- Ты все равно не запомнишь, - ответила она и, не останавливаясь,
прошла мимо нас. Вдоль теневой стены храма к тропинке, ведущей на спуск.
Ираклий, косясь на меня, неодобрительно, но беззвучно поцокал языком ей
вслед. Я со старательной снисходительностью улыбнулся: пусть, дескать, раз
такой стих напал. Но на душе было тоскливо.
- Всякая женщина - это мина замедленного действия, - наклонившись ко
мне, тихонько утешил Ираклий. - Никогда не знаешь, в какой момент ей
наскучит демонстрировать преданность и захочется демонстрировать
независимость. Но это ничего не значит. Так... - он усмехнулся. - Разве
лишь ногу оторвет взрывом, и только.
Я смолчал.
Преданность на людях Стася не демонстрировала никогда. Перед спуском
она обернулась, удивленно глянула на нас чуть исподлобья.
- Что же вы? Идемте.
Мы пошли. Младенец колыхал сотней разноцветных головок.
Напоследок я обвел взглядом пронзительно прекрасный простор внизу -
еще шаг, и вершина, на которой стоял Джвари, выгибаясь за нашими спинами,
скрыла бы долину. Сердце защемило от любви к этому краю. Разве любовь
может быть безответной? Ираклий... его друзья... "Мои друзья - твои
друзья!" Откуда же тогда это черное чувство, застилающее ослепительный
свет южного дня - чувство, что эта красота уже не моя, что я вижу ее в
последний раз? Кто надышал на меня эту тьму? Странно, но я уверен: она
откуда-то извне, из неведомых мне теснин, она - чужая...
Мы начали спускаться. Навстречу нам, вываливаясь из громадного
туристического автобуса, плотной вереницей поднимались увешанные
видеоаппаратурой люди, послышалась многоголосая испанская речь, и я
порадовался, как нам повезло - мы были у Джвари только втроем.
Авто Ираклия дожидалось на обочине, там, где мы его оставили час
назад - роскошный, белоснежный "Руссо-Балт" типа "Ландо", с откидным
верхом. Верх убран, дверцы - настежь, ключ зажигания с янтарным брелком в
виде головки Эгле Королевы ужей - наверняка подарок какой-нибудь
прибалтийской красавицы - вызывающе доверчиво торчит из приборной доски.
Ираклий весь в этом. Впрочем, вероятно, его авто знают в округе.
- Ираклий Георгиевич, можно, я сяду рядом с вами, впереди?
- Почту за честь, Станислава Соломоновна.
Она протянула мне младенца.
- Подержи ты, пожалуйста. Здесь не помещается, закрывает руль. А
просто на сиденье кинуть - растреплется.
- Конечно, подержу. Какой разговор.
Ни с одним человеком нельзя встретиться дважды, думал я, одиноко
усаживаясь на просторное заднее сиденье. Пока человек жив, он меняется
ежесекундно, пусть даже сам до поры того не замечает - и вот проходит
неделя, пусть даже пять дней, и он иной, ты встречаешься уже не с тем, с
кем расстался; тот же рост у него, те же привычки и пристрастия, но сам он
- иной, он тебя не помнит; и - все сначала. И ведь со мною тот же ад; ведь
и я живу и, значит, меняюсь ежесекундно. Так не честно. Не хочу!
А притворяться прежним собой, чтобы не поранить того, с кем
встретился после пятидневной разлуки - честно?
Значит, порядочный человек должен быть нечестным, чтобы
скомпенсировать нечестность мира. Ведь это подлый, подлый мир, коль скоро
он так устроен: бережный - лжет, Честный - чуть что, рубит наотмашь...
Горячий ликующий ветер, огибая ветровое стекло, бил в лицо. Разливы
цветов на обочинах мелькали и сметали друг друга. Шипя, дорога танцевала
навстречу, как змея.
Прекрасный, нечестный мир.
Ираклий лихо затормозил у самых ворот своей сагурамской дачи.
Выскочил из машины, галантно распахнул дверцу со стороны Стаси.
- Прошу.
Потом, ухмыляясь, открыл дверцу мне. С букетом я был совершенно
беспомощен.
- Прошу и вас.
Навалившись обеими руками, сам распахнул перед нами створку ажурных
ворот. Полого вверх в темную глубину сада уходила дорожка.
- Добро пожаловать в приют убогого чухонца.
Забавно, он уже не в первый раз называет так свое родовое гнездо. Я
никогда не решался спросить, в чем тут дело. Подозреваю, игра сложилась
уже давно, благодаря многолетней фамильной дружбе князей Чавчавадзе с
баронами Маннергейм. Корни ее уходят годы, пожалуй, в тридцатые. Вот и
Ираклий в свое время долго служил вместе с Урхо. Я с Урхо никогда не был
особенно близок, и никогда мне не довелось бывать в его особняке под
Виипури, но, думаю, случись такое, у ворот он непременно пригласил бы
войти в бедную саклю, прилепившуюся к крутому склону соплеменных гор. Или
что-нибудь в этом роде.
Наконец-то тень. Только в саду я понял, как, при всей своей любви к
солнцу, с непривычки устал от него. Настоящей прохлады не было, однако, и
здесь - сухой прогретый воздух томно играл листвой, колыхался среди
деревьев, причудливо катая волны запахов от одного к другому, так что,
проходя мимо олеандра или жасмина, мы вдруг ощущали на миг аромат
глицинии, а возле глицинии вдруг проносилась струйка тягучей патоки дрока.
Хотелось сесть на землю, привалиться спиною к стволу хотя бы вот этой
фисташки, зажмуриться и дышать, дышать.
- Хочу обратить ваше внимание, Станислава Соломоновна, - древний
источник. Он волшебный. Еще триста с лишним лет назад люди заметили, что
каждый глоток отнимает один грех.
- О-о! У меня как раз такая жажда! Нужно пить и пить!
Она стремительно подбежала к высокой тумбе красного кирпича, в нише
которой журчала чуть слышно кристально чистая влага. Стараясь стоять
подальше, чтобы не забрызгать платье, и даже отведя одну руку за спину,
ладошкой другой она черпала и пила, пила. Не простудилась бы... Только что
с солнцепека, а горлышко-то у нее слабенькое, я знал.
Отвернувшись, выпрямилась, отряхивая руку. Лицо - счастливое, глаза
сверкают, и чуть вздрагивает безымянный цветок в черных кудрях. И влажно
поблескивает подбородок.
- Вкусная! И двадцать семь грехов как не бывало! А можно еще, он не
обмелеет?
- Сколько вашей душе угодно, Станислава Соломоновна. Я вижу, вы
великая грешница. Или решили запастись на будущее? Только не простудитесь.
Он будто читал мои мысли.
Может и читал слегка. Друг.
- Александр тоже вчера набросился было, - Ираклий лукаво посмотрел на
меня и подмигнул. - Но потом быстро понял, что есть напитки куда более
целебные.
Стася совсем по-детски затягивала шею, чтобы с подбородка не капнуло
на платье.
- Еще пятнадцать, - опять повернулась она к нам, вытирая улыбающиеся
губы тыльной стороной ладони. - А? Нет, целебнее нет.
- А молодые вина? - явно оскорбился Ираклий.
- Спасибо, Ираклий Георгиевич, но это не для меня.
С нею что-то случилось?
Она вдруг подошла ко мне. Взглянула чуть исподлобья.
- Здесь можно принять душ, Саша? Я успею до обеда?
- Разумеется. Сейчас я провожу.
Наконец-то что-то родное в интонации. И тоски - как ни бывало, лишь
удивление: что за тьма мне пригрезилась, из какого ящика Пандоры? Ведь все
хорошо, все чудесно. Покой, солнце. Дышать...
- Как красиво здесь, - сказала она.
- Да. Я знал, что тебе понравится. Идем.
- Знаешь, что я подумала там, у Джвари? Совершенно необходимо иногда
увидеть воочию те прекрасные места, о которых до этого только читал и
только от поэтов знал, как они прекрасны. Тогда сразу становится ясно, что
и остальное прекрасное, о чем мы читаем - совесть, преданность, любовь -
тоже не выдумка.
- А тебе иногда кажется, что выдумка?
Она пожала плечами.
- Как и тебе.
- Ну не-ет...
Она усмехнулась с грустным всепрощающим превосходством.
- Кому-нибудь другому рассказывай, Я-то уж знаю.
- Старый дядя Реваз, будто спрыгнувший с картин Пиросмани, сидел в
плетеном кресле у входа, в тенечке, обмахиваясь последним номером
"Аполлона", и явно поджидал нас - увидел и сразу встал.
- Гамарджобат, мадам! Гамарджобат, батоно княз!
- Добрый день, дядя Реваз.
"Реваз" и "княз", благодаря его произношению, составили, на мой
взгляд, идеальную рифму. Я коротко покосился на Стасю - заметила ли она?
Не подвигнет ли эта деталь, например, на эпиграмму? Мне всегда было ужасно
приятно и даже лестно, если в ее стихах я угадывал отголоски впечатлений,
коим я был пусть не виновником, но хотя бы свидетелем. Нет, ее лицо
оставалось отстраненным.
- Это Станислава Соломоновна, большой талант, - проговорил я. - Это
Реваз Вахтангович, большая душа.
- Здравствуйте, Реваз Вахтангович.
- Заходите дом, прошу. Дом прохладно. - Он говорил с сильным
акцентом, но мне и акцент был мил, и акцент был пропитан солнцем. Сделал
шаг в сторону, пропуская Стасю к ступенькам, и, когда она прошла,
наклонился ко мне. Сказал вполголоса: - Вам депеша пришел, батоно. В
конверт. Протянул мне.
- Спасибо, дядя Реваз, - я оттопырил правый локоть, а дядя Реваз
сунул мне конверт подмышку - я прижал его к боку и, по-прежнему с
врученным мне Стасей стоглавым младенцем на руках, вошел в дом.
Здесь, в действительно прохладной прихожей, Стася и княгинюшка
Темрико уже ворковали, успев познакомиться без меня.
- Мужчины всегда не там, где надо, спешат и не там, где надо,
опаздывают, - сказала княгинюшка, завидев меня. - Я уже все знаю - и как
нашу гостью зовут, и про Джвари, и что нужен душ. Вы свободны, Саша.
Да. Стася умела быть стремительной, мне-то довелось это испытать.
- Тогда я действительно поднимусь на минуту к себе и хоть руки
освобожу.
- Я велю принести вам вазу с водой, - княгинюшка взглядом опытного
эксперта смерила букет. - Две вазы.
- Ты положи его пока аккуратненько, - сказала Стася, стоя ко мне
спиной. - Я приду - разберусь.
Я свалил букет на стол, рванул конверт по краю. Конечно, бумага
раздернулась не там, где надо - пальцы спешили и волновались; бросающаяся
в глаза надпечатка "Князю Трубецкому А.Л. в собственные руки" с хрустом
лопнула пополам.
Так я и знал, сплошная цифирь. Несколько секунд, кусая губы, я
бессмысленно смотрел на выпавший из конверта маленький твердый листок с
шестью колонками пятизначных чисел, потом встал. Открыл шкап; из бокового
кармана пиджака достал комп-шифратор, оформленный под записную книжку.
Вложил в щель листок и надавил пальцами на незаметные точки гнезд
опознавателя; пару секунд опознаватель считывал мои отпечатки пальцев,
индекс пота... Потом на темном табло брызнули мельтешащие бестолковые
буквы и, посуетившись мгновение, сложились в устойчивую строку:
"Получением сего надлежит вам немедля вернуться столицу участия
расследования чрезвычайной важности. Товарищ министра государственной
безопасности России И.В.Ламсдорф".
Я отложил дешифратор. Вне контакта с моей рукой он сразу погасил
текст.
Я поднялся и медленно подошел к распахнутому в сад окошку. Оперся
обеими руками на широкий подоконник. Солнце ушло с него, наверное, с
полчаса назад, спряталось за угол дома, но подоконник до сих пор был
теплее, чем руки. Отсюда, со второго этажа, поверх сверкающей листвы
долина открывалась на десятки верст - едва ли не все главные земли
древнего Картли.
Вот тебе и отдохнул.
Вот тебе и побыл с любимой в раю.
Упоительный запах цветущего под окном смолосемянника сразу стал не
моим. Далеким, как воспоминание.
Нет, все-таки надо закурить. Я закрутился по комнате в поисках
сигарет; обнаружил. Снова подошел к окну и дунул мерзким дымом в
благоухающий простор. Слышно было, как внизу, за углом, перешучиваются по
грузински мальчишки, волокущие багаж Стаси из авто в дом.
Милейший Иван Вольфович! Чтобы он отбил мне такую шифровку, должно
было случиться нечто действительно выходящее из ряда вон. Ведь мы виделись
с ним только вчера поутру, и он, теребя свои старомодные бакенбарды,
взбивая их указательным пальцем, так откровенно, по-домашнему завидовал
мне. "Какие места! Какой язык! Цинандали, кварели, киндзмараули... каждое
слово исполнено глубочайшего смысла! Отдохните, батенька, отдохните.
Имеете полное право. Дело тарбагатайских наркоманов съело у вас полгода
жизни".
И вот извольте. "Получением сего..."
Нет, дудки. Могли же мы задержаться на прогулке до вечера! А дядя
Реваз мог, например, уснуть, нас не дождавшись. Да мало ли как что могло!
До утра я с места не сдвинусь!
Но все же - Что стряслось?
Не хочу, не хочу думать об этом! Уже забыл!
А ведь что-то страшное... И завтра ли, послезавтра - мне опять в это
лезть с головой.
- Друг Александр! - зычно крикнул Ираклий снизу. - Стол накрыт!
2
- Ты устал, любимый.
- Нет.
- Устал. Целуешь через силу.
- Нет, Стася, нет.
- Я же чувствую.
- Ты уже не хочешь?
- Всегда хочу. Всегда лежала бы так. Но ты отдохни чуточку.
Как нежно произнесла она это "чтч". Варшава.
- Я никуда не денусь, Саша.
- Я денусь.
- Ты денешься. А я не денусь. Когда понадоблюсь - всегда буду под
рукой.
Она не лгала. Но и не говорила правды. Она просто - говорила.
Села. Спустила ноги на пушистый, во весь пол, ковер. Озабоченно
посмотрела в сторону окошка. Простор подергивался медовой дымкой.
- Как ты думаешь, не слышно было как я тут повизгивала?
- Мягко сказано... - пробормотал я.
- Я же соскучилась, - объяснила она и встала. Медленно подошла к
окну. Я смотрел. Она чувствовала мой взгляд, конечно, и не оборачивалась -
неторопливо шла и давала мне любоваться вволю. Почти танцевала. Упругая,
гибкая, смуглая - на миг я показался себе факиром с флейтой, заклинающим
из последних сил... кого?
- Вечереет, - сказала она. Помолчала; я любовался. - Сейчас мы к
Бебрисцихе уже не поедем, конечно.
- У меня и впрямь оказались иные виды на вторую половину дня.
Она не ответила. Наверное, уже не помнила этих своих слов.
- Но завтра с утра, - мечтательно произнесла она, помедлив. -
Подумать только, целую неделю будем здесь! Я так благодарна тебе.
И вдруг, вскинув руки, закружилась по комнате. Иссиня-черные волосы
разлетались стремительной каруселью, грудь искусительно трепетала. Уже
опять хотелось стиснуть ее ладонью.
- Как хорошо! Как хорошо! Я счаст-ли-вая!
"Получением сего..."
Уже не помню! Не помню!
- Чудесные букеты ты сделала.
- Что-что, а уж это я умею, - она повернулась ко мне и чуть удивленно
глянула исподлобья. Будто для нее сюрпризом оказалось: я смотрю на нее, а
не на букеты. - Как ты смотришь...
- Хорошо. Я на Лизу похожа?
Горло перехватило. Я сглотнул.
- Совсем не похожа.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг