович  впервые  описал  этот
район как минералог и как очевидец следов двадцатилетней давности.  Прошел
год, и он снова предпринял, но  безуспешно,  поиск  метеоритного  тела.  И
тогда же  выдвинул  дерзкую  и  прямо-таки  антинаучную  по  тем  временам
гипотезу о посещении Земли управляемым межпланетным кораблем.
     Завидная настойчивость,  не  подтвержденная  ни  единым  вещественным
доказательством, стала притчей во языцех и в конце концов  привела  его  в
разряд чудаков, с которыми не то чтобы считаются люди, но  просто-напросто
терпят их. Журавлева терпели потому,  что  он  был  прекрасный  минералог,
пожалуй, единственный специалист по метеоритам. Позже Леонид Александрович
предпринял еще несколько поездок к месту Сагджойской  катастрофы  на  свои
деньги и деньги энтузиастов, что, кстати,  ставилось  ему  в  вину,  и  не
проходило более или менее серьезного производственного  собрания,  научной
конференции,  где  бы  хотя  бы  вскользь  не  говорилось  о  частнических
тенденциях в науке, сомнительных  ученых.  Но  мы  любили  Журавлева.  Уже
закончив  институт  и  работая  самостоятельно,  я  сблизился  с  Леонидом
Александровичем, заразившись от него пристальным вниманием ко  всему,  что
не ложилось в привычный круг наших познаний. Он определил и мой интерес  к
первой серьезной самостоятельной работе тут, на Авлакане и  в  междуречье,
которая стала для меня первой истинной встречей с  Землей.  Я  обещал  ему
обязательно  посетить  место  Сагджойской  катастрофы.  Старик   вот   уже
несколько лет тяжело хворал, но не терял надежды снова предпринять большую
экспедицию, исподволь готовя ее.  Я  выполнил  это  обещание.  Помню,  как
впервые поднялся над хмурым и угрюмым междуречьем.
     Медленно плыли, вращаясь под крылом самолета, зеленые и бурые  дебри.
Сагджой, широкий, полноводный, белел над солнцем, а порою  и  поблескивал,
отражая чистыми  плесами  луки.  Приглядевшись,  я  различал  белые  гривы
порогов и бешеную текучесть большой воды. Где-то там,  за  тремя  великими
излучинами, за семью перекатами и бесчисленными плесами, угрюмо  сторожила
тайну даль. Там взорвался ли, испарился ли, ушел ли  прочь,  опалив  Землю
нездешним дыханием, Сагджойский метеорит.
     Старая гарь и невиданный лесоповал - неистовая сила покидала  деревья
наземь, и не просто покидала, а уложила их по громадному  радиусу  одно  к
другому - уже заросли густым  наволоком  древесной  мешанины,  так  что  с
трудом можно было продраться в ней. Лысые сопки, будто обритые  до  белого
каменного темечка, возвышались над тайной происшедшего и слепо  глядели  в
небо, единственные свидетели совершившегося тут.
     Район Сагджойской катастрофы лежал за  границей  наших  работ,  но  я
специально, преодолев трое суток изнурительного пути,  вышел  туда,  чтобы
увидеть место, которое так и осталось для науки загадкой.
     Я сидел тогда на вершине одной из сопок - кажется, Журавлев  в  своих
исследованиях назвал ее Крест  -  и  смотрел,  как  медленно  закатывается
громадное солнце. Пора  белых  ночей  прошла,  и  мутные  сумерки,  словно
испарения чадящих болот, окутывали гиблое место.  Я  был  среди  безлюдья,
среди этой непроглядной тайги и камня, хранящего  в  себе  память  былого.
Меня окружали гольцы. Они отбрасывали темные тени, падавшие  по  склону  и
возникавшие далеко за подножием на чахленьких верхушках лиственок.
     Было не очень разумным уйти из лагеря сюда одному,  без  оружия,  без
достаточного запаса продуктов, к тому же  действующие  инструкции  техники
безопасности запрещают геологам совершать маршруты в одиночку, но  мне  не
хотелось  понапрасну  тащить  сюда  рабочего,  отрывая  у  него  несколько
случайных дней отдыха, к тому же в нарушение инструкции мы часто  работаем
и одни.
     Солнце все глубже  и  глубже  погружалось  в  лесные  дебри,  и  меня
окольцовывала, окружала темнота, и место громадного лесоповала, теперь уже
затянутое живой порослью, вдруг ясно обозначилось, словно разверзся черный
зев кратера. Одинокая кедровка надсадно кричала за спиной, требуя, чтобы я
обязательно обернулся и поглядел на нее. Этот крик толкал меня в спину, но
я не оборачивался, скованный желанием глядеть и глядеть туда,  где  ночная
темнота разверзла земную твердь и позволила увидеть несуществующее.
     С необыкновенным чувством близости  я  прижимался  спиною  к  теплому
камню, гладил его рукой и думал о том, что никакая сила не  заставит  меня
спуститься сейчас в глубокую таежную тишину.
     Почему-то тут, среди  мрачных  каменных  гольцов,  опаленных  великим
жаром,  в  их  мудром  молчании  я  чувствовал  себя  в  безопасности.   В
безопасности? От чего? На это я не мог  бы  ответить  тогда  и  не  отвечу
сегодня. Я вдруг услышал угрозу для себя, будто бы  крадущуюся  из  гиблых
дебрей этого таинственного места. Не разжигая костра  -  за  дровами  надо
было спуститься в тайгу, - сидел я одинокий среди  живой  природы.  Где-то
бродили звери, у лица  моего,  роясь,  густели  комары  и  липли  к  сетке
накомарника, соки бежали по  стволам,  малые  букашки,  птицы,  насекомые,
травы, листья - все, что жило, и росло, и дышало,  было  тогда  далеко  от
меня, я же находил утешение и близость в  мертвом,  безответном,  лишенном
жизни камне.
     На родной Земле был я далек  всем,  нежелаем  и  не  нужен  -  изгой,
нашедший радость в своем венценосном одиночестве.
     Расстелив спальник, лег, накрывшись палаткой, и  долго  слушал,  как,
остывая, поскрипывает и постанывает камень и как кто-то ходит  по  осыпям,
тревожа тишину. Ночью, проснувшись от холода  -  вокруг  пала  роса,  -  я
покрепче закутался в палатку, отметив в полусне, что три  другие  вершины,
сторожащие тайное место, словно бы светятся голубоватым светом, что и  мои
гольцы излучают такой же свет, но сознание  не  пожелало  остановиться  на
этом и скользнуло в бесконечную глубину сна. Было это видением или вершины
действительно светились, до сих пор не могу сказать наверное. Но то, что я
испытал тогда великую непричастность к живому, долго еще мучило.



                                    6

     Едва мы успели нырнуть в низкий  крохотный  лаз  землянки,  как  небо
раскололось. Страшный гром потряс землю, и деревья разом, как это бывает в
долгие осенние ночи, тягуче завыли  и  только  потом  зашумели  листвою  и
хвоей. Землянка своим протрухлевшим срубом в  три  венца  поднималась  над
землей, но внутри, вырытая в сухих известняках,  была  просторной.  Тяжело
дыша - последние километра два мы  преодолели  марафоном,  -  сидели  друг
против друга: я на полатях, Василий у крохотной каменки, Осип на  порожке,
прикрыв тяжелую дверь, - и слушали, как  неистовствует  гроза,  в  осколки
разметывая небо и круша землю. Дождя  все  еще  не  было,  но  черная,  до
холодного угля туча накрыла  тайгу,  вот-вот  готовая  обрушиться  ливнем.
Молнии иссекали небо, и мертвый свет их ложился на наши лица,  врываясь  в
малое застекленное окошко. В него я видел багряный, словно бы тлеющий край
тучи, который, свертываясь, выбрасывал рваные  нити  холодного  пламени  и
курчавился в разрывах дымком.
     Отдышавшись, Осип выскользнул на волю, оставив открытой  дверь.  И  я
увидел, как в сухом чреве  тайги  вспыхивают  и  лопаются  громадные  шары
света. При полном  безветрии  гром  и  эти  сухо  трещавшие  вспышки  были
жуткими.
     Осип вернулся в землянку с охапкой мелко порубленного  смолья,  решив
растопить каменку, но мы с Василием запротестовали: будет жарко. И так уже
в малое, прижатое к земле жилище набилась духота.
     - Пусть про запас будет, - сказал о дровах Василий. И  Осип,  оставив
свое намерение, принялся потрошить поняжки, с трудом  отпихнув  ногою  мой
рюкзак. Он был полон  образцов,  и  эвенки  относились  к  моему  озерному
приобретению неодобрительно.
     Все собранные камни пришлось нести мне, выложив в их  поняги  остатки
продовольствия, спирт и фляжку с "Экстрой".
     Пока  готовились  к  трапезе,  хлынул  дикий,  какой-то  необузданный
ливень, и гроза взяла такую силу, что непроизвольно  после  почти  каждого
удара приходилось втягивать голову в  плечи.  Молнии  секли  землю,  круша
близкие за лесным наволоком гольцы. И в сыром воздухе вдруг  явно  запахло
кремневой пылью. Так  бывает,  когда  кресало  вырубает  из  камня  искру.
Особенно страшным был удар, нанесенный словно бы в крышу нашей землянки. Я
отчетливо видел в окошко, как раскаленный трезубец, пущенный  необузданной
стихией, впился в землю, стремительно малый миг покачался,  как  качается,
достигнув цели, гарпун в теле наповал убитого  животного,  и  со  страшным
треском рассыпался на тысячи слепящих брызг. Малое стеклышко  нашего  окна
задребезжало, готовое рассыпаться в прах, в зимовье запахло  пылью.  Я  не
уловил того момента, когда мы трое  плюхнулись  кто  где  был,  прижимаясь
животами к прохладным, кисло  пахнущим  известнякам.  Только  в  следующее
мгновение увидел уже не желтое, но синее лицо Василия,  белый  взгляд  его
глаз и шепот:
     - Кужмити, выбрось! Выбрось! Притягиват, - Василий показывал на мешок
с образцами, и рука его тряслась.
     Еще три или четыре удара всколыхнули подо мной землю,  прежде  чем  я
пришел в себя. Я никогда не боялся грозы.  Неистовая  сила  ее,  нездешние
мертвые всполохи или кроваво-красные вспышки огня,  гром,  порою  лишающий
слуха, рождают во мне  какое-то  необузданное  ликование,  меня  тянет  на
дождь, в самую пучину бушующей страсти, и я слышу, как во мне самом бушует
дикая страсть разрушителя. Что же это произошло нынче -  плюхнулся  брюхом
на землю?
     Смеясь, поднимаюсь с пола,  сажусь  на  нары,  заглядывая  в  окошко,
сплошь залитое дождем,  в  котором,  как  в  аквариуме,  мечутся  золотые,
красные, синие, фиолетовые рыбки молний.
     - Выкини, бойе! Убери! Притягиват, - это уже просит Осип, пряча  лицо
и голову в ладони под очередным раскатом грома.
     И впрямь верят ребята в необычайную притягательность моих камней.
     Я весело смеюсь, но мне становится по-настоящему жаль их. Беру рюкзак
с образцами и, приоткрыв дверь, тяжело  выкидываю.  И  словно  бы  нарочно
падение  его  на  землю   сопровождается   страшным   ударом   и   треском
рассыпающейся тверди. Ударило где-то совсем рядом в гольцы, опять слышится
крепкий запах горячего кремния.
     Эвенки ничком лежат на полу. Им, бесстрашным, один на один  выходящим
с рогатиной на медведя, - я знаю, что и Осип  и  Василий  бывали  в  таких
переделках, - буйство грозы вселяет суеверный страх, ужас и делает жалкими
и беспомощными.
     Да и мне, вероятно, стоило бы напугаться: вот ведь как провожает меня
великая тайна озера Егдо. Громовержец посылает  в  меня  копья  и  стрелы,
рушит вокруг камень и сотрясает земную твердь.  Пожалуй,  такой  грозы  не
помню во всю жизнь. "Стоит задуматься", - сказал бы профессор Журавлев,  и
глаза  его,  нездешние  глаза  человека,  проникшего   в   великую   тайну
мирозданий, чуть-чуть бы прищурились.
     Гроза унялась скоро. Отошла, растаяла страшная  туча,  и  гром  разом
улегся, словно и не было в мире необузданного  хаоса  страсти.  Мы  плотно
отобедали в  землянке,  распахнув  дверь  и  вдыхая  словно  бы  неземной,
прекрасный запах грозы. Ребята, крепко выпив, завалились на нары  и  разом
заснули, измученные прошедшими страхами. Я понял, что страхи мучили  их  с
момента прихода к озеру и до  окончания  этой  грозы.  Когда  все  стихло,
Василий и особенно Осип стали вдруг веселыми и разговорчивыми парнями.
     - Никому, однако, не говори, что Егдо видел, - сказал Василий.
     - В Инаригде не говори, - дополнил Осип, словно бы  давая  разрешение
мне говорить о Егдо за пределами Авлакана.
     - Камни, однако, прячь! Не  показывай  Инаригда  камни,  -  продолжал
наставлять Василий.
     - Почему?
     - Нельзя. Не был, однако, ты там.
     - Не был, не был, - закивал  Осип,  теперь  он  во  всем  поддерживал
товарища, как тогда его Василий.
     - Место шибко тайное.
     - Хына не велит?
     - Хына, однако, подох маленько. Нарот не велит. Серса наш не велит.
     - Спать будем, - сказали они и завалились на нары.
     Цепляясь за последнее, я спросил:
     - Слушай, Василий, а Егдо по-вашему - щучье, да?
     - Нет. Это Почогиров язык. Наш язык: Егдо - Огорь много!
     - Огненное, да?
     - Однако, огненное! - пробормотал он и засопел носом.
     Я вышел из землянки, поднял рюкзак и высыпал содержимое  из  него  на
землю. Сухими, опаленными великим огнем,  в  панцирных  рубашках  окалины,
лежали передо мной метеоритные тела, поискам которых отдал всю  жизнь  мой
учитель Леонид Александрович Журавлев.
     Я взял в руки тяжелый черный окатыш и долго глядел на него:  есть  ли
это разгадка сагджойской тайны или это новая тайна,  которой  суждено  мне
посвятить жизнь?

Предыдущая Части


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг