осадочными породами, теряющимися в непроходимых болотах. Выходило, что я
впервые прошел в центр впадины невидимой эвенкийской тропочкой и вместо
зловонных топей обнаружил громадный цирк, засыпанный неизвестной породой,
с кратером посередине. Какое странное, какое поистине таинственное место.
Я бродил берегом озера, собирая образцы. Ими полны были карманы моих брюк,
куртки и даже наружные энцефалитки.
И вдруг меня словно ослепило вспышкой. Я на мгновение перестал видеть
все вокруг, сердце замерло в груди, пораженное непозволительной,
недопустимой, даже страшной догадкой.
Я побежал к вещмешку, к своим проводникам, к карте, которую оставил
на привале. "Да как же я сразу не подумал об этом?" - стучало в висках, и
мир возвращался ко мне черным, тайным и, сознаюсь, чуточку страшным, каким
он и был тут.
- Кужмити, однако, суху лови!
- Что? А, щуку...
Осип и Василий сидели подле маленького костра, подле двух дымокуров,
притихшие, словно были виноваты в чем-то, и, как показалось мне,
напуганные.
- Давай, быстрей надо, - говорил Осип.
Я только сейчас пригляделся к месту нашего привала. Несколько шестов
с медвежьими черепами стояли подле голого чумища. Следы костров были видны
на черном камне. Чуть поодаль - коряжина, похожая на соху, перевернутую
вверх лемехом. Кости разбросаны. Да лежали еще принесенные сюда вязанки
хвороста. Небольшую такую вязаночку нес с собой и Осип. Я только теперь
вспомнил об этом. Ясно - передо мною было культовое место какого-то
эвенкийского рода.
- Лови суху, - сказал Осип. - Гляди вон - не верил, однако, - и
кивнул на один из шестов.
Я посмотрел туда и даже вздрогнул: чуть ниже белого, почти
прозрачного черепа медведя с глубокими глазными отверстиями, словно все
еще наблюдающими мир, висела щучья челюсть никак не меньше полуметра
длиною. Я охнул, не веря глазам. Но все-таки запротестовал:
- Подожди, Осип... Это потом... Потом это.
- Нельзя потом... Тут можно мало. Бежать надо назад - тайга бежать.
Отдыхать будем, жрать будем, кусать водка, - быстро, быстро говорил Осип,
горбясь и пряча голову в плечи.
- Лови шибко, и айда, - сказал Василий.
Но я уже не слушал их, весь поглощенный своей догадкой, развернув
карту, я спешил на юг, строго по меридиану, к месту, отмеченному на ней
темным крестиком.
5
- Однако, Кужмити, бежать надо, - сказал Осип и вздохнул: дескать,
ничего не поделаешь, надо.
Я разобрался с образцами, отобрав самые, на мой взгляд, интересные.
Зарисовал на чистом поле карты цирк, озеро, прикинул на глазок его
размеры, побродил по россыпям, но никаких других пород не нашел.
По-прежнему тут, на дне впадины, было сумрачно, и белое небо словно
бы приклонилось к земле, и все вокруг утратило живость цвета, будто
напитавшись черным, даже озеро, по-прежнему недвижимое, сочило мрак, и
вода в нем была ртутно-тяжелой. Я понял, что наступила ночь, надо
торопиться в обратную дорогу; где-то далеко-далеко едва слышно, но грозно
ворчал гром. Это, вероятно, волновало моих проводников, поскольку те
хлябистые, топкие болота, которые мы во множестве миновали, могут стать
непроходимыми.
- Несколько забросов сделаю, и побежим, - сказал я Осипу, прилаживая
на удилище катушку и оглядываясь вокруг, нет ли среди древесных корчажин
покрупнее да поплавучее.
Василий будто бы понял меня, легонько поднялся и побежал за чумище.
Вернулся, неся на руках легкую берестянку. Лодка была крохотная, и я долго
усаживался в нее на плаву, а Василий с Осипом удерживали суденышко так,
чтобы оно не перевернулось. Наконец, нужное равновесие было найдено, и я,
приладив спиннинг на колени, изготовился с веслышком и скомандовал:
- Толкай!
Мои проводники разом оттолкнули лодчонку, и она, переваливаясь
уточкой, заскользила по водной глади, а я почувствовал в себе такую
отрешенность и обреченность, что на миг сделалось нехорошо. Василий с
Осипом стояли на берегу и глядели на меня так, будто я отплывал в дальние
и долгие странствия.
Мы на лодочке катались
Золотисто-золотой...
- фальшиво пропел я, и голос мой прозвучал стереофонически
неправдоподобно, словно бы вокруг лежали громадные полые емкости. Зацепив
вместо блесны груз, я пустил катушку на холостой ход. Барабан мягко
зашелестел, и леска, хорошо уложенная, легко разматывалась, убегая за
корму. Я чуточку подтолкнулся веслом, и берестянка снова легко
заскользила. Барабан по-прежнему шелестел, и леска неслышно ложилась на
воду виток за витком. Уезжая из Москвы, я по случаю купил три буксочки
отличнейшей японской лески. Самую толстую, рассчитанную на океанскую рыбу,
я навел на катушку, которую и поставил сейчас на удилище. Что ни говори,
но челюсть щуки, увиденная мною, располагала к серьезному лову. В
буксочке, рассчитанной для крупной добычи, было сто метров; десять
выпросил для каких-то особых нужд мой сын, три я вырезал для поводков и
куканов, и, значит, на барабане сейчас было восемьдесят семь метров.
Тяжелая гирька по-прежнему увлекала за собой леску, и я заметил, что с
барабана соскальзывают последние метры. Выходило, что под тоненьким,
бумажно-хрупким донышком моей утлой посудины лежала пучина черной, до
ломоты в суставах (я попробовал рукою) холодной воды. Я научился
определять и предугадывать земные толщи. Вот и сейчас мысленно погрузился
в эти аспидно-мрачные воды, в царство вечной темноты и холода, и я на миг
словно бы увидел крохотный культурный слой земли, поверх которого
концентрическими замкнутыми линиями, но в то же время и в великом хаосе
образовалась довольно мощная толща черного камня, который легко фильтровал
через себя вешние и осенние воды, не позволяя образовываться тут по всем
земным законам гиблому болоту, фильтровал, направлял влагу в громадную
воронку озера. Под культурным слоем земли я представил громадный ледник,
тысячелетия питающий реки, ручьи, родники, озера, и болота, и коническую
воронку, стремительно уходящую сквозь него дальше, в глубину
каменноугольных морей, к залежам доломитов и гипса, и наконец, к
громадной, удерживающей на себе невообразимую тяжесть плите, к Великому
феонсарматскому щиту, где эта громадная воронка обретала дно, которое
тщетно ищу я, размотав всего лишь жалких восемьдесят семь метров лески.
- Ребята, тут какая глубина? - спросил я, ощущая, как холод
неизведанности, разверзшийся подо мной, входит в сердце, делая
непослушными губы и остужая затылок.
- Однако, нет дна. Насквозь дырка, - серьезно ответил Осип. А я вдруг
заметил, что далеко уже отплыл от берега. Так далеко, что мой вопрос и не
должен был бы услышать Осип, а я тем более его ответ. Напряглась,
недвижимо застыла, словно бы в густой воде, леска. Зависла в почти
стометровой толще гирька.
- Как дырка? - специально понизив голос, спросил я и услышал рядом,
будто парень склонился к уху:
- Однако, дырка... Нарот говорит...
Как далеко унесло меня легкое движение весла? Никак не меньше
полукилометра, но я слышу, отчетливо слышу голос Осипа. Подкидывает мне
Егдо чудо за чудом. Хорошо, что раньше, в горах Памира, на озере Плавучих
Айсбергов, я встречался с таким вот явлением, а в новинку-то, чего
доброго, в себе усомнишься. Не знаю, изучено ли сейчас это явление.
И вдруг без всякой связи я представил, как то громадное существо, чья
челюсть висит под черепом медведя, легко поднимается из глубин и один
вялым и безразличным движением вспарывает берестяное донышко моей
лодчонки. Только тоненькая-тоненькая пленочка некогда живой ткани отделяет
меня от вечностей ледников, от глубинных тайн миллионов лет, от всего, что
пришло ко мне с догадкой там, на берегу странного озера Егдо, значащего на
языке маленького рода "щучье".
И я начинаю, может быть, слишком поспешное, слишком опрометчивое
движение. Берестянку больше, чем нужно, раскачивают мои нелепо поспешные
гребки, и она медленнее, чем надо, плывет к берегу.
- Не беги, однако, - говорит Василий, и я слышу его голос рядом,
кажется, даже его дыхание касается моей щеки.
- Однако, не будешь ловить? - спрашивает с надеждой Осип.
Я скручиваю леску:
- С берега попробую.
- Шибко пробуй. - И оба как оттолкнули, так и ловят меня, удерживая
берестянку на плаву. Я выбираюсь на твердь, поскольку уже уверен: черный
камень под нашими ногами ничего не имеет общего с землей. Не земной он,
черный камень.
Я бегу вокруг озера, желая обогнуть его, с дальней точки проверить
необыкновенный звуковой эффект, когда расстояние перестает быть преградой
для звука, надеюсь просчитать шагами окружность воронки и все-таки
попробовать сделать несколько забросов блесны. Я спешу, отсчитывая шаги,
слышу тихий говорок Василия и Осипа, дошел уже почти до половины
окружности, а могу разобрать даже отдельные слова, во всяком случае, слышу
ясно: "Егдо", часто повторяемое в разговоре моих проводников. Хлещу
потихоньку озеро, выбрасывая далеко блесенку, и веду ее то поверху, то в
глубине. И вдруг там, куда в очередной раз падает блесна, горбом вспухает
водная гладь и громадный круг разбегается по неподвижной доселе воде.
Какая-то рыба заинтересовалась приманкой, поднялась из глубин, наверное,
выслеживает блесну. И я, охваченный азартом, начинаю и так и эдак
подкидывать приманку, играть ею и чувствую - следит, следит за ней рыба.
Никогда не подозревал в себе столь сильной страсти, способной
заслонить даже любимую работу.
А выявившая себя рыба, ее тяжелый, хищный, но осторожный ход за
блесной, вроде бы даже чуточку уже и ударила, едва коснувшись пока только
лесы, разом переключила меня на себя. Наверное, главное во мне начало -
охотник.
Быстро повторяю один за другим забросы. Стараюсь придать движению
блесны большую естественность, игру, вызвать к ней влечение. Тень от
дерева легла на воду, глубоко ушла от берега. Недвижимо лежит тень.
Тень? Какая тень? Почему от дерева? Но на берегу нет деревьев, нет их
вокруг, по крайней мере, в радиусе четырех километров. Откуда тень?
И солнца нет. Пора бы ему уже и подняться над дальними сопочками.
Сумрачно. Только над водою тяжелыми парами поднялся туман, зачадило
озеро. Не видно противоположного берега, не видно ребят, и голосов их не
слышно. Съел туман, съели испарения людские голоса, определили расстояние.
Но почему же тень на воде? Откуда? Я сматываю леску, все еще
бессознательно стараясь найти предмет, отбрасывающий тень на воду, и
разглядеть ее. И вдруг осознаю - тень разглядывает меня. И не тень это...
Нет! Щука?.. Таймень? Рыба? Что это?..
Подошло близко к берегу, не возмущая мертвого покоя воды, поднялось
из мрака... Сам мрак поднялся длинной полосою, черным, сброшенным в пучину
каменным деревом. Щелкнула блесна по кольцам на удилище, подтянул ее,
выбрал до предела. Словно бы фонарик - были такие в моем детстве, с
крупной круглой головкой над лампочкой, - направлен на меня из глубины
озера. У самого берега светится белым глазом он.
Жутко стало... Да ну его... Все-таки человек я... живой... Уходить
надо! Шибко спешить, однако, надо. Не должен, не должен я глядеть в этот
белый зрачок. Пусть пожалею потом, пусть, коли расскажу, будут смеяться
надо мной друзья, но надо уходить... И я бегу от тайны, как бежал тогда от
доброты старой женщины в черном. Тоже в черном... Во сне ли, наяву была
она?
Но тут-то точно не сплю. Бегу?
Василий с Осипом уже собрались, ждут. Поняжки за плечами. Три
дымокура горят. Три высоких костерка, всю вязаночку, что принес Осип,
запалили.
- Бежать надо.
- Побежали. Костры залейте.
- Не надо... Гореть должны.
Чадит, кутается в туман озеро Егдо, места моей рыбалки не разглядишь
отсюда. Замечаю - туман над озером черный.
- Гореть будут? - спрашиваю о кострах.
- Так надо... Будут, - Василий помогает надеть на плечи рюкзак.
- Ловил? - спрашивает Осип.
- Ловил.
- Не поймал?
- Нет.
- Видел?
- Видел.
- Теперь веришь, однако?
- Верю.
Бежим обратной тропою. Оглядываюсь. Нет позади озера. Чадит,
расползается по всему цирку черный туман, и только тремя ранками сочатся в
нем живым светом оставленные костерки. Тут гореть нечему. Тут все сгорело.
Да и внутри у меня тоже словно бы выжгло все холодным огнем. Уйти бы
только побыстрей отсюда. Знаю, что сам потом буду смеяться, вспоминая это
состояние. Но сейчас только бы уйти, унести ноги... и образцы. А может
быть, не брать образцов - выкинуть? Нет, шалишь, паря! Этого я тебе не
разрешу. Умирать буду, а черненькие камешки не выброшу. Или донесу, или с
ними лягу в землю. Шалишь, Егдо! Этого ты у меня не отберешь. Не я со
своей тайной пришел к тебе, но ты ко мне со своей. К нам, к Земле.
Взошли на ту возвышенность, на гребешок, что определил цирковые
россыпи, откуда увиделся впервые громадный овал лазурита. Нет его позади.
Ничего нет. Чадный белый туман с черной окалиной поверху затопил впадину,
словно бы гонится за нами, и огней уже не видно, живых наших огней.
- Однако, ушли, - говорит Василий и улыбается. - Не догонит теперь.
- Шибко плохой туман тут, - Осип качает головой.
Мы стоим рядышком трое и глядим туда, где должно быть озеро Егдо, но
его нет, нет его за туманом.
- Туман плохой. Кости портит, кашель делает. Гниет внутри, ох, как
плохо.
- Теперь долго так будет.
- Как?
- Как туман будет. Всекта будет. Дань, два не будет. Потом год будет.
Всекта, - объясняет Осип и, как Василий, улыбается. - Пронес бок.
- А почему мы пришли, тумана не было?
- Теперь будет... Однако, Егдо тебе себя хотел показать. Мы когда с
Оськой Инаригда говорили, спорили - не увидишь Егдо, туман увидишь. Оська
сказал: "Ладно. Пытать будем". Вот видел ты? Ну, однако?
- Ну.
Я последний раз поглядел туда, где поразила меня догадка, где
вспомнил отчетливо, словно увидел наяву, недавно умершего профессора
Журавлева, отдавшего почти всю жизнь разрешению этой тайны, так и не
разрешив ее, так и не найдя подтверждения своей дерзкой смелой гипотезе;
туда, где тайна эта, явившись мне, не перестала быть тайной. Ничего не
увидел я там, кроме дальних хребтиков, что поднимались из черной хлипи
болот.
Мы побежали в черную каменную тайгу, мимо нее все дальше, не
оглядываясь, все убыстряя и убыстряя шаг, пока не почувствовали под ногами
родную землю.
- Однако, зрать будем! Водка пить будем! - пропел высоким дискантом
Осип, и ему ворчливо, совсем рядом, ответил гром. Из-за тайги медленно
выплывала синяя туча, красные трещины молний рвали ее брюхо.
- Однако, на чум бежать надо, - опасливо поглядывая на небо, сказал
Василий.
- Однако, надо, - согласился Осип. - Побежали, тут близко.
И мы, минуя опять мокрые калтусы, сухие мари, сухие калтусы и мокрые
мари, заспешили навстречу грозе, что покрывала мир великой, но все-таки
живой темнотою...
...Впервые я видел его, когда только что поступил в институт и все
мне в тех милых сердцу стенах было тогда внове. Мы, первокурсники,
толкались в коридорах и вестибюлях, почти с обожанием вглядывались в
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг