обернулся. - Идемте! - повторил он.
Тою же ветхой лестницей мы спустились ниже первого этажа, в подвал.
Старик отпер одну из тяжелых дверей, тронул выключатель, и цепочка
тускло-желтых ламп вспыхнула, уводя взгляд вдаль, на всем протяжении
нескончаемого, загроможденного дряхлой мебелью коридора. Порой приходилось
даже протискиваться, идти боком, чтобы не зацепить торчащие ножки кресла,
опрокинутого на истертую тахту, или ржавый ключ, бессильно свисающий из
замочной скважины ящика громадного комода, под который, вместо одной из
ножек, были подложены книги возрастом не менее полутораста лет... Дошли до
конца, до глухой стены. Старик постоял неподвижно; похоже, он еще
колебался. Потом встряхнул головой - и я внезапно понял, что именно сейчас
он окончательно решил оставить меня в живых.
- Я тоже умею быть благородным и честным, - проговорил он. - К тому
же, полагаю, именно вас я ждал все эти годы.
Он странно, как бы пританцовывая на месте, несколько раз аритмично
нажал на большой темный овал - след сучка - красовавшийся на краю одной из
половиц, примыкавших к глухой стене. Раз-раз... раз-раз-раз-раз... раз...
раз-раз-раз... Глухая стена с неожиданной легкостью шевельнулась и уползла
вправо. Открылось небольшое кубическое помещение, в потолке которого чуть
теплился полусферический матовый плафон. Стены были, похоже, чугунными;
доисторически дико тянулись вертикальными вереницами вздутия заклепок.
- В прошлом веке не умели многого, что умеют сейчас, но одного у них
не отнимешь. То, что они умели, они делали добротно, на века. Прошу, - и
старик сделал рукою жест, пропускающий меня вперед.
Я вошел в железный куб.
Старик последовал за мною и снова станцевал одной ногой. Стена почти
беззвучно встала на место, а наша тяжелая чугунная клеть медленно, чуть
подрагивая, в сопровождении вдруг донесшегося снаружи приглушенного гула,
поплыла вниз.
Мы опустились, пожалуй, метров на семнадцать-восемнадцать. Клеть
рывком остановилась. Секунду ничего не происходило, а затем одна из ее
стен широкой лопастью отворилась, с отвратительным металлическим скрипом
повернувшись на угловой оси.
И снаружи уже горел свет. Просторный подземный зал открылся моим
глазам; вслед за усмехающимся стариком я шагнул вперед и оказался на узком
металлическом карнизе, обегавшем зал по периметру на половине высоты от
пола до потолка.
Почти весь объем зала занимал стоящий посредине чугунный монстр -
нелепо и неуклюже огромный, тоже простроченный вертикальными строчками
заклепок, окруженный раскоряченными переплетениями толстых и тонких,
прямых и коленчатых труб.
Больше всего он походил на невероятных размеров паровой котел. От
него за версту веяло чудесами науки Жюль-Верновских времен. Здесь, у
лифтовой стены, карниз проходил от него метрах в десяти, но с остальных
трех сторон примыкал вплотную, становясь более широким, и там его
загромождали какие-то невероятные, допотопные средства управления:
манометры, рычаги, маховики, рукоятки, призматические перископы, еще более
придавая гиганту вид какой-то чудовищной парасиловой установки. И я как-то
сразу понял, что - вот он, тот самый "сундучок побольше и посложнее", о
котором упомянул распираемый тщеславием и гордостью Клаус Хаусхоффер перед
гостями.
Старик с доброжелательным любопытством посмотрел на меня.
- Вы хорошо держитесь, Трубецкой, - сказал он. - Но, бьюсь об заклад,
вы даже не догадываетесь, что это такое.
- Меня вдруг ошпарила догадка.
- В этой штуке делают людей агрессивными.
- Черт возьми, вы почти угадали. Но даже вы не представляете их
размаха. В этой штуке сделали людей агрессивными. Навсегда. Идемте, - и он
двинулся по чуть раскачивающемуся, чуть гудящему от шагов карнизу. Я пошел
следом.
"Найди их и убей". Кого? Вот этого перемолотого жизнью
полусумасшедшего старика? Кого?
Мы подошли к толстой короткой трубе первого перископа. Хаусхоффер с
заметным усилием сдвинул с нарамника железную заслонку, и на кирпичную
стенку напротив выхлестнул ослепительный световой блик; в пробившем
сумеречный воздух луче плыли, как звезды, пылинки. На изглоданном лице
Хаусхоффера резче прорисовались морщины, белые отсветы легли на древние
приборы. Щурясь, Хаусхоффер потянул на себя висящую на решетчатом
раздвижном кронштейне дисковую кассету со сменными светофильтрами; чуть
прокрутил ее, выбирая, и ладонью с силой нашлепнул один из фильтров на
перископ. Свирепый луч, бивший из адской топки "котла", померк.
- Извольте, - сказал Хаусхоффер, чуть отступив в сторону от
перископа, поднес ко рту бутылку и сделал глоток.
В черном бездонном провале висел круглый, немного взлохмаченный
сгусток огня. Несколько секунд я ошеломленно моргал - глаз привыкал к
режущему свету медленно - и память бестолково металась от одной ассоциации
к другой, пытаясь сообразить, на что это похоже...
- А если пошире - то вот так, - сказал Хаусхоффер и, неловко зажав
коньяк подмышкой, обеими ладонями немного прокрутил широкое рубчатое
кольцо, охлестнувшее тубус перископа.
Сгусток стремительно съежился, превратился в каплю. А далеко по
сторонам от него, в густой, невероятно густой и, казалось, не имевшей
пределов тьме глазу вдруг померещились едва неуловимые искры. Две...
три...
В полной прострации я глянул на Хаусхоффера.
- Это... Это...
- Солнечная система, малый кристалл, - хрипло сказал Хаусхоффер и
снова отхлебнул из горлышка.
Внутри у меня все оборвалось. Секунду спустя, словно парализующий яд
потек у меня по жилам, одна моя рука, лежавшая на трубе перископа,
бессильно съехала с него и повисла. Еще мгновением позже за нею
последовала и другая. Мне дико захотелось сесть.
- Так ему все-таки удалось?..
- Да. Ступак растил это с шестьдесят шестого по шестьдесят девятый. А
дальше все было совсем просто. Вообще идея проста, как а-бэ-ц. Чтобы
изготовить необходимое для отравления хотя бы одного миллиона людей
количество препарата Рашке, вся химическая промышленность тогдашней
Германии должна была работать семьсот с лишним лет. А если планета земля
имеет радиус восемнадцать миллиметров, - Хаусхоффер качнул булькнувшей
бутылкой в сторону котла, а потом, чтобы уж движение не пропало даром, в
обратном качке поднес бутылку ко рту и сделал глоток, - достаточно обычным
парикмахерским пульверизатором распылить в атмосфере одну-единственную
лабораторную капельку, и дело в шляпе. Поскольку Ступак более всего радел
о свержении российского самодержавия, то, естественно, и фукнул он
непосредственно над европейской Россией. Ну, а потом ветры, дожди и
приливы разнесли по всей планете, конечно, по Европе - в первую очередь...
Начальным мощным результатом впрыскивания, отчленившим их историю от
нашей, были франко-прусская война и парижская коммуна, они-то и дали
исходный всплеск вашей статистики... Ах, да, ведь все эти названия для вас
- пустой звук. Ну, ничего, я вас познакомлю с их историей.
Он умолк, как-то очень понимающе и очень грустно глядя мне в лицо. Я
пытался собраться с мыслями. Вот тебе и тайная секта. Но все же...
- И все же я не понимаю.
- Сейчас, Трубецкой, сейчас. Я просто не знаю, как вам рассказать
попроще и покороче. Хотите? - он вдруг протянул мне бутылку. Я чуть не
отказался, но неожиданно понял, что зверски хочу. Молча взял у него коньяк
и отхлебнул как следует. Мгновение спустя горячая волна ударила мне в
желудок, как девятый вал в прибрежный камень, и ноги почти сразу перестали
дрожать.
- Это было не просто создание альтернативного мира. Ради такой цели
они не стали бы тратить силы и деньги. Они создавали станок, на котором
собирались переделывать наш мир. Только, как это обычно бывает, после
создания станка каждый захотел точить на нем что-то свое.
Он требовательно протянул руку; я отдал ему бутылку, и он сделал
глоток. А я, начав после первого ошеломления замечать детали, увидел вдруг
под пультом буквально гору пустых.
- Так что, когда Горбигер в Германии начал в двадцатых годах учить,
что Земля и Солнце расположены внутри ледяной сферы, а никакого космоса
нет, и звезды с галактиками выдуманы еврейскими астрономами с целью
обмануть народ и обогатиться, он был не так уж не прав. Видимо, какие-то
крохи информации он выжал из отца... Для них, - он опять качнул бутылкой в
сторону котла, и бутылка опять призывно булькнула; он задумался на миг, но
потом решил в этот раз не пить, - космоса действительно нет. Просто эта
адова штука пересылает им в соответствующем масштабе картину того, что
окружает нас здесь. Ох, Трубецкой, как я хохотал, когда американский
"Пайонир" - эти дурачки запустили его в глубокий космос с посланием,
понимаете ли, к иным цивилизациям! - начал, точно муха об стекло, биться о
стенку котла. Только что не жужжал... Пришлось взять на себя все заботы о
том, что он передает в Хьюстон... - Хаусхоффер, вспомнив, и на этот раз
засмеялся; но выпуклые старческие глаза его рыдали.
- Землю можно увидеть крупно? - спросил я.
- Разумеется. Только фильтр сменить. Перископы подвижны... но потом,
потом! - нетерпеливо выкрикнул он, увидев, что я пытаюсь пошевелить
толстый массивный тубус. Еще насмотритесь. Слушайте, Трубецкой, я ведь
умру скоро. Давайте, я завещаю вам Альвиц? Захотите - отдадите России, или
подарите ООН, или сами будете здесь играть, как я играю уже полвека. Это
увлекает... - задумчиво прибавил он.
Я не ответил. Он пошевелил кожей лба, собирая его морщинами и
распуская; брови дергались, как на резиночках. Видно он слегка уже
опьянел.
- У них даже техническая ментальность другая, - пожаловался он. -
Например, гравитаторы они могли открыть тогда же, когда и мы - после работ
Эйнштейна по полю. Но им и в голову не пришло копать в этом направлении. И
я вам скажу, почему. Потому что тогда все страны при полетах должны
пользоваться общей сетью, она одна на всех. Даже при конфликтах никому в
голову не придет нанести ей ущерб - сам пострадаешь ровно в той же
степени, что и противник. А там строят громадные ревущие крылатые чушки,
одна другой тяжелее и страшнее, они жгут прорву топлива, то и дело падают
и гробят массу невинных людей, прожигают каждым рейсом во-от такие, - он
развел длинные руки, и едва не выронил бутылку, - мертвые коридоры в
кислородной составляющей атмосферы, не выжимают, за редкими исключениями,
и тысячи километров в час - но зато каждая из них летит сама! Не завися ни
от кого! Суверенно!!
Он протянул мне бутылку; я отрицательно качнул головой. Он тут же
хлебнул сам.
- Я могу много выпить, - сообщил он и оперся свободной рукой на
пульт, прямо на какие-то циферблаты музейного вида - ни дать, не взять
часы эпохи Людовика XIV. - Не волнуйтесь за меня.
Мы помолчали. Краем глаза я заглянул в перископ. Капля пылала.
Хаусхоффер чуть повернул голову и долго смотрел остановившимися глазами в
блестяще-черную, клепаную стену котла. Я не понимал его взгляда.
Казалось, на какое-то время он забыл обо мне.
- А ваши преступления... Боюсь, Трубецкой, здесь ничего нельзя
сделать, - тихо проговорил он вдруг, продолжая глядеть на котел.
Наполовину опустевшая бутылка косо висела в его бессильно опущенной руке.
- Разве что выжечь этот клоповник к дьяволу, во-он он, вентиль продувки,
как это я еще не крутнул...
Я промолчал. Я не хотел прерывать ход его мыслей, сколь бы он не был
беспорядочен. Он знал ответы на все мои вопросы, но я не знал, какие
вопросы задавать.
- Человек - лишь часть кристаллической структуры. Относительно
небольшая и наиболее динамичная. Когда такой кристаллик начинает особенно
сильно вибрировать, почти наверняка он вызовет резонансную вибрацию в
изоморфном ему кристалле. Ступак это теоретически предсказал, на этом и
строился расчет. В предельно стрессовом состоянии - главным образом
имеется ввиду стрессовая гибель - если вибрирующему кристаллику находится
близкий по ряду базисных параметров психики аналог, инициировавший
вибрацию кристаллик перебрасывает все свои свойства на тот, с которым
вошел в резонанс. Поскольку впрыскивание препарата Рашке обеспечило
человеку в котле почти постоянное существование на грани стресса, переброс
индивидуальностей должен был идти практически исключительно от них к нам.
Гениальный план.
Он вдруг вспомнил о бутылке. Тактично, но очень ненавязчиво протянул
ее мне. Я отрицательно мотнул головой. И он тут-же как следует отхлебнул.
- Принципиальная схема такова! - возгласил он и чуть покачнулся. - В
инкубаторе выращивается человечество, находящееся, в результате тотальной
психохимической обработки, в состоянии непрерывной борьбы каждого с каждым
и всех со всеми. Под любым предлогом, на любом уровне! Никакие, самые
логичные и убедительные, призывы к миру и сотрудничеству, которые
высказывают отдельные не восприимчивые к обработке личности - всегда есть
процент людей, не поддающихся действию какого-то препарата - остаются
втуне, ибо медикаментозное вмешательство парализовало определенные центры
в мозгах большинства. Наиболее удачные из этих призывов, напротив, сразу
используются для провоцирования новых конфликтов. Например: давайте жить
дружно. Давайте! Всех, кто мешает нам жить дружно - на виселицу! Ты, я
вижу, не хочешь жить дружно? И ты? На виселицу! - Он умолк, тяжело дыша.
На лбу его выступили бисеринки пота. Он явно отвык много говорить. И -
явно хотел.
- В таких условиях стрессовая вибрация гибнущих кристаллов становится
все более частой, а, следовательно, все более частым становится переброс
исковерканных индивидуальностей к нам, сюда. И здесь они, естественно,
продолжают свою борьбу, ибо сознание их уже сформировано. Борьбу уже
совсем непонятно с кем. Хоть с кем-нибудь, кто напоминает тамошнего
противника, - он торопливо отхлебнул. - Правда, возможен и обратный
эффект. Ступак о нем не догадывался. Я обнаружил его лишь недавно, читая
их статьи... С легкой руки тамошнего американца Моуди стало модным
опрашивать людей, переживших клиническую смерть, об их ощущениях. И,
представьте, многие припомнили состояние резонанса со своим здешним
психодвойником. Самое смешное... - он хихикнул и тут же пригубил, - самое
смешное, они думают, что встречаются с богом! Они называют его
"светоносным существом", "лучезарным сгустком доброты", и так далее. Мы
настолько отличаемся от них, представьте! Они даже вообразить не могут,
что всего лишь на какие-то мгновения сливаются с собой, обретают самих
себя, только нормальных, не отравленных! Вот вы - обычный... русский
офицер, - патетически произнес он, с явной иронией передразнивая меня, -
со своими заботами, хлопотами и недугами. Но если бы ваш тамошний двойник,
умирая, срезонировал с вами, а врачи ухитрились бы вернуть его к жизни, он
был бы уверен, что здесь виделся чуть ли не с самим Христом! В бледном
венчике из роз... - с ужасающим сарказмом добавил он на ужасающем русском,
и я снова, в который уже раз, не понял, на что он намекает. - Говорят,
после таких встреч люди там становятся добрее... уносят что-то отсюда, -
он вздохнул. - Все вообще оказалось много сложнее, чем полагали
отцы-основатели. А судя по вашим словам, Трубецкой, по вашей же
статистике, может происходить не полное подавление, и нестыковка, и,
главное, вытеснение нормальным кристаллом системы ценностей ненормального
в подсознание... Тут я мало что могу сказать. До сегодняшнего вечера я был
уверен, что я - единственный, кто вышел оттуда.
Он грустно и как-то смущенно улыбнулся.
- Меня казнили в Моабите в сорок четвертом, - признался он. Так
застенчивая девушка могла бы признаться в любви. Я не перебивал. Он
помедлил. - Гиммлер решил, что отец слишком независим, слишком влияет на
фюрера... На отца он руки поднять не решился, но взяли меня, чтобы
обуздать отца, если возникнет необходимость... А потом машина заработала
сама собой. Отец даже не знал, узнал только в сорок шестом! И покончил с
собой... Но здесь - не появился. Видимо, не нашлось аналога. Забавно, ведь
он же был и здесь, он сам еще был в Альвице, рожденный в восемьсот
шестьдесят девятом Карл Хаусхоффер, здесь он умер тремя годами позже, чем
там - но не оказался аналогом самому себе. И даже смерти своего малого
кристалла не ощутил. Возможно, кончая с собой, отец был слишком спокоен.
Все уже давно пережил.
Я молчал.
- Они не поделили станка, Трубецкой! - выкрикнул он и, оторвав руку
от пульта, ухватил меня за плечо. - Так всегда у бандитов! Какие бы
высокие слова они не говорили! Это критерий! - он, спеша, клюнул из
бутылки. - Когда два человека отстаивают высокие цели, и цели эти
различны... если цели действительно направлены к благу, эти люди всегда
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг