Над текстом, выложенным золотыми буквами, был картуш с золотым
остробороденьким профилем и полукруглое слово "ЛЕНИН", обрамленное двумя
оливковыми ветвями из фольги. Я часто проходил мимо этого места, но вокруг
всегда были люди, а при них я не решался подойти ближе. Я внимательно
оглядел всю конструкцию: это был довольно большой, в метр высотой,
планшет, обтянутый малиновым бархатом. Он висел на стене на двух петлях, а
с другой стороны удерживался вплотную к стене небольшим крючком. Я
огляделся. Еще не кончился тихий час, и в коридоре никого не было. Я
подошел к окну - идущая к столовой аллея была пуста, только из дальнего ее
конца в мою сторону медленно ползли два лунохода, в которых я узнал
вожатых Юру и Лену. Стояла тишина, только с первого этажа доносилось тихое
постукивание шарика о теннисный стол - мысль о том, что кто-то имеет право
играть в настольный теннис во время тихого часа, наполнила меня
меланхолией. Откинув крючок, я потянул планшет на себя. Открылся квадрат
стены, в центре которого был выключатель, выкрашенный золотой краской.
Чувствуя, как у меня все сильнее сосет под ложечкой, я протянул руку и
перещелкнул его вверх.
Раздался негромкий гудок, и я, еще не поняв, что это такое,
почувствовал, что совершил с окружающим миром и самим собой что-то
страшное. Гудок прозвучал опять, громче, и вдруг выяснилось, что
выключатель, открытая малиновая дверца и весь коридор, где я стою - все
это ненастоящее, потому что на самом деле я вовсе не стою у стены с
выключателем, а сижу в скрюченной и неудобной позе в каком-то крайне
тесном месте. Прогудело еще раз, и вокруг меня за несколько секунд
сгустился луноход. Еще гудок, и в моем сознании сверкнула мысль о том, что
вчера, перед тем, как склонить голову на руль, я довел красную линию на
карте точно до черного кружка с надписью "Zabriskie Point".
Звонил телефон.
- Выспался, мудила? - прогромыхал в трубке голос полковника
Халмурадова.
- Ты сам мудила, - сказал я, внезапно разозлясь.
Халмурадов заливисто и заразительно захохотал - я понял, что он
совершенно не обиделся.
- Я тут опять один сижу, в ЦУПе. Наши в Японию уехали, насчет
совместного полета договариваться. Пхадзер Владиленович тебе привет
передает, жалел очень, что попрощаться не успел - в последний момент все
решилось. А я из-за тебя тут остался. Ну чего, сегодня вымпел-радиобуй
ставишь? Отмучился, похоже? Рад?
Я молчал.
- Да ты на меня злишься, что ли? Омон? Что я тебя тогда козлом
назвал? Брось. Ты ведь тогда весь ЦУП раком поставил, чуть полет отменять
не пришлось, - сказал Халмурадов и немного помолчал. - Да что ты правда,
как баба... Мужик ты или нет? Тем более день такой. Ты вспомни только.
- Я помню, - сказал я.
- Застегнись как можно плотнее, - озабоченно заговорил Халмурадов, -
особенно ватник на горле. Насчет лица...
- Я все не хуже вас знаю, - перебил я.
- ...сначала очки, потом замотаешь шарфом, а потом уже - ушанку.
Обязательно завязать под подбородком. Перчатки. Рукава и унты перетянуть
бечевкой - вакуум шуток не понимает. Тогда минуты на три хватит. Все
понял?
- Понял.
- Бля, не "понял", а "так точно". Приготовишься - доложишь.
Говорят, в последние минуты жизни человек видит ее всю, как бы в
ускоренном обратном просмотре. Не знаю. Со мной ничего подобного не было,
как я ни пытался. Вместо этого я отчетливо, в мельчайших деталях,
представил себе Ландратова в Японии - как он идет по солнечной утренней
улице в дорогих свежекупленных кроссовках, улыбается и, наверно, даже не
вспоминает о том, на что он их только что натянул. Представил я себе и
остальных - начальника полета, превратившегося в пожилого интеллигента в
костюме-тройке и товарища Кондратьева, дающего задумчивое интервью
корреспонденту программы "Время". Но ни одной мысли о себе в мою голову не
пришло. Чтобы успокоится, я включил "Маяк" и послушал тихую песню об
огнях, которые загорались там вдали за рекой, о поникшей голове, пробитом
сердце и белогвардейцах, которым нечего терять, кроме своих цепей. Я
вспомнил, как давным-давно в детстве полз в противогазе по линолеуму,
неслышно подпевая далекому репродуктору, и тихим голосом запел:
- Это бе-ло-гвардей-ски-е цепи!
Вдруг радио отключилось, и зазвонил телефон.
- Ну чего, - спросил Халмурадов, - готов?
- Нет еще, - ответил я. - Куда спешить?
- Ну ты гандон, парень, - сказал Халмурадов, - то-то у тебя в личном
деле написано, что друзей в детстве не было, кроме этого мудака, которого
мы расстреляли. Ты о других-то хоть иногда думаешь? Я ж на теннис опять не
попаду.
Почему-то мысль о том, что Халмурадов в белых шортах на своих жирных
ляжках совсем скоро будет стоять на лужниковском корте и постукивать
мячиком об асфальт, а меня в это время уже не будет нигде, показалась мне
невероятно обидной - не из-за того, что я ощутил к нему зависть, а потому,
что я вдруг с пронзительной ясностью вспомнил солнечный сентябрьский день
в Лужниках, еще школьных времен. Но потом я понял, что когда не будет
меня, Халмурадова и Лужников тоже не будет, и эта мысль развеяла
меланхолию, вынесенную мною из сна.
- О других? Какие еще другие? - тихо спросил я. - Впрочем, чушь. Вы
идите, я сам справлюсь.
- Ты брось это.
- Правда, идите.
- Брось, брось, - серьезно сказал Халмурадов. - Мне акт надо закрыть,
сигнал с Луны зарегистрировать, московское время проставить. Ты лучше
давай это быстрее.
- А Ландратов тоже в Японии? - спросил вдруг я.
- А чего ты спросил? - подозрительно проговорил Халмурадов.
- Так просто. Вспомнил.
- А чего вспомнил? Скажи, а?
- Да так, - ответил я. - Вспомнил, как он "Калинку" танцевал на
выпускном экзамене.
- Вас понял. Эй, Ландратов, ты в Японии? Тут про тебя спрашивают.
Послышался смех и скользкий скрип зажимающих трубку пальцев.
- Тут он, - сказал, наконец, Халмурадов. - Привет тебе передает.
- Ему тоже. Ну ладно, пора пожалуй.
- Толкнешь люк, - быстро заговорил Халмурадов, повторяя известную мне
наизусть инструкцию, - и сразу за руль хватайся, чтоб воздухом не
выкинуло. Потом вдохни из кислородной маски сквозь шарф, и вылазь.
Пройдешь пятнадцать шагов по ходу движения, вынешь вымпел-радиобуй,
поставишь и включишь. Смотри только, отнеси подальше, а то луноход сигнал
заэкранирует... Ну а потом... Пистолет с одним патроном мы тебе выдали, а
трусов у нас в отряде космонавтов никогда не было.
Я положил трубку. Телефон зазвонил снова, но я не обращал на него
внимания. На секунду у меня появилась мысль не включать вымпел-радиобуй,
чтоб эта сволочь Халмурадов просидел в ЦУПе до конца дня, а потом еще
получил какой-нибудь партийный выговор, но я вспомнил Сему Умыгина и его
слова о том, что я обязательно должен долететь и все сделать. Предать
парней с первой и второй ступени, да и молчаливого Диму с лунного модуля я
не мог; они умерли, чтобы я сейчас оказался здесь, и перед лицом их
высоких коротких судеб моя злоба на Халмурадова показалась мне мелкой и
стыдной. И когда я понял, что сейчас, через несколько секунд, соберусь с
духом и сделаю все как надо, телефон замолчал.
Я стал собираться и через полчаса был готов. Плотно-плотно заткнув
уши и ноздри специальными гидрокомпенсационными тампонами из промасленной
ваты, я проверил одежду - все было плотно застегнуто, заправлено и
перетянуто; правда, резинка мотоциклетных очков была слишком тесной, и они
впились в лицо, но я не стал возиться - терпеть все равно оставалось
совсем недолго. Взяв лежащую на полке кобуру, я вытащил из нее пистолет,
поставил его на боевой взвод и сунул в карман ватника. Перебросив мешок с
вымпелом-радиобуем через левое плечо, я положил было руку на трубку, но
вспомнил, что уже заткнул уши ватой; да мне и не очень хотелось тратить
последние мгновения жизни на беседу с Халмурадовым. Я вспомнил наш
последний разговор с Димой и подумал, что я правильно сделал, что наврал
ему про "Zabriskie Point". Горько уходить из мира, в котором оставляешь
какую-то тайну.
Я выдохнул, как перед прыжком в воду, и принялся за дело.
За долгие часы тренировок мое тело настолько хорошо запомнило, что
ему следует делать, что я ни разу не остановился, хотя работать мне
пришлось почти в полной темноте, потому что аккумулятор сел до такой
степени, что лампочка уже не давала света - был только виден малиновый
червячок ее спирали. Сначала надо было снять пять винтов по периметру
люка. Когда последний винт звякнул об пол, я нащупал на стене стеклянное
окошко аварийного сброса люка и сильно ударил по стеклу последней банкой
"Великой Стены". Стекло разбилось. Я просунул в окошко кисть, зацепил
пальцем кольцо пиропатрона и дернул его на себя. Пиропатрон был сделан из
взрывателя от гранаты "Ф-1", и срабатывал с замедлением в три секунды,
поэтому у меня как раз хватило времени схватиться за руль и как можно ниже
пригнуть голову. Потом над моей головой громыхнуло, и меня так качнуло,
что чуть не выбросило из седла, но я удержался. Прошло полсекунды, и я
поднял голову. Надо мною была бездонная чернота открытого космоса. Между
ним и мною был только тонкий плексиглас мотоциклетных очков. Вокруг была
абсолютная тьма. Я нагнулся, глубоко вдохнул из раструба кислородной
маски, и, неуклюже перевалившись через борт, поднялся на ноги и пошел
вперед - каждый шаг давался ценой невероятного усилия из-за страшной боли
в спине, разогнутой впервые за месяц. Идти целых пятнадцать шагов не
хотелось; я опустился на колено, расслабил тесьму мешка с
вымпелом-радиобуем и потащил его наружу - он зацепился рычажком и никак не
хотел вылезать. Держать воздух в легких становилось все сложнее, и со мной
случился короткий момент паники - показалось, что я сейчас умру, так и не
выполнив того, зачем я здесь. Но в следующую минуту мешок соскочил, я
опустил радиовымпел на невидимую поверхность Луны и повернул рычажок. В
эфир полетели закодированные слова "Ленин", "СССР" и "МИР", повторяемые
через каждые три секунды, а на корпусе вспыхнула крошечная красная
лампочка, осветившая изображение плывущего сквозь пшеничные колосья
земного шара - и тут я впервые в жизни заметил, что герб моей Родины
изображает вид с Луны.
Воздух рвался из легких наружу, и я знал, что через несколько секунд
выдохну его и обожженным ртом глотну пустоты. Я размахнулся и швырнул как
можно дальше никелированный шарик. Пора было умирать. Я вынул из кармана
пистолет, поднес его к виску и попытался вспомнить главное в своем
недолгом существовании, но в голову не пришло ничего, кроме истории Марата
Попадьи, рассказанной его отцом. Мне показалось нелепым и обидным, что я
умру с этой мыслью, не имеющей ко мне никакого отношения, и я попытался
думать о другом, но не смог; перед моими глазами встала зимняя поляна,
сидящие в кустах егеря, два медведя, с ревом идущие на охотников, - и,
нажимая курок, я вдруг с несомненной отчетливостью понял, что Киссинджер
знал. Пистолет дал осечку, но и без него уже все было ясно; передо моими
глазами поплыли яркие спасательные круги, я попытался поймать один из них,
промахнулся и повалился на ледяной и черный лунный базальт.
В мою щеку впивался острый камень - из-за шарфа он не очень
чувствовался, но было все равно неприятно. Я приподнялся на локтях и
огляделся. Видно вокруг не было ничего. В моем носу свербело; я чихнул, и
один из тампонов вылетел из носа. Тогда я сдернул с головы шарф, очки и
ушанку, потом вытащил из ушей и носа разбухшие ватные тампоны. Слышно не
было ничего, зато ощущался явственный запах плесени. Было сыро и, несмотря
на ватник, холодно.
Я поднялся, пошарил вокруг руками, вытянул их перед собой и пошел
вперед. Почти сразу же я обо что-то споткнулся, но сохранил равновесие.
Через несколько шагов мои пальцы уперлись в стену; пошарив по ней, я
нащупал толстые провисающие провода, облепленные каким-то липким пухом. Я
повернулся и пошел в другую сторону; теперь я шел осторожней, высоко
поднимая ноги, но через несколько шагов споткнулся опять. Потом под моими
руками опять оказались стена и идущие по ней кабели. Тут я заметил метрах
в пяти от себя крохотную красную лампочку, освещавшую металлический
пятиугольник, и все вспомнил.
Но я не успел никак осмыслить вспомненное и что-нибудь по этому
поводу подумать - далеко справа вспыхнуло, я повернул голову, инстинктивно
заслонил лицо руками и сквозь пальцы увидел уходящий вдаль тоннель, в
конце которого зажегся яркий свет, осветив густо покрытые кабелями стены и
сходящиеся в точку рельсы.
Отвернувшись, я увидел стоящий на рельсах луноход, на который падала
моя черная длинная тень (неизвестный оформитель густо изрисовал его
звездами и крупными словами "СССР"), и попятился к нему, закрываясь от
плывущего на меня над рельсами ослепительного огня, почему-то вдруг
напомнившего мне закатное солнце. О борт лунохода звякнуло, и в ту же
секунду долетел громкий треск; я понял, что в меня стреляют, и кинулся за
луноход. О его борт снова звякнула пуля, и несколько секунд он гудел, как
похоронный колокол. Донеслось негромкое постукивание колес, потом раздался
еще один выстрел, и стук колес стих.
- Эй, Кривомазов! - загремел нечеловечески громкий голос. - Выходи с
поднятыми руками, сука! Тебе орден дали!
Я осторожно выглянул из-за лунохода: метрах в пятидесяти от меня на
рельсах стояла маленькая дрезина с ослепительно горящей фарой, перед
которой на широко расставленных ногах покачивался человек с мегафоном в
левой руке и пистолетом в правой. Он поднял оружие; громыхнул выстрел, и
несколько раз срикошетировавшая пуля провизжала под потолком. Я спрятал
голову.
- Выходи, гад!
Его голос был знакомым, но я не мог понять, кто это.
- Два!
Он еще раз выстрелил и попал в корпус лунохода.
- Три!
Я опять осторожно выглянул и увидел, как он положил мегафон на свою
дрезину, развел руки в стороны и медленной трусцой побежал по шпалам к
луноходу. Когда он немного приблизился, стало слышно, что он жужжит ртом,
изображая рев самолетных двигателей, и я сразу узнал его - это был
Ландратов. Я попятился было по туннелю, но понял, что как только он
долетит до лунохода, я окажусь совершенно беззащитным. Секунду
поколебавшись, я пригнулся и нырнул под низкое заусенчатое дно.
Теперь я видел только приближающиеся ноги, ловко, но как-то
вывороченно ступающие по шпалам. Кажется, он ничего не заметил. Приблизясь
к луноходу, он загудел иначе, напряженнее, и я понял, что он закладывает
вираж, обходя аппарат сбоку. Потом его сапоги мелькнули между ржавыми
трамвайными колесами, и тут, неожиданно для самого себя, я схватил его за
ноги. Когда мои пальцы сомкнулись вокруг его щиколоток, я чуть не отпустил
их от тошнотворного ощущения почти полной пустоты в его сапогах. Он заорал
и упал; я не разжал рук, и протезы под мягкой кожей неестественно
вывернулись. Я еще раз крутанул их и полез из-под лунохода наружу; когда я
выбрался, он уже подползал к лежащему между шпалами пистолету, отлетевшему
при его падении. У меня оставалось не больше секунды; я схватил тяжелый
пятиугольник вымпела-радиобуя и с силой опустил его не желтоволосый
ландратовский затылок.
Раздался хруст, и красная лампочка погасла.
Ландратовская ручная дрезина была намного легче моего лунохода и
ехала гораздо быстрее. Работающая от большого аккумулятора фара освещала
круглую штольню с идущими по стенам кабелями, облепленными чем-то вроде
липких волокон, которыми покрываются, например, нити, на которых
что-нибудь вешают в кухне или столовой. Эта штольня была, судя по всему,
заброшенным тоннелем метро; несколько раз от нее ответвлялись другие
тоннели, такие же черные и безжизненные, как и тот, по которому я ехал. По
шпалам иногда пробегали крысы - некоторые были размером с небольшую
собаку, но на меня, слава Богу, особого внимания не обращали. Потом справа
возник боковой тоннель, такой же, как и предыдущие, но когда я подъехал к
нему, дрезину вдруг так резко мотнуло вправо, что я полетел на рельсы и
сильно ушиб плечо.
Оказалось, что стрелка, которую я проезжал, была в полупереведенном
состоянии - передние колеса проехали по рельсам вперед, а задние повернули
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг