Вы, видимо, встретили ее на дорогах войны?
- Никогда не знал никакой Марии. Если, конечно, не считать одного
недавнего кошмара...
- Успокойтесь, - сказала Анна, - я не собираюсь вас к ней ревновать.
- Очень жаль, - ответил я, сел и свесил ноги на пол. - Пожалуйста, не
принимайте за эпатаж то, что я беседую с вами в одном белье.
- Вам нельзя вставать.
- Но я прекрасно себя чувствую, - ответил я. - Я бы хотел принять душ
и одеться.
- Не может быть и речи.
- Анна, - сказал я, - раз я командую эскадроном, у меня должен быть
денщик.
- Разумеется, он у вас есть.
- Пока мы тут с вами говорим, он, вероятно, опять напился, как
свинья. Не могли бы вы прислать его сюда? И еще - где находится Чапаев?
Самое интересное, что мой денщик (это был молчаливый желтоволосый
детина с длинным туловищем и короткими кривыми ногами кавалериста -
несуразное сочетание, делавшее его похожим на перевернутые клещи)
действительно оказался пьян. Он принес мне одежду - серо-зеленый китель
без погон (зато с нашивкой за ранение на рукаве), синие галифе с двойным
красным лампасом и пару отличных коротких сапог из мягкой кожи. Кроме
этого, на кровать были брошены косматая черная папаха, шашка с гравировкой
"Петру Пустоте за доблесть", кобура с браунингом и саквояж фон Эрнена, при
виде которого мне чуть не сделалось дурно.
Ничего из его содержимого не пропало, только кокаину в банке было
поменьше. Кроме того, я обнаружил в саквояже маленький бинокль и записную
книжку, на треть исписанную, без всяких сомнений, моей рукой. Большая
часть заметок была мне совершенно непонятна - они касались лошадей, сена и
людей, чьи имена мне ничего не говорили. Но, кроме этого, мне попались на
глаза несколько фраз, весьма похожих на те, что я имею обыкновение
записывать:
"Христианство и др. религ. можно рассматривать как совокупность
разноудаленных объектов, излуч. опред. энерг. Как ослепительно сияет
фигура распятого Бога! И как глупо называть хр. примитивной системой! Если
вдуматься, в революцию Россию вверг не Распутин, а его убийство."
И еще, двумя страницами ниже:
"В жизни все _у_с_п_е_х_и_ нужно соотносить с тем интервалом времени,
на котором они достигаются; если этот интервал чрезмерно долог, то
большинство достижений оказываются обессмысленными в большей или меньшей
степени; любое из достижений (во всяком случае, практических) оказывается
равным нулю, если отнести его к длине всей жизни, потому что после смерти
не имеет значения ничего. Не забыть про надпись на потолке."
Про надпись на потолке я, похоже, безвозвратно забыл. Были времена,
когда я изводил по книжке в месяц на такие заметки, и каждая из них
казалась полной смысла и имеющей значение, которое непременно будет
востребовано в будущем. Но когда это будущее наступило, записные книжки
куда-то делись, за окном пошла совсем другая жизнь, и так вышло, что в
конце концов я оказался на промозглом Тверском бульваре с револьвером в
кармане пальто. Хорошо еще, подумал я, что встретил старого друга.
Одевшись (денщик не принес портянок, и мне пришлось разорвать на них
простыню), я некоторое время колебался, а потом все же надел папаху - она
воняла какой-то дрянью, но бритая голова казалась мне очень уязвимым
местом. Шашку я оставил на кровати, а пистолет вынул из кобуры и спрятал в
карман - терпеть не могу смущать людей видом оружия, да и вынимать
быстрее. Посмотрев на себя в зеркало над умывальником, я остался доволен -
папаха придала моему небритому лицу какую-то одичалую гордость.
Анна стояла внизу, у подножия широкой полукруглой лестницы, по
которой я спустился из своей комнаты.
- Что это за дом? - спросил я. - Похоже на брошенную усадьбу.
- Так и есть, - сказала она. - У нас здесь штаб. Да и не только штаб
- мы здесь живем. С тех пор, как вы командовали эскадроном, Петр, многое
изменилось.
- Так где же Чапаев?
- Сейчас его нет в городе, - сказала Анна, - но он скоро должен
вернуться.
- А что это, кстати, за город? - спросил я.
- Он называется Алтай-Виднянск. Кругом горы. Даже не понимаю, как в
таких местах появляются города. Все общество - несколько офицеров, пара
каких-то странных личностей из Петербурга и местная интеллигенция. Жители
про войну и революцию в лучшем случае что-то слышали. Ну и большевики
мутят на окраинах. В общем, дыра.
- Что же тогда мы здесь делаем?
- Дождитесь Чапаева, - сказала Анна. - Он все объяснит.
- Тогда, с вашего позволения, я прогуляюсь по городу.
- Вам никак нельзя, - настойчиво сказала Анна. - Подумайте сами, вы
только что пришли в себя. С вами может случиться какой-нибудь припадок,
или я не знаю что. Вдруг вы потеряете сознание прямо на улице?
- Очень тронут вашей заботой, - сказал я, - но если она искренна, вам
придется составить мне компанию.
- Вы не оставляете мне другого выхода, - сказала она со вздохом. -
Куда именно вы хотите пойти?
- Если здесь есть какая-нибудь ресторация, - сказал я, - знаете, как
это обычно бывает в провинции, с чахлой пальмой в кадке и теплым хересом в
графинах? Было бы в самый раз. И чтобы подавали кофе.
- Здесь есть одно место, - сказала Анна, - но пальмы там нет. И
хереса, думаю, тоже.
Город Алтай-Виднянск состоял главным образом из небольших деревянных
домов в один и два этажа, отстоявших довольно далеко друг от друга. Вокруг
были высокие дощатые заборы, выкрашенные преимущественно в коричневый
цвет, за ними зеленели старые запущенные сады, и дома были почти не видны
за плотной завесой листвы. Ближе к центру, куда мы с Анной спустились по
крутой мощеной улице, пошли каменные здания - как правило, тоже не выше
двух этажей; я отметил пару живописных чугунных решеток и пожарную
каланчу, в которой было что-то трудноуловимо немецкое. В целом это был
типичный провинциальный городок, не лишенный девственного очарования,
тихий и светлый, с головой нырнувший в цветущую сирень. Вокруг него со
всех сторон поднимались горы, и он как бы лежал на дне образованной ими
чаши - центральная площадь с убогим памятником Александру Второму была его
самым низким местом. Ресторан "Сердце Азии", куда привела меня Анна,
своими окнами выходил как раз на этот памятник. Я подумал, что все это так
и просится в какую-нибудь поэму.
В ресторане было прохладно и тихо; пальмы в кадке не было, зато в
углу зала стояло чучело медведя с алебардой в руках. Зал был почти пуст.
За одним из столиков выпивали два офицера довольно запущенного вида -
когда мы с Анной проходили мимо, они подняли на меня глаза и тотчас же
равнодушно отвели. Я, признаться, плохо понимал, обязывает ли мой нынешний
статус открывать по ним стрельбу из браунинга или нет, но, судя по
спокойной реакции Анны, такой необходимости не было; к тому же погоны с их
мундиров были спороты. Мы с Анной сели за соседний столик, и я заказал
шампанского.
- Вы хотели попить кофе, - сказала Анна.
- Верно, - сказал я. - Обычно я никогда не пью днем.
- Так в чем же дело?
- Исключительно в вас.
Анна хмыкнула.
- Очень мило, Петр. Но я хочу сразу попросить вас об одолжении. Ради
Бога, не начинайте опять за мной ухаживать. Перспектива романа с раненым
кавалеристом в городе, где бывают перебои с водой и керосином, совершенно
меня не привлекает.
Ничего иного я и не ждал.
- Ну что ж, - сказал я, когда официант поставил бутылку на стол, -
если вам угодно видеть во мне раненого кавалериста, милости прошу. Но
кого, в таком случае, я должен видеть в вас?
- Пулеметчицу, - сказала Анна. - Если вам угодно точнее - льюисистку.
Я предпочитаю дисковый "льюис".
- Знаете, как кавалерист я ненавижу вашу профессию. Нет ничего
мрачнее перспективы атаки на пулемет в конном строю. Но поскольку речь в
идет о вас, я поднимаю этот бокал за пулеметное дело.
Мы чокнулись.
- Скажите, Анна, - спросил я, - а что это за офицеры за соседним
столом? Какая вообще власть в этом городе?
- Вообще-то, - сказала Анна, - город занят красными, но в нем есть и
белые. Или можно сказать, что он занят белыми, но в нем есть и красные.
Так что одеваться лучше нейтрально. Примерно как мы сейчас.
- А где наш полк? - спросил я.
- Дивизия, вы хотели сказать. Наша дивизия рассеяна в боях. Сейчас у
нас совсем немного людей, не больше трети эскадрона. Но поскольку здесь
нигде нет крупных вражеских сил, мы, можно считать, в безопасности. Здесь
глухомань, тишина. Ходишь по улицам, видишь вчерашних врагов и думаешь -
неужели та причина, по которой мы пытались убить друг друга всего
несколько дней назад, реальна?
- Я вас понимаю, - сказал я. - На войне сердце грубеет, но стоит
поглядеть на цветущую сирень, и кажется, что свист снарядов, дикие выкрики
всадников, пороховая гарь, к которой примешивается сладковатый запах крови
- все это нереально, все это мираж, сон.
- Именно, - сказала Анна. - Вопрос в том, насколько реальна цветущая
сирень. Может быть, это такой же сон.
Однако, подумал я, но развивать эту тему не стал.
- А скажите, Анна, какая сейчас ситуация на фронтах? Я имею в виду
общее положение.
- Честно говоря, не знаю. Как сейчас стали говорить, не в курсе.
Газет здесь нет, а слухи самые разные. Да и потом, знаете, надоело все
это. Берут и отдают какие-то непонятные города с дикими названиями -
Бугуруслан, Бугульма и еще... как его... Белебей. А где это все, кто
берет, кто отдает - не очень ясно, и главное, не особо интересно. Война,
конечно, идет, но говорить о ней стало своего рода mauvais genre. В целом
я бы сказала, что в воздухе чувствуется усталость. Какой-то упадок
энтузиазма.
Я погрузился в молчание, обдумывая ее слова. Где-то далеко на улице
заржала лошадь, затем долетел протяжный крик возницы. Один из офицеров за
соседним столом попал наконец иглой в вену. Он безуспешно пытался сделать
это последние пять минут, далеко отклоняясь назад, чтобы видеть свои
спрятанные под стол руки - все это время его стул балансировал на двух
задних ножках, и иногда мне казалось, что он непременно упадет. Спрятав
шприц в никелированную коробочку, он убрал ее в кобуру. Судя по
маслянистому блеску, который сразу же приобрели его глаза, в шприце был
морфий. Минуту или две он покачивался на стуле, а потом бухнулся локтями
на стол, взял своего товарища за руку и с непередаваемой искренностью в
голосе сказал:
- Я сейчас подумал, Николай... Знаешь, почему большевики побеждают?
- Почему?
- Потому, что в их учении есть живая, горячая, - он закрыл глаза и
мучительно зашевелил пальцами, подыскивая подходящее слово, - полная
экстаза и неги любовь к человеку. Большевизм, если принять его до конца,
способен оживить какую-то высшую надежду, дремлющую в сердце, разве нет?
Второй офицер сплюнул на пол.
- Знаешь, Жорж, - сказал он мрачно, - повесили бы они у тебя тетку в
Самаре, поговорил бы ты тогда о высшей надежде.
Первый офицер закрыл глаза и несколько секунд молчал. Потом вдруг
сказал:
- Говорят, в городе недавно видели барона Юнгерна. Он ехал на лошади,
в красном халате с золотым крестом на груди, и никого не боялся...
Анна в этот момент закуривала сигарету - услышав эти слова, она
вздрогнула, и спичка чуть не выпала из ее пальцев. Я подумал, что ее надо
занять разговором.
- Скажите, Анна, а что, собственно, происходило все это время? Я имею
в виду, после того дня, когда мы выехали из Москвы?
- Мы воевали, - сказала Анна. - Вы хорошо зарекомендовали себя в
боях, очень сблизились с Чапаевым. Говорили с ним ночи напролет. Ну а
потом вас ранило.
- Интересно, о чем же это мы говорили?
Анна выпустила в потолок тонкую струйку дыма.
- Почему бы вам не дождаться его самого? Я догадываюсь о примерном
содержании ваших бесед, но не хотела бы вдаваться в подробности. Это
касается только вас двоих.
- Но хотя бы в общих чертах, Анна, - сказал я.
- Чапаев, - сказала она, - один из самых глубоких мистиков, которых я
когда-либо знала. Я полагаю, что в вашем лице он нашел благодарного
слушателя и, возможно, ученика. Больше того, я подозреваю, что несчастье,
которое с вами произошло, некоторым образом связано с вашими беседами.
- Ничего не понимаю.
- Это неудивительно, - сказала Анна. - Он несколько раз пытался
говорить со мной, и я тоже ничего не поняла. Единственное, в чем я
уверена, это в том, что за несколько часов он способен довести доверчивого
собеседника до полного сумасшествия. Мой дядя очень необычный человек.
- Так он ваш дядя, - сказал я, - вот оно что. А я уже начал полагать,
что вас с ним связывают узы иного рода.
- Да как вы... Впрочем, думайте, что вам угодно.
- Ради Бога, извините, - сказал я, - но после ваших слов о раненом
кавалеристе я решил что вас, возможно, интересуют кавалеристы здоровые.
- Еще один хамский пассаж, и я полностью потеряю к вам интерес, Петр.
- Значит, вы его все-таки ко мне испытываете. Это утешает.
- Не цепляйтесь к словам.
- А почему я не могу цепляться к словам, которые мне нравятся?
- Просто из соображений безопасности, - сказала Анна. - За то время,
пока вы лежали без сознания, вы сильно поправились, и они могут не
выдержать вашего веса.
Она явно могла за себя постоять. Но все-таки это было чуть слишком.
- Моя милая Анна, - сказал я, - я не понимаю, зачем вы так стараетесь
меня оскорбить. Я абсолютно точно знаю, что вы притворяетесь. На самом
деле вы ко мне неравнодушны - я это понял сразу, когда пришел в себя и
увидел вас возле своей кровати. И вы не представляете, до чего я был
тронут.
- Я боюсь, что вы будете разочарованы, если я расскажу вам, почему я
там сидела.
- Вот как? Какие же могут быть мотивы, чтобы сидеть у кровати
раненного, кроме искренней... ну, не знаю - заботы?
- Право же, мне неловко. Но вы сами напросились. Жизнь здесь скучна,
а ваш бред был крайне живописен. Признаться, я приходила иногда послушать
- приходила просто от скуки. То, что вы говорите сейчас, вызывает во мне
куда меньше интереса.
Такого я не ожидал. Чтобы прийти в себя, я медленно сосчитал до
десяти. Потом еще раз. Это не помогло - я ощущал к ней ясную и чистую
ненависть высшей пробы.
- Вы не дадите мне одну из ваших сигареток?
Анна протянула мне открытый портсигар.
- Благодарю, - сказал я. - С вами очень интересно беседовать.
- Вы находите?
- Да, - сказал я, чувствуя, что сигарета дрожит в моих пальцах, и
раздражаясь от этого еще сильнее. - Ваши слова будят мысль.
- Каким образом?
- Вот, например, несколько минут назад вы подвергли сомнению
реальность сирени, в которой утопает этот город. Это неожиданно и вместе с
тем очень по-русски.
- Что же вы видите в этом специфически русского?
- А русский народ давно понял, что жизнь - это сон. Вы знаете
значение слова "суккуб"?
- Да, - сказала Анна с улыбкой, - кажется, так называется демон,
который принимает женское обличье, чтобы обольстить спящего мужчину. А
какая тут связь?
Я еще раз сосчитал до десяти. Мои чувства не изменились.
- Самая прямая. Когда на Руси говорят, что все бабы суки, слово
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг