6
Часто в детстве я представлял себе газетный разворот, еще пахнущий
свежей краской, с моим большим портретом посередине (я в шлеме и улыбаюсь)
и подписью:
"Космонавт Омон Кривомазов чувствует себя отлично!"
Сложно понять, почему мне этого так хотелось. Я, наверно, мечтал
прожить часть жизни через других людей - через тех, кто будет смотреть на
эту фотографию и думать обо мне, представлять себе мои мысли, чувства и
строй моей души. И самое, конечно, главное - мне хотелось самому стать
одним из других людей; уставиться на собственное, составленное из
типографских точечек лицо, задуматься над тем, какие этот человек любит
фильмы и кто его девушка - а потом вдруг вспомнить, что этот Омон
Кривомазов и есть я. С тех пор, постепенно и незаметно, я изменился. Меня
перестало слишком интересовать чужое мнение, потому что я знал - до меня
другим все равно не будет никакого дела, и думать они будут не обо мне, а
о моей фотографии, с тем же безразличием, с которым я сам думаю о
фотографиях других людей. Поэтому новость о том, что мой подвиг останется
никому не известным, не была для меня ударом; ударом была новость о том,
что придется совершать подвиг.
К начальнику полета нас с Митьком водили по очереди, на следующий
день после приезда, сразу после того, как одели в черную форму вроде
суворовской - только ее погоны были ярко желтыми, с непонятными буквами
"ВКУ". Сперва пошел Митек, а часа через полтора вызвали меня.
Когда передо мной раскрылись высокие дубовые двери, я даже оторопел,
до того увиденное напоминало сцену из какого-то военного фильма. В центре
кабинета был накрытый большой желтой картой стол, за которым стояли
несколько человек в военной форме - начальник полета, три генерала,
совершенно не похожие друг на друга, но все очень похожие на писателя и
драматурга Генриха Боровика, и два полковника, один низкий и толстый, с
малиновым лицом, а другой - худенький и жидковолосый, напоминающий
пожилого болезненного мальчика; он был в темных очках и сидел в инвалидном
кресле.
- Начальник ЦУПа полковник Халмурадов, - сказал начальник полета,
указывая на толстяка с малиновым лицом.
Тот кивнул.
- Замполит особого отряда космонавтов полковник Урчагин.
Полковник в кресле повернул ко мне голову, чуть наклонился вперед и
снял очки, словно чтобы лучше меня разглядеть. Я непроизвольно вздрогнул -
он был слепым; веки одного его глаза срослись, а между ресницами другого
чуть поблескивала беловатая слизь.
- Можешь звать меня Бамлагом Ивановичем, Омон, - сказал он высоким
тенором. - Надеюсь, мы с тобой подружимся.
Почему-то начальник полета не представил мне генералов, а они никак
своим поведением не показали, что хотя бы видят меня. Впрочем, я, кажется,
видел одного из них на экзамене в Зарайском летном.
- Курсант Кривомазов, - представил меня начальник полета. - Ну что,
можем начинать?
Он повернулся ко мне, сложил руки на животе и заговорил:
- Ты, Омон, наверное, читаешь газеты, смотришь фильмы и знаешь, что
американцы высадили на Луну несколько своих космонавтов и даже ездили по
ней на мотоколяске. Цель вроде бы мирная, но это как посмотреть. Представь
себе простого человека труда из какого-нибудь небольшого государства,
скажем, в Центральной Африке...
Начальник полета наморщил лицо и сделал вид, что засучивает рукава и
вытирает пот со лба.
- И вот он видит, что американцы высадились на Луне, а мы...
Понимаешь?
- Так точно, товарищ генерал-лейтенант! - ответил я.
- Главная цель космического эксперимента, к которому тебя начинают
готовить, Омон, это показать, что технически мы не уступаем странам Запада
и тоже в состоянии отправлять на Луну экспедиции. Послать туда
возвращаемый пилотируемый корабль нам сейчас не по силам. Но есть другая
возможность - послать туда автоматический экипаж, который не потребуется
возвращать назад.
Начальник полета наклонился над рельефной картой с выступающими
горами и маленькими лунками кратеров. По ее центру шла ярко-красная линия,
похожая на свежепрокарябанную гвоздем царапину.
- Это фрагмент лунной поверхности, - сказал начальник полета. - Как
ты знаешь, Омон, наша космическая наука преимущественно исследует обратную
сторону Луны, в отличие от приземляющихся на дневной стороне американцев.
Вот эта длинная полоса - так называемая трещина имени Ленина, открытая
несколько лет назад отечественным спутником. Это уникальное геологическое
образование, в район которого в прошлом году была отправлена
автоматическая экспедиция по получению образцов лунного грунта. По
предварительным результатам исследований сложилось мнение о необходимости
дальнейшего изучения трещины. Тебе, наверно, известно, что наша
космическая программа ориентирована в основном на автоматические средства
- это американцы рискуют человеческими жизнями. Мы подвергаем опасности
только механизмы. И вот возникла мысль об отправке специального
самоходного транспортного средства, так называемого лунохода, который
проедет по дну трещины и передаст на Землю научную информацию.
Начальник полета открыл ящик стола и, не отводя глаз, стал шарить там
рукой.
- Общая длинна трещины - сто пятьдесят километров, а ширина и глубина
крайне незначительны и измеряются метрами. Предполагается, что луноход
проедет по ней семьдесят километров - настолько должно хватить энергии в
аккумуляторах - и установит в ее центре вымпел-радиобуй, который передаст
в космос преобразованные в радиоимпульсы слова "МИР", "ЛЕНИН" и "СССР".
В его руке появилась маленькая машинка красного цвета. Он завел ее
ключом и поставил в начале красной линии на карте. Машинка зажужжала и
поползла вперед. Это была детская игрушка: напоминающий маленькую
консервную банку корпус на восьми маленьких черных колесах, со словом
"СССР" на борту и двумя похожими на глаза выступами впереди. Все
напряженно провожали ее взглядом; даже полковник Урчагин поворачивал
голову синхронно с остальными. Машинка доехала до края стола и свалилась
на пол.
- Где-то так, - задумчиво сказал начальник полета и вскинул на меня
глаза.
- Разрешите обратиться! - услышал я свой голос.
- Валяй.
- Но ведь луноход автоматический, товарищ генерал-лейтенант!
- Автоматический.
- Так зачем тогда я?
Начальник полета опустил голову и вздохнул.
- Бамлаг, - сказал он, - давай.
Тихонько зажужжал электромотор кресла, и полковник Урчагин выехал
из-за стола.
- Пойдем прогуляемся, - сказал он, подъехав и взяв меня за рукав.
Я вопросительно поглядел на начальника полета. Он кивнул головой.
Вслед за Урчагиным я вышел в коридор, и мы медленно двинулись вперед - я
шел, а он ехал рядом, регулируя скорость рычагом, на конец которого был
насажен самодельный шарик из розового плексигласа с резной красной розой
внутри. Несколько раз Урчагин открывал рот и собирался заговорить, но
каждый раз закрывал его, и я уже подумал, что он не знает, с чего начать,
когда он вдруг метко схватил меня за запястье чуть влажной узкой ладонью.
- Слушай меня внимательно и не перебивай, Омон, - сказал он
задушевно, словно мы только что вместе пели у костра под гитару. - Начну
издалека. Понимаешь ли, в судьбе человечества много путаного; много
кажущейся бессмыслицы, много горечи. Надо видеть очень ясно, очень четко,
чтобы не наделать ошибок. В истории ничего не бывает так, как в учебниках.
Диалектика в том, что учение Маркса, рассчитанное на передовую страну,
победило в самой отсталой. У нас, коммунистов, не было времени доказать
правоту наших идей - слишком много сил отняла война, слишком долгой и
серьезной оказалась борьба с эхом прошлого и врагами внутри страны. Мы не
успели технологически победить Запад. Но борьба идей - это такая область,
где нельзя останавливаться ни на секунду. Парадокс - и опять же,
диалектика - в том, что обманом мы помогаем правде, потому что марксизм
несет в себе всепобеждающую правду, а то, за что ты отдашь свою жизнь -
формально является обманом. Но чем сознательнее...
У меня под ложечкой екнуло, и я рефлекторно попытался вырвать свою
кисть, но ладонь полковника Урчагина словно превратилась в маленький
стальной обруч.
- ...сознательнее ты осуществишь свой подвиг, тем в большей степени
он будет правдой, тем больший смысл обретет короткая и прекрасная твоя
жизнь!
- Отдам жизнь? Какой подвиг? - дурным голосом спросил я.
- А тот самый, - тихо-тихо и словно испуганно ответил полковник, -
который уже совершило больше ста таких же ребят, как ты и твой друг.
Он помолчал, а потом заговорил прежним тоном:
- Ты ведь слышал, что наша космическая программа основана на
использовании автоматики?
- Слышал.
- Так вот сейчас мы с тобой пойдем в триста двадцать девятую комнату,
и тебе расскажут, что такое наша космическая автоматика.
7
- Товарищ полковник!...
- Товарищ половник! - передразнил он. - Тебя ведь в Зарайском летном
ясно спросили - готов жизнь отдать? Ты что ответил?
Я сидел на железном стуле, привинченном к полу в центре комнаты; мои
руки были пристегнуты к подлокотникам, а ноги - к ножкам. Окна комнаты
были плотно зашторены, а в углу стоял небольшой письменный стол с
телефоном без диска. Напротив меня сидел в своем кресле полковник Урчагин;
говорил он посмеиваясь, но я чувствовал, что он абсолютно серьезен.
- Товарищ полковник, вы поймите, я ведь совсем простой парень. Вы
меня принимаете за кого-то... А я совершенно не из тех, кто...
Кресло Урчагина зажужжало, он тронулся с места, подъехал ко мне
вплотную и остановился.
- Подожди, Омон, - сказал он, - подожди-ка. Вот мы и приехали. А как
ты думаешь, чьей кровью полита наша земля? Думаешь, какой-то особенной?
Какой-то специальной кровью? Каких-то непростых людей?
Он протянул ко мне руку, ощупал мое лицо и ударил меня сухим кулачком
по губам - несильно, но так, что я почувствовал вкус крови во рту.
- Вот такой же точно и полита. Таких ребят, как ты...
Он потрепал меня за шею.
- Не сердись, - сказал он, - я теперь тебе второй отец. Могу и ремнем
выдрать. Чего жмешься, как баба?
- Я, Бамлаг Иванович, не чувствую, что готов к подвигу, - слизывая
кровь, ответил я. - То есть чувствую, что не готов... Лучше уж назад в
Зарайск, чем так...
Урчагин наклонился ко мне и, поглаживая меня по шее, заговорил совсем
тихо и ласково:
- Вот ты дурачок-то какой, Омка. Ты пойми, милый, что в этом и суть
подвига, что его всегда совершает не готовый к нему человек, потому что
подвиг - это такая вещь, к которой подготовиться невозможно. То есть
можно, например, наловчиться быстро подбегать к амбразуре, можно
привыкнуть ловко прыгать на нее грудью, этому всему мы учим, но вот самому
духовному акту подвига научиться нельзя, его можно только совершить. Чем
больше тебе перед этим хотелось жить, тем лучше для подвига. Подвиги, даже
невидимые, необходимы стране - они питают ту главную силу, которая...
До нас долетело громкое карканье. За шторой мелькнула черная тень
близко пролетевшей птицы, и полковник замолчал. Минуту он размышлял в
своем кресле, а потом включил двигатель и укатил в коридор. Дверь за ним
хлопнула, а через минуту снова открылась, и в комнату вошел желтоволосый
лейтенант ВВС с резиновым шлангом в руке. Его лицо показалось мне
знакомым, но я не мог сообразить, где я его видел.
- Узнаешь? - спросил он.
Я помотал головой. Он подошел к столу и сел на него, свесив ноги в
блестящих черных сапогах гармошкой, глянув на которые, я вспомнил, где его
видел - это был тот самый лейтенант из Зарайского летного, который вывозил
наши с Митьком койки на плац. Я даже помнил его фамилию.
- Лан... Лан...
- Ландратов, - сказал он, сгибая шланг. - С тобой поговорить послали.
Урчагин послал. Ты чего, правда назад в Маресьевское хочешь?
- Я не то что туда хочу, - сказал я, - я на Луну не хочу. Подвиг
совершать.
Ландратов хмыкнул и хлопнул себя ладонями по животу и по бедрам.
- Интересно, - сказал он, - не хочешь. Ты думаешь, они тебя теперь в
покое оставят? Отпустят? Или в училище вернут? А если и вернут даже - ты
хоть знаешь, что это такое, когда встаешь с койки и делаешь первые шаги на
костылях? Или как себя перед дождем чувствуешь?
- Не знаю, - сказал я.
- А может думаешь, когда ноги заживут, малина пойдет? В прошлом году
у нас двух человек за измену Родине судили. С четвертого курса занятия
начинаются на тренажерах - знаешь, что это такое?
- Нет.
- В общем, все как в самолете, сидишь в кабине, ручка у тебя, педали,
только смотришь на экран телевизора. Так эти двое на занятии, вместо того,
чтоб иммельман отрабатывать, пошли, сука, на запад на предельно малой. И
не отвечают по радио. Их потом вытаскивают и спрашивают - вы чего, орлы?
На что рассчитывали, а? Молчат. Один, правда, ответил потом. Хотел,
говорит, ощутить, говорит. Хоть на минуту...
- И что с ними было?
Ландратов сильно ударил шлангом по столу, на котором сидел.
- Да какая разница, - сказал он. - Главное что - ведь их тоже понять
можно. Все время надеешься, что в конце концов летать начнешь. Так что
когда тебе потом всю правду говорят... Думаешь, ты кому ты без ног нужен?
Да и самолетов у нас в стране всего несколько, летают вдоль границ, чтоб
американцы фотографировали. И то...
Ландратов замолчал.
- Чего "и то"?
- Неважно. Я что сказать хочу - думаешь, после Зарайского училища
облака рассекать будешь в истребителе? В лучшем случае попадешь в ансамбль
песни и пляски какого-нибудь округа ПВО. А скорей всего вообще будешь
"калинку" в ресторане танцевать. Треть наших спивается, а треть - у кого
операция неудачно прошла - вообще самоубийством кончает. Ты, кстати, как к
самоубийству относишься?
- Так как-то, - сказал я. - Не думал.
- А я думал раньше. На втором курсе особенно. Особенно один раз,
когда по телевизору Уимблдонский турнир показывали, а я в клубе дежурил с
костылями. Такая тоска взяла. А потом ничего, отошел. Тут, знаешь, надо
про себя что-то решить, а потом уже легче. Так что ты смотри, если у тебя
такие мысли появятся, не поддавайся. Ты лучше подумай, сколько интересного
увидишь, если на Луну двинешь. Все равно ведь эти суки живым не отпустят.
Соглашайся, а?
- Ты их, похоже, не очень любишь, - сказал я.
- А за что их любить? Они же правды слова не скажут. Кстати, ты когда
будешь с начальником полета говорить, ты ничего не упоминай про смерть,
или про то, что ты вообще на Луну летишь. Говорить только про автоматику,
понял? А то опять в этой комнате беседовать будем. Я ведь человек
служебный.
Ландратов покачал в воздухе шлангом, вынул из кармана пачку "Полета"
и закурил.
- А друг твой сразу согласился, - сообщил он.
Когда я вышел на воздух, у меня слегка кружилась голова. Внутренний
двор, отделенный от города огромным серо-коричневым квадратом здания,
очень напоминал кусок подмосковного поселка, вырезанный точно в форме
двора и перенесенный сюда: была тут и деревянная беседка с облупленной
краской, и сваренный из железных труб турник, на котором сейчас висела
зеленая ковровая дорожка - видно, ее выбивали, да и забыли; были огороды,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг