лежал, задержав дыхание и расслабившись, как атлет после первого забега,
готовящийся ко второму.
Когда он вынырнул - девушек рядом не было.
Горел огонь под котлом, курился пар над керамическими плитками, и
Эврит-стрелок смотрел на него в упор тем взглядом, которым лучник смотрит
на мишень.
"А эти - там, на поле - полагают, что это они состязаются с Эвритом!"
- подумал Иолай, беспечно натирая плечи ароматическим жиром.
- Для Иолая, - еще раз повторил он, - для возничего Геракла - да. Но
не для Амфитриона-Изгнанника, сына Алкея, внука Персея-Горгоноубийцы. Не
для вернувшегося из глубин Эреба. Ты поступил разумно, отослав девушек,
Эврит.
- Доказательства? - сорвалась с узких бескровных губ басилея первая
стрела.
"Мимо", - усмехнулся про себя Иолай.
- Сколько угодно. Вот к примеру: если бы я сейчас швырнул в дверь
яблоком, смог бы ты, Эврит, разбить его, бросив вдогонку второе яблоко?
Так некогда случилось в Фивах, двадцать восемь лет тому назад; только
первое яблоко бросал ты, а второе - твой сын Ифит.
- Еще.
И вторая стрела минула цель.
Когда требуют еще доказательств, значит, частично верят. Или хотя бы
допускают возможность.
- Состязание между Ифитом и Миртилом-фиванцем. Оно закончилось
вничью, а на следующее утро гордый Миртил, выполняя поставленное тобой
условие, принес себя в жертву Алкиду, будущему Гераклу, моему сыну.
- Достаточно. Даже если то, что ты говоришь, было бы правдой,
Амфитрион-лавагет не мог знать про условие, якобы поставленное мною
Миртилу.
- Живой - не мог, - Иолай снова погрузился с головой, давая Эвриту
время обдумать последние слова. - Живой - не мог. А беглец из багрового
мрака Аида, убивший душу собственного внука Иолая, чтобы завладеть его
телом (слова эти дались большой кровью, потому что лжи в них было меньше,
чем правды)? Если предположить, что Амфитрион-лавагет в теле шестилетнего
мальчишки сумел заинтересовать собой Галинтиаду, дочь Пройта? Жаль, не
вовремя погибла старуха...
- Как... как она погибла?! - Эврит, расплескав воду, подался вперед.
Иолай, изо всех сил стараясь казаться невозмутимым, долго не отвечал.
- Старухе изменило ее хваленое чутье, - наконец проговорил он чуть
небрежно. - Она опрометчиво решила, что Фивы маловаты для двоих таких, как
мы... и оказалась права. Галинтиада просто не оставила мне выбора, Эврит.
Эврит молча смотрел в потолок.
Иолай поднял глаза - нет, трещины не змеились по этому потолку, он
был чист и гладок, как черепок Мойр с еще не проявившимся жребием.
- Но ты не Одержимый, Амфитрион, - прозвучали слова басилея.
- Нет, - прошлое имя вдруг показалось Иолаю чужим. - Но и ты, Эврит,
одержим Тартаром по-другому, чем покойница-Галинтиада.
- Верно. Павшие для меня - союзники, но не господа. А ты, Амфитрион,
ты тоже больше устраиваешь меня как опытный союзник, а не как безвольная
кукла по имени Иолай. Ты ведь понимаешь, что в случае предательства...
даже моего влияния не хватит, чтобы уберечь от кары тебя или близких тебе
людей.
- Ты поверил мне, Эврит, - зло усмехнулся Иолай. - Иначе никогда не
стал бы угрожать. Интересно, чем же ты надеешься испугать меня?
- А я и не собираюсь тебя пугать, лавагет. Просто мне надо привыкнуть
к мысли, что ты - не тот человек, чье тело... носишь; и тем более не тот
человек, который бросится в храм доносить богам, вопия о богохульстве, или
примется трепать языком на площадях. Впрочем, я становлюсь болтливым, а
это не к лицу главе Салмонеева братства.
Иолай ожидал чего угодно, но не этих слов. Да, конечно, он слышал
историю об элидском правителе Салмонее-Безумце, который объявил себя
Зевсом, принялся грохотать медными тазами и швырять в воздух зажженные
факелы, уверяя всех, что это - гром и молния; и, наконец, стал присваивать
жертвы Громовержца, после чего разъяренный Зевс - настоящий - испепелил
безумца вместе со всем его городом.
Салмонеево братство?
Отзвук сумасшествия Персеевых времен?! Но если сумасшествия - почему
Зевс не дал людям вдоволь посмеяться над Салмонеем, а уничтожил невинных
жителей вместе с басилеем-еретиком и их городом?
- Большинство братьев сейчас здесь, в Ойхаллии, - продолжал Эврит. -
Надеюсь, мне не придется формально нарушать клятву, называя тебе их имена?
- Не придется, - кивнул Иолай.
Мысли его тем временем принимали совсем иной оборот. Плешивец Авгий -
ведь он правит Элидой, заново отстроенной резиденцией мятежного Салмонея!
Спартанец Гиппокоонт - с этим пока неясно... зато Нелей Пилосский - внук
Салмонея-Безумца по матери, фессалийке Тиро!
А Лаомедонт-троянец - не сам ли он распространяет слухи о себе:
дескать, несокрушимые стены моего города возводили Феб с Посейдоном, а я
потом изгнал богов прочь и даже грозился (когда боги потребовали платы)
отсечь им уши и продать как рабов!
Мятеж против Олимпийцев?!
Задумавшись, Иолай пропустил последние слова Эврита мимо ушей.
Спохватившись, он затряс головой, делая вид, что в ухо ему попала
вода.
Басилей Ойхаллии насмешливо наблюдал за этими действиями.
- Вот так и боги, - Эврит зачерпнул пригоршню благовонной пены и
резко сжал кулак, - как вода в ухе: и слышать мешают, и не вытряхнешь... А
надо бы. Пора уже нам самим брать в руки поводья истинной власти; пора нам
править людьми.
Потом подумал и поправился:
- Нам, людям.
- То есть Салмонеевым братьям? - Иолай взял со стенного выступа
костяное шильце, поиграл им; тоненькое жало послушно проклевывалось между
пальцами и вновь исчезало.
- То есть.
- Ясно. Осталась малость - снести Олимп. Вы, случаем, не Гиганты? -
особенно сукин сын Авгий? Как там рапсоды поют? "Буйное племя Гигантов,
прижитое Тартаром с Матерью-Геей; питомцы недр потаенных, взрастивших
погибель богам олимпийским - о медношеие, о змеерукие, о разновсякие..."
По-моему, еще и бронзоволобые. Ну как?
- Остроумно, - оценил Эврит, накручивая на палец длинную прядь,
намокшую и оттого из белоснежной ставшую какой-то мутной. - Нет,
Амфитрион, Гиганты - это не мы. И насчет недр Геи - чушь. Гиганты...
Он вдруг стал очень серьезен, и лицо басилея измяла, исковеркала
странная судорога.
- Гиганты - наши дети. Наши и Павших. Нет, не дети - внуки. А
остальное - про гибель богов олимпийских - правда.
Вода сделалась на миг нестерпимо холодной.
- Но ведь... Павшие - в Тартаре! - еле выдавил Иолай. - А те, которые
на земле - чудовища! Они и на людей-то не похожи!..
- Не все. До некоторых из них - вернее, из их потомков (причем
более-менее похожих на людей) - у Олимпийцев не дошли руки. Руки твоего
Геракла, а также Персея, Беллерофонта и других... Мусорщиков. Например,
Горгон было трое; две из них - Сфено и Эвриала - живы до сих пор. У той же
Медузы было два сына; Пегаса Олимпийцы почти сразу взнуздали, чего не
скажешь о Хрисаоре Золотом Луке и его сыне от океаниды Каллироэ Трехтелом
Герионе. Бедный мальчик! - его смерть была для нас большим потрясением...
Иолай вспомнил рассказ близнецов, вернувшихся с Эрифии [Эрифия -
пурпурный остров Заката по ту сторону Океана; место обитания Трехтелого
великана Гериона, внука Медузы Горгоны, чьи стада пасли Гигант Эвритион
(Эвритион - греч. "родич Эврита") и двуглавый пес Орф] и приведших
знаменитых коров Гериона - проклятые твари всю дорогу разбегались, и до
Микен добралась в лучшем случае половина - о битве с Трехтелым, хозяином
Эрифии, и его подручными.
Бедный мальчик?!
- Ты думаешь, Амфитрион, - говорил дальше Эврит, - что Герион с твоим
Гераклом из-за коров дрался? Нет, он прикрыл собой Дромос, ведущий на
Флегры - колыбель Гигантов. Мир его праху... Короче, если Олимпийцы вовсю
плодят ублюдков-героев - извини, дорогой Амфитрион, но это правда - то
почему бы нашим детям не сочетаться с потомками Павших? Поверь, не всегда
это было приятно, и не все потомство выжило; как и не все родители. Но...
Зато теперь Гиганты существуют не только в песнях велеречивых рапсодов.
Они - на Флеграх; и в страшных снах Олимпийцев.
- Допустим, - хрипло пробормотал Иолай, - допустим, что боги погибнут
в Гигантомахии. И что с того Павшим, если они останутся в Тартаре?
- Ничего. Во всяком случае, я очень хотел бы, чтобы так и было. Пусть
тешатся местью... не покидая медных пределов преисподней.
- А сами Гиганты?
- Ты разочаровываешь меня, Амфитрион-лавагет. Олимпийцы рассчитывают
на помощь Геракла в грядущей битве; и не мне объяснять тебе, что значит
свой человек во вражеском стане! Пару раз промахнуться, замешкаться,
растеряться... подвернуть ногу, наконец! - и Гиганты выполнят свое
предназначение. Зато потом воспрянувший Геракл возьмет свое... и Гигантов
не станет.
"Вот они, неприятности Гермия, - понял Иолай. - Причем о некоторых
Лукавый еще не знает."
- Сын Зевса не пойдет на это, - твердо отрезал он, вовремя вспомнив,
что известно о Геракле всем, в том числе и Эвриту.
- И не надо. У него есть брат - да еще такой, что Олимпийцы вряд ли
заметят подмену.
- И как же ты собираешься заменить Алкида Ификлом, хитроумный Эврит?
- Мы собираемся, достойнейший Амфитрион. Мы с тобой. Неопасная рана,
щепоть сонного порошка в вине - и Геракл спит, а Ификл завоевывает
Микенский трон, "помогая" богам в Гигантомахии. Ведь вместе с Зевсом
исчезнет и его покровительство Эврисфею, мешающее Амфитриадам восстановить
законное право. Салмонеево братство поддержит вас...
- И люди будут править людьми.
- И мы будем править людьми. Мы, которые со временем займем место
Олимпийцев в умах ахейцев...
"Грохоча медными тазами и бросая в небо факелы", - чуть не вырвалось
у Иолая.
- Нам будут приносить жертвы? - спросил он вместо этого.
- Естественно. Салмоней был гением, а не безумцем: богов без жертв не
бывает.
- Человеческие - в том числе?
- Ну... не обязательно.
- Обязательно. Я знаю людей.
- А почему тебя это беспокоит, достойный Амфитрион? Ты ведь, не
задумавшись, пожертвовал собственным внуком, чтобы вернуться в мир живой
жизни! И я не осуждаю тебя за это. Более того, я на твоем месте поступил
бы так же... и, быть может, еще поступлю.
Иолай встал, выбрался из ванны и принялся истово растирать себя
полотенцем; некоторая гадливость сквозила в его движениях, словно он
провел время в ванне с жидким навозом.
Или с кровью.
- Зато я осуждаю, - тихо сказал он. - Я - осуждаю. Не питая любви к
жертвам, я не люблю и жрецов; тем более жрецов, метящих в боги. Раб,
дорвавшийся до власти, - по мне, уж лучше Эврисфей в Микенах и Зевс на
Олимпе! Ты одержим гордыней, Эврит-лучник, бешеной, неукротимой гордыней,
чей алтарь ты готов завалить трупами богов, людей, Павших, Гигантов,
героев; ты давно уже в Тартаре, басилей. Не зови меня к себе - не пойду.
Одно скажу: не бойтесь Олимпийцев, братья Салмонея-Безумца. Нас бойтесь.
- Вас? - лицо Эврита побагровело от гнева. - Тебя и твоих пащенков,
один из которых - даже и не твой?!
- Нет. Нас, людей - тех, кому вы с такой легкостью готовите участь
жертвенного стада.
- Я никого не боюсь, Амфитрион.
- А вот это - правильно, - согласился Иолай и пошел прочь, давая
понять, что разговор окончен.
Спину жег взгляд Одержимого.
10
А состязания как-то незаметно и неожиданно для всех подошли к концу.
Отзвенели луки, отсвистели стрелы, отсмеялись удачливые, отругались
косорукие, и к последнему дню, дню басилейской охоты, из реальных
претендентов на руку Иолы-ойхаллийки осталось пятеро: немало удивленные
этим обстоятельством близнецы, младший сын Авгия, имени которого никто не
запомнил, потом ровесник близнецов, суровый спартанец Проной с чудовищно
обожженным лицом (кажется, дальний родственник Гиппокоонта) и некий Леод с
Крита, красавчик и проныра.
И никто не знал, что почти все - имена, события, надежды и провалы,
слова и поступки - будет впоследствии многократно переврано, безбожно
искажено и бесповоротно утеряно; никто не знал, да и не собирался, в
общем-то, портить себе пищеварение подобными никчемушными размышлениями.
- А вон и Иола! - отметил Ификл, глядя на скрывающиеся в распахнутом
зеве ворот носилки, в которых странно-неподвижно сидела совсем еще юная
девушка с прямыми светлыми волосами, забранными на затылке в узел. - Хоть
увидим наконец, за что боролись!
- А это кто? - невыспавшийся Алкид зевнул во весь рот и бесцеремонно
ткнул волосатой рукой в сторону вторых носилок, где с интересом
поглядывала на собравшихся мужчин черноволосая ровесница невесты, в
отличие от хрупкой Иолы более похожая на молодую, вполне оформившуюся
женщину. - На маму чем-то смахивает...
- Лаодамия, дочь Акаста Иолкского, - лениво бросил Иолай, стараясь не
показать, как задели его последние слова Алкида. - Который на "Арго"...
- Акастова дочка? - дружно удивились братья. - Ты-то откуда знаешь?
Говорить приходилось громко, перекрикивая тех несостоявшихся женихов,
которые и домой не разъехались, и на охоту в качестве зрителей не
собирались, оставшись во дворе - напиваться с горя на дармовщинку, славить
Диониса-Лисия [Лисий - распускающий, освобождающий].
- Знаю, - Иолай не стал вдаваться в подробности; он еще ночью решил,
что обо всем расскажет близнецам только по возвращении в Тиринф. - Мне
малиновка насвистела. На ушко. Ну что, парни, пошли?
И они вместе со всеми двинулись к воротам, для разнообразия давая
подзатыльники путавшемуся под ногами Лихасу - парнишка раздобыл где-то
короткий меч, к счастью, довольно тупой, и теперь сиял от счастья, явно
надеясь отличиться; правда, еще не знал, чем.
...Дорога сначала шла под уклон, потом принялась петлять, время от
времени прикидываясь еле заметной тропинкой для овец, уводящей охотников
от побережья в лесистую сердцевину острова; солнечные лучи брызгали
искрами во все стороны, поранившись о копейные жала и бронзовые насадки на
концах луков; шумно галдели, бряцая оружием, многочисленные зрители в
предвкушении отличного развлечения; даматы-придворные вслух славили
твердость руки и божественную меткость своего басилея и его сыновей;
впереди двумя цветными пятнами - нежно-розовым и лазурным - отсвечивали
одеяния девушек, и доносилось шлепанье сандалий носильщиков по стертым
камням.
Часть общего возбуждения передалась и Иолаю, а раскрасневшийся Лихас
- тот вообще удрал вперед, затесавшись в самую гущу народа, где и врал
напропалую про стрелы в колчане у Алкида: дескать, те самые, знаменитые,
смоченные в черной желчи Лернейской Гидры, рядом стоять - и то опасно.
Ему верили.
Лишь на подходах к лесной прогалине, наискосок от которой
простиралась обширная луговина, шелестя метелками пахучих трав чуть ли не
в рост человека - лишь тогда басилей Эврит призвал к молчанию и вскоре
принялся расставлять стрелков полукругом, лицом к дальней опушке леса,
откуда высланные еще перед рассветом загонщики должны были выгнать дичь.
Носилки - устроив для девушек что-то вроде невысоких сидений -
установили в центре, за спинами стрелков; Иола-невеста сидела с прежним
отсутствующим выражением на лице; если окружающее и волновало ее, то это
никак не проявлялось. Утренний прохладный ветер играл выбившимися из
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг