- Да, - сказал Сердюк.
- Здравствуйте. Меня зовут Ода Нобунага, и я имел беседу с вами вчера
вечером. Точнее, сегодня ночью. Вы были так любезны, что нанесли мне
звонок.
- Да, - сказал Сердюк, свободной рукой хватаясь за голову.
- Я обсудил ваше предложение с господином Есицунэ Кавабатой, и он
готов принять вас сегодня с целью интервью в три часа дня.
Голос в трубке был незнакомым. Сразу сделалось ясно, что это
иностранец, - хотя акцента не чувствовалось совершенно, собеседник делал
паузы, словно перебирая весь свой лексикон в поисках подходящего слова.
- Весьма благодарен, - сказал Сердюк. - А какое предложение?
- Которое вы вчера сделали. Или сегодня, если точно.
- А-а! - сказал Сердюк, - а-а-а!
- Запишите адрес, - сказал Ода Нобунага.
- Сейчас, - сказал Сердюк, - секунду. Ручку возьму.
- А почему у вас блокнота с ручкой возле телефона нет? - с явным
раздражением в голосе спросил Нобунага. - Деловому человеку надо иметь.
- Записываю.
- Метро "Нагорная", выход направо, сразу будет железный забор. Там
будет дом. Вход во дворе. Точный адрес - Пятихлебный переулок, дом пять.
Там будет это... Табличка.
- Спасибо.
- У меня все. Как говорится, саенара, - сказал Нобунага и повесил
трубку.
Пива в холодильнике не оказалось.
Поднявшись со станции "Нагорная" на поверхность земли задолго до
назначенного срока, Сердюк сразу же увидел обитый облупленной жестью
забор, но не поверил, что это тот самый, о котором говорил господин
Нобунага, - слишком уж этот забор был неказист и грязен. Некоторое время
он ходил по окрестностям и останавливал редких прохожих, спрашивая, где
Пятихлебный переулок. Никто, похоже, этого не знал, а может, не говорил:
попадались Сердюку в основном медленно плетущиеся куда-то старухи в
темном.
Места вокруг были дикие, похожие на заросшие бурьяном остатки
разбомбленного в далеком прошлом индустриального района. Из травы кое-где
торчало ржавое железо, было много простора и неба, а на горизонте чернела
полоса леса. Но несмотря на эти банальные черты, район был очень
необычный. Стоило посмотреть на запад, туда, где зеленел забор, и перед
глазами открывалась обычная городская панорама. Но стоило посмотреть на
восток, и в поле зрения попадало только огромное голое поле, над которым
торчало несколько похожих на виселицы фонарей - словно Сердюк попал прямо
на секретную границу между постиндустриальной Россией и изначальной Русью.
Район был не из тех, где серьезные иностранные конторы открывают свои
офисы, и Сердюк решил, что это совсем маленькая фирмочка, где работает
несколько не приспособленных к жизни японцев (почему-то ему вспомнились
крестьяне из "Семи самураев"). Стало ясно, почему они проявили к его
пьяному звонку такой интерес, и Сердюк даже ощутил прилив сочувствия и
теплоты к этим недалеким людям, не сумевшим, как и он, удобно устроиться в
жизни - и уж, конечно, мучившие его всю дорогу мысли о том, что надо было
все-таки побриться, пропали.
Под описание господина Тайра "там будет дом" подходило несколько
десятков зданий в поле видимости. Сердюк почему-то решил, что ему нужна
серая восьмиэтажка со стеклянным гастрономом на первом этаже. И
действительно, походив минуты три по ее двору, он заметил на стене
латунный квадратик с надписью "ТОРГОВЫЙ ДОМ ТАЙРА" и крошечную кнопку
звонка, с первого взгляда незаметную среди неровностей стены. Примерно в
метре от таблички на огромных петлях висела грубая железная дверь,
крашенная зеленой краской. Сердюк растеряно поглядел по сторонам. Кроме
этой двери, табличка могла относиться разве что к чугунному люку в
асфальте. Дождавшись, когда часы покажут без двух минут три, Сердюк
позвонил.
Дверь открылась сразу же. За ней стоял неизбежный амбал в камуфляже,
с черной резиновой палкой в руках. Сердюк кивнул ему, открыл было рот,
чтобы объяснить причину своего визита, да так и замер с открытым ртом.
За дверью был небольшой вестибюль, в котором стояли стол с телефоном
и стул, а на стене этого вестибюля было огромное панно с изображением
уходящего в бесконечность коридора. Вглядевшись в это панно как следует,
Сердюк понял, что это никакое не панно, а настоящий коридор, начинающийся
за стеклянной дверью. Коридор был очень странным - с висящими на стенах
фонарями, сквозь тонкую рисовую бумагу которых просвечивали дрожащие
огоньки, и полом, посыпанным толстым слоем желтого песка, поверх которого,
одна к одной, лежали узкие циновки из расщепленного бамбука, соединяясь в
нечто вроде ковровой дорожки. На фонарях ярко-красной краской был
нарисован тот же знак, что и на объявлении в газете, - цветок с четырьмя
ромбическими лепестками (боковые были длинней), заключенными в овал. Вел
коридор не в бесконечность, как показалось сначала, а просто плавно
(Сердюк первый раз видел такую планировку в московском доме) поворачивал
вправо, и его конец оставался невидимым.
- Чего надо? - нарушил тишину охранник.
- У меня встреча с господином Кавабатой, - придя в себя, сказал
Сердюк, - в три часа.
- А. Ну так заходите скорее. А то они не любят, когда дверь открыта
подолгу.
Сердюк шагнул внутрь, и охранник, закрыв дверь, повернул похожую на
вентиль рукоять массивного замка.
- Разувайтесь, пожалуйста, - сказал он. - Вон гэта.
- Что? - не понял Сердюк.
- Гэта. Ну, тапки ихние. Внутри только в них ходят. Порядок такой.
Сердюк увидел на полу несколько пар деревянной обуви, на вид очень
громоздкой и неудобной, - это было что-то вроде высокой колодки с
раздваивающейся веревочной лямкой, причем одеть такую колодку можно было
только на босую ногу, потому что лямка вдевалась между большим и средним
пальцами ноги. У него мелькнула мысль, что охранник шутит, но он заметил в
углу несколько пар черных лаковых туфель, из которых торчали носки. Сев на
невысокую лавку, он принялся разуваться. Когда процедура была закончена,
он поднялся и отметил, что гэта сделали его сантиметров на десять выше.
- Теперь можно? - спросил он.
- Можно. Берите фонарь и вперед по коридору. Комната номер три.
- Зачем фонарь? - удивился Сердюк.
- Принято так, - сказал охранник, снимая со стены один из фонарей и
протягивая его Сердюку. - Вы ведь галстук тоже не от холода носите.
Сердюк, после многолетнего перерыва повязавший этим утром галстук,
нашел этот аргумент достаточно убедительным. К тому же ему очень хотелось
заглянуть внутрь фонаря, чтобы выяснить, настоящий там огонек или нет.
- Комната номер три, - повторил охранник, - только цифры там
японские. Это где три черточки одна над другой. Ну, знаете - как триграмма
"небо".
- А, - сказал Сердюк, - понял.
- И ни в коем случае не стучите. Просто дайте понять, что вы за
дверью, - кашляните там или скажите что-нибудь. И ждите, что вам скажут.
По-журавлиному высоко поднимая ноги и держа фонарь в вытянутой руке,
Сердюк пошел вперед. Идти было очень неудобно, циновки негодующе скрипели
под ногами, и Сердюк даже покраснел, представив себе, как охранник тихо
смеется, глядя ему вслед. За плавным поворотом оказалась небольшая
полутемная зала с черными балками под потолком. Сначала Сердюк не увидел
вокруг никаких дверей, а потом понял, что высокие стенные панели и есть
двери, которые сдвигаются вбок. На одной из этих панелей висел листок
бумаги. Сердюк поднес к нему фонарь, увидел три нарисованные тушью
черточки и понял, что это и есть комната номер три.
Из-за двери доносилась тихая музыка. Играл незнакомый струнный
инструмент - тембр звуков был необычным, а мелодия, построенная на
странных и, как отчего-то показалось Сердюку, древних созвучиях, была
печальной и протяжной. Сердюк кашлянул. Никакого ответа из-за стены не
последовало. Он кашлянул еще раз, громче, и подумал, что если ему придется
кашлять еще раз, то его, скорее всего, вырвет.
- Войдите, - сказал голос из-за двери.
Сердюк двинул перегородку влево, и увидел комнату, пол которой был
застелен простыми темными циновками. В углу комнаты, поджав под себя ноги,
сидел на россыпи разноцветных подушечек босой человек в темном костюме. Он
играл на странном инструменте, похожем на длинную лютню с небольшим
резонатором, и на появление Сердюка не отреагировал никак. Его лицо трудно
было назвать монголоидным - скорее в его чертах было что-то южное (мысли
Сердюка даже проехались по вполне конкретному маршруту - он вспомнил о
своей прошлогодней поездке в Ростов-на-Дону). На полу комнаты стояли
одноконфорочная электрическая плитка с объемистой кастрюлей и черный
обтекаемый факс, провода от которого уходили в дыру в стене. Сердюк вошел
в комнату, поставил фонарь на пол и закрыл за собой дверь.
Человек в костюме последний раз тронул струну, поднял вверх
воспаленные глаза, провожая навсегда уходящую из мира ноту, и аккуратно
положил свой инструмент на пол. Его движения были медленными и очень
бережными, словно он боялся оскорбить неловким или резким жестом кого-то
присутствующего в комнате, но невидимого Сердюку. Вынув из нагрудного
кармана пиджака платок, он смахнул с глаз слезы и повернулся к Сердюку.
Некоторое время они смотрели друг на друга.
- Здравствуйте. Моя фамилия Сердюк.
- Кавабата, - сказал человек.
Он вскочил на ноги, быстро подошел к Сердюку и взял его за руку. Его
ладонь была холодной и сухой.
- Прошу вас, - сказал он и буквально потащил Сердюка к россыпи
подушек. - Садитесь. Прошу вас, садитесь.
Сердюк сел.
- Я... - начал было он, но Кавабата перебил:
- Ничего не хочу слышать. У нас в Японии есть традиция, очень древняя
традиция, которая до сих пор жива, - если к вам в дом входит человек с
фонарем в руках, а на ногах у него гэта, это значит, что на улице ночь и
непогода, и первое, что вы должны сделать, это налить ему подогретого
сакэ.
С этими словами Кавабата выдернул из кастрюли толстую бутылку с
коротким горлышком. Она была закрыта герметичной пробкой, а к горлышку
была привязана длинная нить, за которую Кавабата ее и достал. Откуда-то
появились два маленьких фарфоровых стаканчика с неприличными рисунками -
на них красавицы с неестественно высокими бровями замысловато отдавались
серьезного вида мужчинам в маленьких синих шапочках. Кавабата наполнил их
до краев.
- Прошу, - сказал он и протянул Сердюку один из стаканчиков.
Сердюк опрокинул содержимое в рот. Жидкость больше всего напоминала
водку, разбавленную рисовым отваром. Кроме того, она была горячей -
возможно, по этой причине Сердюка вырвало прямо на циновки сразу же после
того, как он ее проглотил. Охватившие его стыд и отвращение к себе были
такими, что он просто взял и закрыл глаза.
- О, - вежливо сказал Кавабата, - на улице, должно быть, настоящая
буря.
Он хлопнул в ладоши.
Сердюк приоткрыл глаза. В комнате появилось две девушки, одетые очень
похоже на женщин, изображенных на стаканах. Больше того, у них были такие
же высокие брови - приглядевшись, Сердюк понял, что они нарисованы тушью
на лбу. Словом, сходство было таким полным, что мысли Сердюка не приняли
вольного оборота только из-за пережитого несколько секунд назад позора.
Девушки быстро свернули испачканные циновки, постелили на их место свежие
и исчезли за дверью - но не за той, через которую вошел Сердюк, а за
другой; оказалось, что еще одна стенная панель сдвигается в сторону.
- Прошу, - сказал Кавабата.
Сердюк поднял взгляд. Японец протягивал ему новый стаканчик сакэ.
Сердюк жалко улыбнулся и пожал плечами.
- На этот раз, - сказал Кавабата, - все будет хорошо.
Сердюк выпил. Действительно, на этот раз все вышло иначе - сакэ
плавно проскользнуло внутрь и исцеляющим теплом растеклось по телу.
- Понимаете, в чем дело, - сказал он, - я...
- Сперва еще одну, - сказал Кавабата.
На полу звякнул факс, и из него полез густо покрытый иероглифами лист
бумаги. Кавабата дождался, когда бумага остановится, вырвал лист из машины
и погрузился в его изучение, совершенно забыв про Сердюка.
Сердюк огляделся по сторонам. Стены комнаты были обшиты одинаковыми
деревянными панелями, и теперь, когда сакэ сняло последствия вчерашнего
приступа ностальгии, каждая из них стала казаться дверью, ведущей в
неизвестное. Впрочем, одна из панелей, на которой висела гравюра, дверью
явно не была.
Как и всё в офисе господина Кавабаты, гравюра была странной. Она
представляла собой огромный лист бумаги, в центре которого постепенно как
бы сгущалась картинка, состоящая из небрежно намеченных, но точных линий.
Она изображала нагого мужчину (его фигура была сильно стилизована, но о
том, что это мужчина, можно было догадаться по реалистично
воспроизведенному половому органу), стоящего на краю обрыва. На шее
мужчины висело несколько тяжелых разнокалиберных гирь, в руках было по
мечу; его глаза были завязаны белой тряпкой, а под ногами начинался крутой
обрыв. Было еще несколько мелких деталей - садящееся в туман солнце, птицы
в небе и крыша далекой пагоды, но, несмотря на эти романтические
отступления, главным, что оставалось в душе от взгляда на гравюру, была
безысходность.
- Это наш национальный художник Акэти Мицухидэ, - сказал Кавабата, -
тот самый, что отравился недавно рыбой фугу. Как бы вы определили тему
этой гравюры?
Глаза Сердюка скользнули по изображенному на рисунке человеку,
поднявшись от оголенного члена к висящим на груди гирям.
- Ну да, конечно, - сказал он неожиданно для себя. - Он и гири. То
есть "он" и "гири".
Кавабата хлопнул в ладоши и рассмеялся.
- Еще сакэ, - сказал он.
- Вы знаете, - ответил Сердюк, - я бы с удовольствием, но, может
быть, сначала все-таки интервью? Я быстро пьянею.
- Интервью уже закончилось, - сказал Кавабата, наливая в стаканчики.
- Видите ли, в чем дело, - наша фирма существует очень давно, так давно,
что, если я скажу вам, вы, боюсь, не поверите. Главное для нас - это
традиции. К нам, если позволите мне выразиться фигурально, можно попасть
только через очень узкую дверь, и вы только что сделали сквозь нее
уверенный шаг. Поздравляю.
- Какая дверь? - спросил Сердюк.
Кавабата указал на гравюру.
- Вот эта, - сказал он. - Единственная, которая ведет в "Тайра
инкорпорейтед".
- Не очень понимаю, - сказал Сердюк. - Насколько я себе представляю,
вы занимаетесь торговлей, и для вас...
Кавабата поднял ладонь.
- Я часто с ужасом замечаю, - сказал он, - что пол-России успело
заразиться отвратительным западным прагматизмом. Конечно, я не имею в виду
вас, но у меня есть все основания для таких слов.
- А что плохого в прагматизме? - спросил Сердюк.
- В древние времена, - сказал Кавабата, - в нашей стране чиновников
назначали на важные посты после экзаменов, на которых они писали сочинения
о прекрасном. И это был очень мудрый принцип - ведь если человек понимает
в том, что неизмеримо выше всех этих бюрократических манипуляций, то уж с
ними-то он без сомнения справится. Если ваш ум с быстротой молнии проник в
тайну зашифрованной в рисунке древней аллегории, то неужели для вас
составят какую-нибудь проблему все эти прайс-листы и накладные? Никогда.
Больше того, после вашего ответа я почту за честь выпить с вами. Прошу
вас, не отказывайтесь.
Выпив еще одну, Сердюк неожиданно для себя провалился в воспоминания
о вчерашнем дне - оказывается, с Пушкинской площади он поехал на Чистые
Пруды. Правда, было не очень ясно, зачем, - в памяти остался только
памятник Грибоедову, видный под каким-то странным ракурсом, словно он
смотрел на него из-под лавки.
- Да, - задумчиво сказал Кавабата, - а ведь, в сущности, этот рисунок
страшен. От животных нас отличают только те правила и ритуалы, о которых
мы договорились друг с другом. Нарушить их - хуже, чем умереть, потому что
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг