чуть вперед, остановился и выразительно посмотрел на товарища.
Юрий закрылся руками, шмыгнул носом и изумленно глянул на Николая
из-под ладони. Николай усмехнулся и закатил глаза. "Неужели опять, подлец,
не предложит?" - подумал он.
- Не хочешь кокаину? - спросил, наконец, Юрий.
- Даже не знаю, - лениво ответил Николай, - да у тебя хороший ли?
- Хороший.
- У капитана Приходова брал?
- Не, - сказал Юрий, заправляя вторую ноздрю, - это из эсеровских
кругов. Такой боевики перед терактом нюхают.
- О! Любопытно.
Николай достал из-под шинели крохотную серебряную ложечку с
монограммой и протянул Юрию; тот взял ее за чашечку и опустил витой
стерженек ручки в перламутровую кокаинницу.
"Жмот", - подумал Николай, далеко, словно для сабельного удара,
перегибаясь с лошади и поднося левую ноздрю к чуть подрагивающим пальцам
товарища (Юрий держал ложечку двумя пальцами, сильно сжимая, словно у него
в руке был крошечный и смертельно ядовитый гад, которому он сдавил шею.)
Кокаин привычно обжег носоглотку; Николай не почувствовал никакого
отличия от обычных сортов, но из благодарности изобразил на лице целую
гамму запредельных ощущений. Он не спешил разгибаться, надеясь, что Юрий
подумает и о его правой ноздре, но тот вдруг захлопнул коробочку, быстро
спрятал в карман и кивнул в сторону Литейного.
Николай выпрямился в седле. Со стороны проспекта кто-то шел - издали
было неясно, кто. Николай тихо выругался по-английски и поскакал
навстречу.
По тротуару медленно и осторожно, словно каждую секунду боясь обо
что-то споткнуться, шла жирная женщина в шляпе с густой вуалью. Николай
чуть не сбил ее лошадью - чудом успел повернуть в последнюю минуту.
Женщина испуганно прижалась к стене дома и издала тихий покорный писк,
отчего Николай вспомнил свою бабушку и испытал мгновенное и острое чувство
вины.
- Мадам! - заорал он, выхватывая шашку и салютуя, - что вы здесь
делаете? В городе идут бои, вам известно об этом?
- Мне-то? - просипела сорванным голосом женщина. - Еще бы!
- Так что же вы - с ума сошли? Вас ведь могут убить, ограбить...
Попадетесь какому-нибудь Плеханову, так он вас своим броневиком сразу
переедет, не задумываясь.
- Еще кто кого пе'геедет, - с неожиданной злобой пробормотала женщина
и сжала довольно крупные кулаки.
- Мадам, - успокаиваясь и пряча шашку, заговорил Николай, - бодрое
расположение вашего духа заслуживает всяческих похвал, но вам следует
немедленно вернуться домой, к мужу и детям. Сядьте у камина, перечтите
что-нибудь легкое, выпейте, наконец, вина. Но не выходите на улицу, умоляю
вас.
- Мне надо туда, - женщина решительно махнула ридикюлем в сторону
ведущей в ад расщелины, которой к этому времени окончательно стала дальняя
часть Шпалерной улицы.
- Да зачем вам?
- Под'гуга ждет. Компаньонка.
- Ну так встретитесь потом, - подъезжая, сказал Юрий. - Ведь ясно вам
сказали - вперед нельзя. Назад можно, вперед нельзя.
Женщина повела головой из стороны в сторону - под вуалью черты ее
лица были совершенно неразличимы и нельзя было определить, куда она
смотрит.
- Ступайте, - ласково сказал Николай, - скоро десять часов, потом на
улицах будет совсем опасно.
- Donnerwetter! - пробормотала женщина.
Где-то неподалеку завыла собака - в ее вое было столько тоски и
ненависти, что Николай поежился в седле и вдруг почувствовал, до чего
вокруг сыро и мерзко. Женщина как-то странно мялась под фонарем. Николай
развернул лошадь и вопросительно поглядел на Юрия.
- Ну как тебе? - спросил тот.
- Что-то я ничего не пойму. Не успел распробовать, мало было. Но
вроде самый обычный.
- Да нет, - сказал Юрий, - я об этой женщине. Какая-то она странная,
не понравилась мне.
- Да и мне не понравилась, - ответил Николай, оборачиваясь
посмотреть, не слышит ли старуха обидных для нее слов, - но той уже след
простыл.
- И обрати внимание, - задумчиво добавил Юрий, - оба они картавят.
Тот, первый, и эта.
- Да ну и что. Мало ли народу грассирует. Французы, так все. И еще,
кажется, немцы. Правда, чуть по-другому.
- Штейнер говорит, что когда какое-то событие повторяется несколько
раз, это указание высших сил.
- Какой Штейнер? Который эту книгу о культурах написал?
- Нет. Книгу написал Шпенглер. Он никакой не доктор. А доктора
Штейнера я видел в Швейцарии. Ходил к нему на лекции. Удивительный
человек. Он то-мне про миссию и рассказал...
Юрий замолчал и вздохнул.
Юнкера медленно поехали по Шпалерной в сторону Смольного. Улица уже
давно казалась мертвой - но только в том смысле, что с каждой новой
минутой все сложнее было представить себе живого человека в одном из
черных окон или на склизком тротуаре. В другом, нечеловеческом смысле она,
наоборот, оживала - совершенно неприметные днем кариатиды сейчас только
притворялись оцепеневшими - на самом деле они провожали друзей
внимательными закрашенными глазами. Орлы на фронтонах в любой миг готовы
были взлететь и обрушиться с высоты на двух всадников, а бородатые лица
воинов в гипсовых картушах, наоборот, виновато ухмылялись и отводили
взгляды. Опять завыло в водосточных трубах - это при том, что никакого
ветра на самой улице не чувствовалось. Сверху, там, где днем была широкая
полоса неба, сейчас не видно было ни туч, ни звезд - сырой и холодный мрак
провисал между двух линий крыш, и клубы тумана сползали вниз по стенам. Из
нескольких горевших до этого фонарей два или три почему-то погасли;
погасло и то окно первого этажа, где совсем недавно офицер пел трагический
и прекрасный вальс.
- Право, Юра, дай кокаину... - не выдержал Николай. Юрий, видимо,
чувствовал то же смятение духа - он закивал головой, будто Николай только
что сказал что-то замечательно верное, и полез в карман.
На этот раз он не поскупился: подняв голову, Николай изумленно
заметил, что наваждение исчезло, и вокруг - обычная вечерняя улица, пусть
темноватая и мрачноватая, пусть затянутая тяжелым туманом, но все же одна
из тех, где прошло его детство и юность, с обычными скупыми украшениями на
стенах домов и помигивающими тусклыми фонарями.
Вдали у Литейного грохнул винтовочный выстрел, потом еще один, и
сразу же донеслись нарастающий стук копыт и дикие кавалерийские вскрики.
Николай потянул из-за плеча карабин - прекрасной показалась ему смерть на
посту, с оружием в руках и вкусом крови во рту. Но Юрий оставался спокоен.
- Это наши, - сказал он.
И точно - всадники, появившиеся из тумана, были одеты в ту же форму,
что и Юрий с Николаем. Еще секунда, и их лица стали различимы.
Впереди, на молодой белой кобыле, ехал капитан Приходов - концы его
черных усов загибались вверх, глаза отважно блестели, а в руке
замороженной молнией сверкала кавказская шашка. За ним сомкнутым строем
скакали двенадцать юнкеров.
- Ну как? Нормально?
- Отлично, господин капитан! - вытягиваясь в седлах, хором ответили
Юрий с Николаем.
- На Литейном - бандиты, - озабоченно сказал капитан, - вот.
Николаю в ладони шлепнулся тусклый металлический диск на длинной
цепочке. Это были часы. Он ногтем откинул крышку и увидел глубоко
врезанную готическую надпись - смысла ее он не понял и передал часы Юрию.
- "От генерального... от генерального штаба" - перевел тот, с трудом
разобрав в темноте мелкие буквы. - Видно, трофейные. Но что странно,
господин капитан, цепочка - из стали. На нее дверь можно запирать.
Он протянул часы Николаю - действительно, хоть цепочка была тонкой,
она казалась удивительно прочной; самое удивительное, что на звеньях не
было стыков, будто она была целиком выточена из куска стали.
- А еще можно людей душить, - сказал капитан, - на Литейном, три
трупа. Два прямо на углу - инвалид и медсестра, задушены и раздеты. И
непонятно, то ли их там бросили, то ли убили и ограбили. Скорей всего
выбросили - не могла же медсестра безногого мужчину на себе тащить... Но
какое зверство! На фронте такого не видел. Ясно, отнял у инвалида часы, и
их же цепочкой... Знаете, там такая большая лужа...
Один из юнкеров тем временем отделился от группы и подъехал к Юрию.
Это был Васька Зиверс, большой энтузиаст конькобежного спорта и танкового
дела - в училище его не любили за преувеличенный педантизм плохое знание
русского языка, а с отлично знавшим немецкий Юрием он был накоротке.
- ...за сотню метров, - говорил капитан, плашмя похлопывая шашкой по
сапогу, - третье тело - успели в подворотню... Женщина, тоже почти
голая... и след от цепочки...
Васька тронул внимательно слушающего Юрия за плечо, и тот, не отводя
от капитана глаз, вывернул лодочкой ладонь, куда Васька быстро положил
крохотный сверточек. Все это происходило у Юрия за спиной, но, тем не
менее, не укрылось от капитана.
- Что такое, юнкер Зиверс? - перебил он сам себя, - что там у вас?
- Господин капитан! Через четыре минуты - меняем караул у
Николаевского вокзала! - отдав честь, ответил Васька.
- Рысью - вперед! - взревел капитан. - Да не туда, на Литейный! У
Смольного быстро не пройдем!
Юнкера развернулись и унеслись в туман; капитан Приходов задержал
пляшущую кобылу и крикнул Юрию с Николаем:
- Держитесь рядом! Никого без пропуска не пускать, на Литейный не
выезжать, к Смольному тоже не соваться! Ясно? Смена в десять тридцать!
И исчез вслед за юнкерами - еще несколько секунд доносился стук
копыт, а потом все стихло, и уже не верилось, что только что на этой сырой
и темной улице было столько народу.
- От генерального штаба, - повторил Николай, подбрасывая серебряную
лепешку на ладони - второпях капитан забыл о своей страшной находке.
Часы имели форму маленькой раковины-жемчужницы; на циферблате было
три стрелки, а сбоку, по числу стрелок, выступали три рифленых головки для
завода. Николай слегка нажал на верхнюю, и чуть не уронил часы на мостовую
- они заиграли. Это были первые несколько нот какой-то напыщенной немецкой
мелодии, которую Николай сразу узнал, но названия которой не помнил.
- Апассионата, - сказал Юрий, - Людвиг фон Бетховен. Брат
рассказывал, что немцы ее перед атакой на губных гармошках играют. Что-то
вроде марша.
Он развернул оставленный Васькой сверток - тот, как оказалось,
состоял почти из одной бумаги. Внутри оказалось пять ампул с неровно
запаянными шейками. Юрий пожал плечами.
- То-то Приходов заерзал, - сказал он, - насквозь людей видит. Только
что с ними делать без шприца... Педант называется - берет кокаин, а отдает
эфедрином. У тебя тоже шприца нет?
- Отчего, есть, - безрадостно ответил Николай. Эфедрина не хотелось -
хотелось вернуться в казарму, сдать шинель в сушилку, лечь на койку и
уставиться на знакомое пятно от головы, которое спросонья становилось то
картой города, то хищным монголоидным лицом с бородкой, то перевернутым
обезглавленным орлом - Николай совершенно не помнил своих снов и
сталкивался только с их эхом.
С отъездом капитана Приходова улица опять превратилась в ущелье,
ведущее в ад. Происходили странные вещи: кто-то успел запереть на замок
подворотню в одном из домов; на самой середине мостовой появилось
несколько пустых бутылок с ярко-желтыми этикетками, а поверх рекламы
лимонада в окне кондитерской косо висело оглушительных размеров
объявление, первая строка которого, выделенная крупным шрифтом и
восклицательными знаками, фамильярно предлагала искать товар. Почти все
фонари уже погасли - остались гореть только два, друг напротив друга;
Николай подумал, что какому-нибудь декаденту из "Бродячей собаки", уже не
способному воспринимать вещи просто, эти фонари показались бы мистическими
светящими воротами, возле которых должен быть остановлен чудовищный зверь,
в любой миг готовый выползти из мрака и поглотить весь мир.
Где-то снова завыли псы, и Николай затосковал. Налетел холодный
ветер, загремел жестяным листом на крыше и умчался - но оставил после себя
странный и неприятный звук, пронзительный далекий скрип где-то в стороне
Литейного. Звук то исчезал, то появлялся опять и постепенно становился
ближе - словно Шпалерная была густо посыпана битым стеклом, и кто-то
медленно, с перерывами, вел по ней огромным гвоздем, постепенно придвигая
его все ближе к двум последним светящимся точкам.
- Что это? - глупо спросил Николай.
- Не знаю, - ответил Юрий, вглядываясь в клубы черного тумана, -
посмотрим.
Скрип стих, а потом вдруг раздался совсем рядом, и один из клубов
тумана, налившись какой-то особенной чернотой, отделился от слоившейся
между домами темной мглы. Приближаясь, он постепенно приобретал контуры
странного существа: сверху - до плеч - это был человек, а ниже - что-то
странное, массивное и шевелящееся; именно эта нижняя часть и издавала
отвратительный скрипящий звук. Это странное существо тихо приборматывало
одновременно двумя голосами - мужской стонал, а женский утешал, причем
женским говорила верхняя его часть, а мужским - нижняя. Существо на два
голоса прокашлялось, вступило в освещенную зону и остановилось, лишь в
этот момент, как показалось Николаю, приобретя окончательную форму.
Перед юнкерами в инвалидном кресле сидел мужчина, обильно покрытый
бинтами и медалями. Перебинтовано было даже его лицо - в просветах между
лентами белой марли виднелись только бугры лысого лба и отсвечивающий
красным прищуренный глаз. В руках мужчина держал старинного вида гитару,
украшенную разноцветными шелковыми лентами.
За креслом, держа водянистые пальцы на его спинке, стояла пожилая
седоватая женщина в дрянной вытертой кацавейке - она была не то чтобы
толстой, но какой-то оплывшей, словно мешок с крупой. Глаза женщины были
круглы и безумны и видели явно не Шпалерную улицу, а что-то такое, о чем
лучше даже не догадываться; на ее голове косо стоял маленький колпак с
красным крестом - наверно, он был закреплен, потому что по физическим
законам ему полагалось упасть.
Несколько секунд прошли в молчании, потом Юрий облизнул высохшие губы
и сказал:
- Пропуск.
Инвалид заерзал в своем кресле, поднял взгляд на медсестру и
беспокойно замычал. Медсестра вышла из-за кресла, наклонилась в сторону
юнкеров и уперла руки в коленки - Николай отчего-то поразился, увидев на
ее ногах стоптанные солдатские сапоги, торчащие из под голубой юбки.
- Да стыд у вас есть, али нет совсем? - тихо сказала она, ввинчиваясь
взглядом в Юрия. - Он же раненный в голову, за тебя убитый. Откуда у него
пропуск?
- Раненый, значит, в голову? - задумчиво переспросил Юрий. - Но
теперь как бы исцелила? Пропуск.
Женщина растеряно оглянулась.
Инвалид в кресле дернул струну гитары, и по улице прошел низкий
вибрирующий звук - он словно подстегнул медсестру, и она, снова
пригнувшись, заговорила:
- Сынок, ты не серчай... Не серчай, если я не так что сказала, а
только пройти нам обязательно надо. Если б ты знал, какой это человек
сидит... Герой. Поручик Преображенского полка Кривотыкин. Герой
Брусиловского прорыва. У него боевой товарищ завтра на фронт отбывает -
может, не вернется. Пусти - надо им повидаться, понимаешь?
- Значит, Преображенского полка?
Инвалид закивал головой, прижал к груди гитару и заиграл. Играл он
как-то странно, словно на раскаленной медной балалайке - с опаской ударяя
по струнам и быстро отдергивая пальцы, - но мелодию Николай узнал: это был
марш Преображенского полка. Другой странностью было то, что вырез
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг