Виктор ПЕЛЕВИН
ЖИЗНЬ И ПРИКЛЮЧЕНИЯ САРАЯ НОМЕР XII
Вначале было слово, и даже, наверное, не одно - но он ничего об этом
не знал. В своей нулевой точке он находил пахнущие свежей смолой доски,
которые лежали штабелем на мокрой траве и впитывали своими гранями солнце,
находил гвозди в фанерном ящике, молотки, пилы и прочее - представляя все
это, он замечал, что скорей домысливает картину, чем видит ее. Слабое
чувство себя появилось позже - когда внутри уже стояли велосипеды, а всю
правую сторону заняли полки в три яруса. По-настоящему он был тогда еще не
Номером XII, а просто новой конфигурацией штабеля досок, но именно эти
времена оставили в нем самый чистый и запомнившийся отпечаток: вокруг
лежал необъяснимый мир, а он, казалось, в своем движении по нему
остановился на какое-то время здесь, в этом месте.
Место, правда, было не из лучших - задворки пятиэтажки, возле
огородов и помойки, - но стоило ли расстраиваться? Ведь не всю жизнь он
здесь проведет. Задумайся он об этом, пришлось бы, конечно, ответить, что
именно всю жизнь он здесь и проведет, как это вообще свойственно сараям, -
но прелесть самого начала жизни заключается как раз в отсутствии таких
размышлений: он просто стоял себе под солнцем, наслаждаясь ветром, летящим
в щели, если тот дул от леса, или впадая в легкую депрессию, если ветер
дул со стороны помойки; депрессия проходила, как только ветер менялся, не
оставляя на его неоформившейся душе никаких следов.
Однажды к нему приблизился голый по пояс мужчина в красных
тренировочных штанах; в руках он держал кисть и здоровенную жестянку
краски. Этот мужчина, которого сарай уже научился узнавать, отличался от
всех остальных людей тем, что имел доступ внутрь, к велосипедам и полкам.
Остановясь у стены, он обмакнул кисть в жестянку и провел по доскам
ярко-багровую черту. Через час весь сарай багровел, как дым, в свое время
восходивший, по некоторым сведениям, кругами к небу; это стало первой
реальной вехой в его памяти - до нее на всем лежал налет потусторонности и
счастья.
В ночь после окраски, получив черную римскую цифру - имя (на соседних
сараях стояли обычные цифры), он просыхал, подставив луне покрытую толем
крышу.
"Где я, - думал он, - кто я?"
Сверху было темное небо, потом - он, а внизу стояли новенькие
велосипеды; на них сквозь щель падал луч от лампы во дворе, и звонки на их
рулях блестели загадочней звезд. Сверху на стене висел пластмассовый
обруч, и Номер XII самыми тонкими из своих досок осознавал его как символ
вечной загадки мироздания, представленной - это было так чудесно - и в его
душе. На полках с правой стороны лежала всякая ерунда, придававшая
разнообразие и неповторимость его внутреннему миру. На нитке, протянутой
от стены к стене, сохли душица и укроп, напоминая о чем-то таком, чего с
сараями просто не бывает, - тем не менее они именно напоминали, и ему
иногда мерещилось, что когда-то он был не сараем, а дачей, или, по меньшей
мере, гаражом.
Он ощутил себя и понял, что то, что ощущало, - то есть он сам -
складывалось из множества меньших индивидуальностей: из неземных личностей
машин для преодоления пространства, пахнувших резиной и сталью; из
мистической интроспекции замкнутого на себе обруча; из писка душ
разбросанной по полкам мелочи вроде гвоздей и гаек и из другого. В каждом
из этих существований было бесконечно много оттенков, но все-таки любому
соответствовало что-то главное для него - какое-то решающее чувство, и все
они, сливаясь, образовывали новое единство, огороженное в пространстве
свежевыкрашенными досками, но не ограниченное ничем; это и был он, Номер
XII, и над ним в небе сквозь туман и тучи неслась полностью равноправная
луна... С тех пор по-настоящему и началась его жизнь.
Скоро Номер XII понял, что больше всего ему нравится ощущение,
источником или проводником которого были велосипеды. Иногда, в жаркий
летний день, когда все вокруг стихало, он тайно отождествлял себя то со
складной "Камой", то со "Спутником", и испытывал два разных вида полного
счастья.
В этом состоянии ничего не стоило оказаться километров за пятьдесят
от своего настоящего местонахождения и катить, например, по безлюдному
мосту над каналом в бетонных берегах или по сиреневой обочине нагретого
шоссе, сворачивать в тоннели, образованные разросшимися вокруг узкой
грунтовой дорожки кустами, чтобы, попетляв по ним, выехать уже на другую
дорогу, ведущую к лесу, через лес, а потом упирающуюся в оранжевые полосы
над горизонтом; можно было, наверное, ехать по ней до самого конца жизни,
но этого не хотелось, потому что счастье приносила именно эта возможность.
Можно было оказаться в городе, в каком-нибудь дворе, где из трещин
асфальта росли какие-то длинные стебли, и провести там весь вечер -
вообще, можно было почти все.
Когда он захотел поделиться некоторыми из своих переживаний с
оккультно ориентированным гаражом, стоящим рядом, он услышал в ответ, что
высшее счастье на самом деле только одно и заключается оно в экстатическом
единении с архетипом гаража - как тут было рассказать собеседнику о двух
разных видах совершенного счастья, одно из которых было складным, а другое
зато имело три скорости.
- Что, и я тоже должен стараться почувствовать себя гаражом? -
спросил он как-то.
- Другого пути нет, - отвечал гараж, - тебе это, конечно, вряд ли
удастся до конца, но у тебя все же больше шансов, чем у конуры или
табачного киоска.
- А если мне нравится чувствовать себя велосипедом? - высказал Номер
XII свое сокровенное.
- Ну что же, чувствуй - запретить не могу. Чувства низшего порядка
для некоторых - предел, и ничего с этим не поделаешь, - сказал гараж.
- А чего это у тебя мелом на боку написано? - переменил тему Номер
XII.
- Не твое дело, говно фанерное, - ответил гараж с неожиданной злобой.
Номер XII заговорил об этом, понятно, от обиды - кому не обидно,
когда его чувства называют низшими? После этого случая ни о каком общении
с гаражом не могло быть и речи, да Номер XII и не жалел. Однажды утром
гараж снесли, и Номер XII остался в одиночестве.
Правда, с левой стороны к нему подходили два других сарая, но он
старался даже не думать о них. Не из-за того, что они были несколько
другой конструкции и окрашены в тусклый неопределенный цвет - с этим можно
было бы смириться. Дело было в другом: рядом, на первом этаже пятиэтажки,
где жили хозяева Номера XII, находился большой овощной магазин, и эти
сараи служили для него подсобными помещениями. В них хранилась морковка,
картошка, свекла, огурцы, но определяющим все главное относительно Номера
13 и Номера 14 была, конечно, капуста в двух накрытых полиэтиленом
огромных бочках: Номер XII часто видел их стянутые стальными обручами
глубоководные тела, выкатывающиеся на ребре во двор в окружении свиты
испитых рабочих. Тогда ему становилось страшно, и он вспоминал одно из
высказываний покойного гаража, по которому он временами скучал: "От
некоторых вещей в жизни надо попросту как можно скорее отвернуться", -
вспоминал и сразу следовал ему. Темная труднопонимаемая жизнь соседей, их
тухлые испарения и тупая жизнеспособность угрожали Номеру XII, потому что
само существование этих приземистых построек отрицало все остальное и
каждой каплей рассола в бочках заявляло, что Номер XII в этой вселенной
совершенно не нужен; во всяком случае, так он расшифровывал исходившие от
них волны осознания мира.
Но день кончался, свет мерк, Номер XII становился велосипедом,
несущимся по пустынной автостраде, и вспоминать о дневных ужасах было
просто смешно.
Была середина лета, когда звякнул замок, откинулась скоба запора и
внутрь Номера XII вошли двое - хозяин и какая-то женщина. Она очень не
понравилась Номеру XII, потому что непонятным образом напомнила ему все
то, чего он не переносил. Не то чтобы от женщины пахло капустой и поэтому
она производила такое впечатление - скорее наоборот, запах капусты
содержал сведения об этой женщине; она как бы овеществляла собой идею
квашения и воплощала ту угнетающую волю, которой Номера 13 и 14 были
обязаны своим настоящим.
Номер XII задумался, а люди между тем говорили:
- Ну что, полки снять - и хорошо, хорошо...
- Сарай - первый сорт, - отзывался хозяин, выкатывая наружу
велосипеды, - не протекает, ничего. А цвет-то какой!
Выкатив велосипеды и прислонив их к стене, он начал беспорядочно
собирать с полок все, что там лежало. Тогда Номеру XII стало не по себе.
Конечно, и раньше велосипеды часто исчезали на какой-то срок, и он
умел закрывать возникавшую пустоту своей памятью - потом, когда велосипеды
ставили на место, он удивлялся несовершенству созданных ею образов по
сравнению с действительной красотой велосипедов, запросто излучаемой ими в
пространство, - так вот, пропав, велосипеды всегда возвращались, и эти
недолгие расставания с главным в собственной душе сообщали жизни Номера
XII прелесть непредсказуемости завтрашнего дня; но сейчас все было
по-другому. Велосипеды забирали навсегда.
Он понял это по полному и бесцеремонному опустошению, которое
производил в нем носитель красных штанов - такое было впервые. Женщина в
белом халате давно уже ушла куда-то, а хозяин все копался, сгребая
инструменты в сумку, снимая со стен жестянки и старые клееные камеры.
Потом почти к двери подъехал грузовик, и оба велосипеда вслед за набитыми
до отказа сумками покорно нырнули в его разверстый брезентовый зад.
Номер XII был пуст, а его дверь открыта настежь.
Но, несмотря ни на что, он продолжал быть самим собой. В нем
продолжали жить души всего того, чего его лишила жизнь: и хоть они стали
подобны теням, они по-прежнему сливались вместе, чтобы образовать его,
Номера XII; вот только для сохранения индивидуальности требовалась вся
сила воли, которую он мог собрать.
Утром он заметил в себе перемену - его не интересовал больше
окружающий мир, а все, что его занимало, находилось в прошлом, перемещаясь
кругами по памяти. Он знал, как это объяснить: хозяин, уезжая, забыл
обруч, оставшийся единственной реальной частью его нынешней призрачной
души, - и поэтому Номер XII теперь сильно напоминал себе замкнутую
окружность. Но у него не было сил как-то к этому отнестись и подумать:
хорошо ли это? Плохо ли? Все заливала и обесцвечивала тоска. Так прошел
месяц.
Однажды появились рабочие, вошли в беззащитно раскрытую дверь и за
несколько минут выломали полки. Не успел Номер XII прочувствовать свое
новое состояние, как волна ужаса обдала его, показав, кстати, сколько в
нем еще оставалось жизненной силы, нужной, чтобы испытывать страх.
По двору к нему катили бочку. Именно к нему. Даже на самом дне
ностальгии, когда ему казалось, что ничего хуже случившегося с ним не
может и присниться, он не думал о такой возможности.
Бочка была страшной. Она была огромной и выпуклой, она была очень
старой, и ее бока, пропитанные чем-то чудовищным, издавали вонь такого
спектра, что даже привычные к изнанке жизни работяги, катившие ее на
ребре, отворачивались и матерились. При этом Номер XII видел нечто
незаметное рабочим: в бочке холодело внимание и она мокрым подобием глаза
воспринимала мир. Как ее вкатывали внутрь и крутили на полу, ставя в самый
центр, потерявший сознание Номер XII не видел.
Страдание увечит. Прошло два дня, и к Номеру XII стали понемногу
возвращаться мысли и чувства. Теперь он был другим, и все в нем было
по-другому. В самом центре его души, там, где когда-то покоились омытые
ветром рамы, теперь пульсировала живая смерть, сгущавшаяся в бочку,
которая медленно существовала и думала; мысли эти теперь были и мыслями
Номера XII. Он ощущал брожение гнилого рассола, и это в нем поднимались
пузыри, чтобы лопнуть на поверхности, образовав лунку на слое плесени, это
в нем перемещались под действием газа разбухшие трупные огурцы, и это в
нем напрягались пропитанные слизью доски, стянутые ржавым железом. Все это
было им.
Номера 13 и 14 теперь не пугали его - наоборот, между ними быстро
установилось полубессознательное товарищество. Но прошлое не исчезло
полностью - оно просто было оттеснено и смято. Поэтому новая жизнь Номера
XII была двойной. С одной стороны, он участвовал во всем на равных правах
с Номерами 13 и 14, а с другой - где-то в нем скрывались чувства -
сознание ужасной несправедливости того, что с ним произошло. Но центр
тяжести его нового существа лежал, конечно, в бочке, которая издавала
постоянное бульканье и потрескивание, пришедшее на смену воображаемому
шелесту шин.
Номера 13 и 14 объясняли ему, что все случившееся - элементарный
возрастной перелом.
- Вхождение в реальный мир с его заботами и тревогами всегда
сопряжено с некоторыми трудностями, - говорил Номер 13, - совсем новые
проблемы наполняют душу.
И добавлял ободряюще:
- Ничего, привыкнешь. Тяжело только сперва.
Четырнадцатый был сараем скорее философского склада (не в смысле
хранилища), часто говорил о духовном и скоро убедил нового товарища, что
раз прекрасное заключено в гармонии ("Это раз", - говорил он), а внутри -
и это объективно - находятся огурцы или капуста ("Это два"), то прекрасное
в жизни заключено в достижении гармонии с содержимым бочки и в устранении
всего, что этому препятствует. Под край его собственной бочки, чтоб не
вытекало, был подложен старый философский словарь, который он часто
цитировал; он же помогал ему объяснять Номеру XII, как надо жить. Все же
Номер 14 до конца не доверял новичку, чувствуя в нем что-то такое, чего
сам Номер XII в себе уже не замечал.
Постепенно Номер XII и вправду привык. Иногда он даже чувствовал
специфическое вдохновение, новую волю к своей новой жизни. Но все-таки
недоверие новых друзей было оправданным: несколько раз Номер XII ловил
быстрый, как луч из замочной скважины, проблеск чего-то забытого и
погружался тогда в сосредоточенное презрение к себе - чего уж говорить о
других, которых он в эти минуты просто ненавидел.
Все это, конечно, подавлялось непобедимым мироощущением бочки с
огурцами, и скоро Номер XII начинал недоумевать, чего это его так занесло.
Постепенно он становился проще и прошлое все реже тревожило его, потому
что трудно стало догонять слишком мимолетные вспышки памяти. Зато бочка
все чаще казалась залогом устойчивости и покоя, как балласт на корабле, и
иногда Номер XII так и представлял себя - в виде теплохода, вплывающего в
завтра.
Он стал чувствовать присущую своей бочке своеобразную доброту - но
только с тех пор, как окончательно открыл ей что-то в себе. Огурцы теперь
казались ему чем-то вроде детей.
Номера 13 и 14 были неплохими товарищами, и главное - в них он
находил опору своему новому. Бывало, вечером они втроем молча
классифицировали предметы мира, наполняя все вокруг общим пониманием, и
когда какая-нибудь недавно построенная рядом будка содрогалась, он думал,
глядя на нее: "Глупость... Ничего, перебесится - поймет..." Несколько
подобных трансформаций произошло на его глазах, и это лишний раз
подтвердило его правоту. Испытывал он и ненависть - когда в мире
появлялось что-то ненужное; слава Богу, такое случалось редко. Шли дни и
годы, и казалось, уже ничего не изменится.
Как-то летним вечером, оглядывая свое нутро, Номер XII натолкнулся на
непонятный предмет: пластмассовый обруч, обросший паутиной. Сначала он не
мог взять в толк, что это и зачем, - и вдруг вспомнил: ведь столько было
когда-то связано с этой штукой! Бочка в нем дремала, и какая-то другая его
часть осторожно перебирала нити памяти, но все они были давно оборваны и
никуда не приводили. Однако ведь было же что-то? Или не было?
Сосредоточенно пытаясь понять, о чем же это он не помнит, он на секунду
перестал чувствовать бочку и как-то отделился от нее.
В этот самый момент во двор въехал велосипед, и ездок без всякой
причины дважды прозвонил звоночком на руле. И этого хватило - Номер XII
вдруг все вспомнил.
Велосипед.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг