- Ну, как. Все-таки муж. Вдруг тебя твоим пресловутым грузовиком
размазало. Да ты не беспокойся, я только во двор. Ни тебя, ни
грузовика, естественно, не обнаружила...
Куда как естественно, подумал Малянов.
- А на обратном пути смотрю - что-то белеет в дырочках. Когда
оно туда попало... прямо чудесным каким-то образом. Перед
программой "Время" Бобка за "Вечеркой" лазил - его еще не было.
Знаю я все эти чудеса - снова, как когда-то, подумал Малянов. Он
сразу забыл и о головной боли, и о душе.
- Без конверта, просто сложенный вчетверо листок. И надписан
поверху: Малянову.
- Дай!
- Мы прочитали, извини... раз уж без конверта. Ничего не поняли,
чушь полная. То ли кто-то подшутил, то ли после такого же вот
снятия стресса перепутал ящики... или дома...
- Или города, - добавил Бобка.
Малянов развернул листок. Точно, тетрадка. В клетку. Небо в
крупную клетку.
- А руки-то дрожат, - с отвращением сказала Ирка. - Позорище.
Пьяндыга подзаборный.
Руки дрожали, и душа дрожала, как заячий хвост. Началось.
Началось. Глаза Малянова раз за разом пробегали коряво
написанные, неровные, бессмысленные фразы: "Если вам дороги
разум и жизнь, держитесь поближе к торфяным болотам. Само ломо.
Мы не шестерки! Отрежь хвост. Вечер."
Он медленно, как черепаха, сглотнул. Поднял взгляд на жену. Она
смотрела на него безмятежно и чуть иронично. Или чуть
презрительно.
- Хотела выбросить, но не решилась, - сказала она. - Как ни
крути, тебе адресовано. Может, секреты какие-то, - усмехнулась.
- И вообще, это было бы неуважительно по отношению к главе
семьи.
- Генри Баскервилю жена Стэплтона писала про торфяные болота, -
не утерпел Бобка. - Только у нее было наоборот: держитесь
подальше!
- У буржуев всегда все наоборот, - изо всех сил стараясь, чтобы
голос его не выдал, проговорил Малянов. Листок трясся в руке.
Малянов протянул его Ирке. - Конечно, кинь в ведро. Ребята,
наверное, балуются. Может, это вообще знатоку торфяных болот
Малянову-младшему. Видишь, как он сразу расшифровку начал.
- Мы эту версию отрабатывали, - солидно пробасил Бобка. - По
нулям.
- Ну, я не знаю, - сказал Малянов.
Легким пролетающим движением руки Ирка взяла из его трепещущих
пальцев письмо и послушно двинулась на кухню, где под раковиной
стояло помойное ведерко. Малянов смотрел ей вслед и думал: она
действительно не понимает? Или, подобно ему, мужественно делает
вид? Храбрость или черствость? Помнит ли она, как этот вот отца
уже переросший симпатяга, а тогда - трехлетний ласковый бойкий
лопотун тужился у них на коленях до слез, до побагровения:
"Ы-ы-ы! Ы-ы!", и не мог произнести ни слова? То есть, помнит,
конечно, еще как помнит - но связывает ли с тем, что происходило
потом и продолжает происходить теперь? Или для нее эта история и
впрямь сразу кончилась, как только Вечеровский бесследно исчез
из своей квартиры - то ли действительно уехал на Памир, как
собирался, то ли нет - и Бобка после трехдневных невыносимых
мук, трех дней ада кромешного сразу вновь залопотал? И, как
вообще свойственно женщинам, разделяющим жизнь на ящички: это -
отдельно, это - отдельно, а это - само по себе, и не сметь
перемешивать, она запихнула все, тогда происходившее, в
герметичный бокс, тщательно его опечатала и уже ни за что не
заглянет туда?
От ответа на эти вопросы зависело очень многое. Зависело все.
Зависело, понимает ли она, что происходит с Маляновым, или
просто махнула на него рукой и терпит, потому что Бобка.
Зависело, едино они живут или просто притерто. Но Малянов
никогда не смел спросить. Он боялся, Ирка элементарнейшим
образом не поймет, о чем речь. И это будет значить, что - всего
лишь притерто.
Если едино - все обретало смысл. Если притерто, то... то -
лучше, как Глухов.
Он обнял сына за плечи и тихонько, чтобы Ирка не слышала,
спросил:
- Сильно волновались вчера?
- Спрашиваешь, - так же тихо ответил Бобка. И чуть смущенно, но
честно добавил: - Па, ты, пожалуйста, пока не реанимнулся, не
дыши на меня.
Сквозь ком в горле Малянов засмеялся и пошел в душ.
И только в горячем потоке, когда смотанные похмельем в маленький
и тугой, болезненно болтающийся клубок извилины в башке начали,
удовольственно покряхтывая, расширяться и распрямляться,
заполняя весь черепной объем, Малянов, вновь вспоминая и
переживая молчаливое исчезновение Фила - хотя о чем ему было с
нами, дезертирами, еще говорить? - вдруг сообразил. И зубная
щетка, мирно елозившая по зубам, вывернулась из вдруг снова
ставших неповоротливыми пальцев и больно ударила в десну.
Малянов опустил руки и несколько секунд стоял, как оглушенный.
Вечер - это Вечеровский. "Вечер" в записке - это подпись.
Это письмо от Фила, вот что это такое.
Одному Мирозданию известно, как оно очутилось в ящике и что
значит.
Повеяло холодком. Значит, открылась дверь в ванную. Точно;
сквозь полупрозрачную полиэтиленовую занавеску Малянов увидел
смутный иркин силуэт.
- Ты как тут? - спросила Ирка громко, чтобы Малянов расслышал
сквозь бодрый плеск.
- Отлично.
- Сердце?
- Нету.
- Да ну тебя, Димка! Я серьезно. Не делал бы ты воду такую
горячую - замолотит сердчишко с бодуна.
- Метода выверена, - ответил Малянов. - Я потом холодненькой
окачусь.
- Ну вот тогда тебя кондратий и хватит. Сосуды-то уже не те!
- Сосуды-то как раз те, - сказал Малянов. - Содержание в них не
то.
Ирка засмеялась.
- Очухался, чертяка. Ну, не задерживайся тут слишком, я кофе
тебе уже сварила. Остынет. А я на часы смотрю - думаю, все,
утоп.
- Сейчас, Иронь, выхожу.
Вновь повеяло коротким едва ощутимым сквознячком - дверь
открылась и закрылась.
Почему он так странно написал? Действительно, шифровка какая-то.
Торфяных болот... Что он хотел? Откуда?..
Так, так, спокойно. Мы еще слегка ученые, логически мыслить не
совсем разучились. Тот же Шерлок пляшущих человечков как
расщелкал - мы что, хуже? Он не знал, что Земля кругом Солнышка
крутится - а мы даже слово "Галактика" еще помним. Хоть сейчас
ее разложим по Гартвигу...
Как там было-то?
Оказалось, нелепый текст воткнулся в память, словно я наперед
знал о его важности. Впрочем, так и было, вероятно - интуиция
сработала... Да какая к черту интуиция - страх! Обыкновенный
вечный страх. Если случается что-то - значит, оно тут, рядом,
щекочет тебя по загривку, Мирозданьице наше: не шевелись,
Малянов! не болтай, Малянов! не увлекайся, Малянов! стой смирно!
Почему текст такой странный?
Фил хотел, чтобы никто, кроме меня, не понял?
Но ведь и я не понимаю...
А он был уверен, что пойму. Напрягусь и пойму. А больше - никто.
Кого он боялся?
Никого он никогда не боялся.
Тогда так - от кого таился?
От Мироздания - дурацкими шифровками на уровне седьмого класса
средней школы?
Не о том думаешь, Малянов. Расшифруй сначала - потом будешь
оценивать ее уровень.
Давай выходить. Ирка волнуется. Пылесосить буду - подумаю. Вряд
ли полчаса туда-сюда играют какую-то..."
8. "...к болотам, думал Малянов, накручивая телефонный диск. К
болотам, к болотам, поближе к болотам. Болот-то у нас тут хоть
отбавляй... К торфяным болотам. Не просто к бифштексам, а к
ма-аленьким бифштексам...
- Да не звони ты ему, - сказала Ирка, подняв голову от
телепрограммы, которую тщательно изучала. - Либо спит еще, либо
за добавкой побежал... Ну вот не ответит он - ты что, к нему
помчишься? У тебя все равно ключа нет.
- Не ответит - тогда буду мало-мало подождать, потом опять
мало-мало звонять, - ответил Малянов, вслушиваясь в длинные
гудки. Поближе к торфяным болотам... Зачем? И как это возможно,
что я, буду анализы у них брать, торфяные они или еще
какие-нибудь?
- Не лучший это у тебя друг в жизни, - сказала Ирка, вновь
углубляясь в роспись вечерних телепередач.
- Но ведь друг же, - возразил Малянов. - Между прочим, он притчу
про этого своего Конфуция рассказывал... Зашел Конфуций к другу,
у друга мать умерла, ну, тот и зашел выразить этак по-китайски,
с миллионом поклонов и словес, свои глубочайшие и искреннейшие
соболезнования. А корешок чего-то там веселый скачет, ржет, как
бегемот беременный... Поддал, наверное. Конфуций все положенные
поклоны и словеса исполнил и удалился, а потом его соседи и
спрашивают: как, дескать, ты мог такому невоспитанному... можно
сказать, аморальному, человеку положенные поклоны бить? А
Конфуций и говорит: к узам дружбы нельзя относиться
легкомысленно.
Ирка только головой помотала - и тут в трубке наконец щелкнуло и
раздался страдальческий голос:
- Кто там?
- Владлен, это Малянов. Решил узнать, как вы... Уже первый час,
я подумал, вряд ли разбужу.
- Мы вторую банку допили?
- Конечно, - соврал Малянов.
- Хорошо... Мне помнилось, не допили... полез в пять утра -
пусто. Хорошо, что пусто, а то я бы...
- Как сейчас-то? - спросил Малянов, поняв, что продолжения фразы
не дождется.
- Уже ничего. Тоска только.
- Ну, это дело житейское.
- Разумеется. Прогулялся по набережной. Погода дрянь, правда...
зато ветерком освежило. Перенапряглись мы вчера, пожалуй.
- Пожалуй.
- Я тоже все хотел вам позвонить, Дмитрий, узнать, как вы
добрались...
- Прекрасно добрался. С трамваем повезло.
- Заблудившийся трамвай?
- Он самый.
- Дмитрий, я... - Глухов неловко, опасливо помялся, - лишнего
ничего не... наговорил вчера?
- Да нет, - с простодушным недоумением ответил Малянов. -
Болтали о том, о сем, китайские стихи читали... Мне, кстати,
понравились. Только очень много имен собственных, путаешься в
них.
- Ну, это же совершенно иной тип культуры! - сразу оживился
Глухов. - Апеллирование к историческому прецеденту, за которым
тянется целый шлейф устойчивых ассоциаций и аллюзий, к
культурному блоку..."
9. "...и смущенно пробасил:
- Па, у тебя десятки не будет?
- Вот те раз, - сказал Малянов и опустил руки. Пылесосный шланг,
который он держал, собираясь вомкнуть его в надлежащее отверстие
облупленного доисторического "Вихря", шмякнул по полу. - А что
стряслось?
- Да понимаешь, тут такое дело... Я вечером сегодня к Володьке
намерен двинуть...
- А там за вход платить надо, - почти не скрывая неприязни, с
издевкой произнес Малянов. Володька ему крайне не нравился.
Сплошные баксы-слаксы. Судя по отпрыску, семейка была еще та. Из
мелких новых хозяев жизни.
- Считай, что угадал. Мы у него компутером забавляемся... они
четверку поставили, а на четверке оперативка - во, - Бобка
широко развел руки, и сразу напомнил Малянову неизбывное "А у
нас во такой клоп вылез", - и грузятся игры ну... афигенные. Но
этот редис теперь деньги берет. Часик ув муонстров усяких
пошмалял - гони десятку. Износ, грит, амортизация...
Действительно, подумал Малянов. И возразить нечего. В рамках
господствующих ныне представлений - все честно. Износ.
Амортизация. Рынок хренов.
- А ты не шмаляй, - посоветовал Малянов. - Возьми вон книжку, да
в кресло с ногами. И тащиться никуда не надо.
Бобка взглянул ему в глаза и честно сказал:
- Хочется очень.
- Ну, - сказал Малянов, - против этого возразить нечего. Если
нельзя, но очень хочется, то можно.
- Я и так стараюсь пореже. Понимаю же, что с башлями напряг...
Поближе к торфяным болотам... Само ломо... Блин, что еще за
"само ломо"? На первые слоги надо делать ударения или на
последние? Или - по разному? Самоломанный? Все мы самоломанные,
но, может, с его точки зрения, я - в особенности? Может, и так,
конечно. Бобка молчит нарушает Гомеопатическое Мироздание тчк.
Но при чем тут моя самоломанность? Отстриги хвост... Надо же
этак накрутить! Слушайте, ребята, может, я ерундой занимаюсь, и
никакой это не Фил?
- Одно скажу, - проговорил Малянов. - В мое время друзья с
друзей не брали денег. С таким человеком здороваться бы
перестали.
А может, и не перестали бы, подумал он. Смотря кто, смотря где.
Идеализирую. Ох, старый стал...
- Ну... - ответил Бобка, разведя руками, и Малянов пожалел, что
вообще вякнул. Какой смысл произносить слова, лишенные смысла. -
В ваше время деньги на фиг были не нужны. В лавках все равно
пусто, а на Майорку только портвайнгеноссе друг дружку пускали.
Нормальные граждане просто тырили с работы, кто что мог, а потом
махались бартером.
- Не скажи. За четыре, например, тысячи можно было, например,
машину купить.
- Как сейчас - один занюханный бутер в тошниловке, - мигом
сконвертировал Бобка.
- В семьдесят первом, помню, я полгода откладывал помаленьку со
стипендии - и купил кинокамеру "Кварц" за сто сорок пять рублей.
Счастлив был - не представляешь!
- Да, ты показывал про маму молодую, и еще про меня-ползуна.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг