Злополучный шрам на лбу Лихаса стал темно-сизым.
- Да, мы! - Лихас стряхнул увесистую руку Телема и злобно сверкнул
глазами. - Мы с Гераклом! Я, между прочим, уже шестой год за ним таскаюсь!
А ты, дядя, бабу свою щупай, понял?!
- Шестой год? - быстренько прикинул в уме Никакой. - Это, значит,
тебе на момент вашей знаменательной встречи было эдак лет десять... а
Геракл как раз во Фракии у Диомеда-бистона кобылиц-людоедов отбирал!
Слушай, Лихас, может, это ты и есть?!
- Кто я есть? - не понял Лихас. - Диомед, что ли?
Сейчас парнишка походил на оголодавшую крысу, загнанную в угол тремя
сытыми и склонными к игре котами.
- Ты и есть кобыла-людоед! - добродушно заржал второй караульщик,
хлопая себя по объемистому брюху. - Эх ты, трепло гулящее... давай, ври
дальше! Куда вы еще с Гераклом ходили? За яблоками Гесперид?
- Не-а, за яблоками он меня не взял, - сокрушенно признался Лихас,
хмуря реденькие белесые бровки. - Далеко, говорит, не дойдешь. Сам пошел,
с братом. Я ему: "Что я, маленький?" - а он мне...
- А он тебе дубиной по лбу! - закончил за Лихаса Телем-Никакой. - Вот
шрам и остался! Ладно, герой, держи - заслужил...
Тонкостью чувств Никакой не отличался, но Лихас успешно помогал
убивать время и потому заслуживал поощрения. Так что Телем порылся в
корзине с провизией, извлек желтое крутобокое яблоко и швырнул его
парнишке.
- Ешь, поправляйся! Это, конечно, не яблоко Гесперид - но, с другой
стороны, и ходить никуда не надо... Жуй, Лихас, и давай еще про амазонок!
Правда, что ихняя царица сама Гераклу свой пояс отдавала, а тут Гера в
чужом обличье бучу устроила?
- Это не Гера, - грустно вздохнул Лихас, расправляясь с яблоком.
- А кто?
- Это я.
Напарники Телема готовы были разразиться дружным гоготом, но Никакой
исподтишка показал им кулак - здоровенный, волосатый и очень убедительный.
Дескать, обидится бродяжка, замолчит, а нам тут еще часа три сидеть!
- Мы под их бабскую столицу в Фемискире, - продолжил меж тем Лихас, -
целой армией пришли. Тыщ десять, если не больше. Только штурмовать не
стали - Геракл решил посольство отправить. Племянника Иолая-возничего,
потом Тезея-афинянина... ну, и меня. Тезея, значит, для красоты, Иолая для
ума, а меня для безобидности. Вестником. Иди, говорит, Лихас, впереди и
зеленой веткой размахивай. Только молчи, ради всех богов!
- Ну а ты? - не выдержал толстый караульщик, подмигивая Телему.
- А я не умолчал. Иолай с Тезеем сначала царицу Ипполиту умасливали
пояс добром отдать, потом вместе с ней и советницей Антиопой ушли куда-то,
а меня оставили. Стою один, как дурак, вокруг сплошные бабы с копьями...
Молчу. Долго молчу, устал уже - тут наши возвращаются. Тезей весь мокрый,
красный, одежда мятая; Иолай обычный, а царица с Антиопой пуще зари сияют!
Отдадим пояс, говорят. Как не отдать царский пояс великому Гераклу?! Я
смотрю - царица враспояску, пояс в руках держит, Иолаю протягивает. И
советница без пояса, хотя за ее поясом нас не посылали. Ну, тут-то я и
заговорил...
- И что сказал? - Телем сунул руку в корзину, собираясь вознаградить
Лихаса еще одним яблоком, а то и лепешкой с ломтем окорока.
- Что, что... Сказал, что пояс царский не для Геракла, а для
Эврисфеевой дочки, толстой ослицы Адметы! Втемяшилось дуре в голову, а ее
брюхо только сидонским канатом обматывать! Так что пусть амазонки пояс
локтя на два удлинят, а мы подождем. И показал, на сколько удлинять. Ох, и
началось же... Тезея почти сразу в ляжку ранили, Иолай его на плечо - и к
колесницам! Он, Иолай, знаете, какой бешеный?! Я за ними, веткой
отмахиваюсь, гляжу - пояс этот проклятущий валяется, все по нему
топчутся... Ну, я его за пазуху и сунул! Тут меня кто-то по лбу...
Договорить Лихас не успел.
Увлекшись рассказом, караульщики забылись и проморгали колесницу,
успевшую подъехать почти к самым воротам.
Телем-Никакой, кряхтя, вскочил и кинулся проверять засовы. Убедившись
в их надежности, он помянул болтливого Лихаса недобрым словом и прильнул к
щели между створками, намереваясь рассмотреть приехавшего.
Рассмотрел.
Ничего особенного.
Крупный, видный мужчина средних лет, стоит себе, опершись на борт, и
на городские стены глядит.
Лишь глаза слюдой поблескивают.
Слезятся, что ли?
- Эй, Иолай! - донеслось со стены. - Ты как догадался, что я в
Фивах?!
Телем-Никакой отбежал от ворот, задрал голову и обнаружил на стене
Лихаса.
"Взлетел он туда, что ли?" - мелькнуло в голове у караульщика.
- Никак, - прогудел снаружи низкий, чуть хрипловатый голос
колесничего. - Я тебе, обормоту, где велел сидеть? Ну?!
- Да ладно тебе, - тоном ниже отозвался Лихас. - Чего я в Тиринфе не
видел? Скукотища... Лучше я с вами поеду. Ты вот думаешь, что я ничего не
знаю, а я все знаю - и про то, что ты с Алкидом и Ификлом в Ойхаллию
собрались, и про состязания у Эврита-лучника, и про Иолу-невесту... я под
столом прятался, а вы и не заметили! Алкид еще ногой меня задел, а я
взвизгнул - он и решил, что собака! Ты погоди, Иолайчик, я сейчас к тебе
слезу...
Оторопевший Телем наблюдал, как парнишка некоторое время возится на
краю стены - отчетливо сверкнула бронза тройного крюка, похожего на
длинные когти - потом Лихас ухарски присвистнул и исчез за гребнем.
- Веревка у него, - оправдываясь, буркнул толстый караульщик,
виновато косясь на Телема. - Я и встать не успел, а он уже крюк закинул. И
лазит, подлец, что твой таракан...
Третий часовой и вовсе промолчал.
- Слышь, Телем, - все никак не мог угомониться толстяк, - это который
Иолай-то? Ну, там, за стеной... Тот самый? Возничий Геракла? Что ж это
выходит, Телем?!
- Выходит, не выходит, - зло пробурчал Никакой и вдруг кинулся к
засовам.
Он еле-еле успел - когда ворота со скрипом отворились, колесница уже
собиралась двинуться прочь.
Рядом с коренастым Иолаем - при ближайшем рассмотрении возница
оказался гораздо моложе, лет двадцати - подпрыгивал возбужденный Лихас,
поминутно пытаясь ухватиться за поводья. Через плечо парнишки было
перекинуто веревочное кольцо с крюком.
- Я это, - забормотал Телем, подбегая к колеснице и снизу вверх
заглядывая в строгое лицо возничего. - Я хотел... меня Телемом звать...
- Гундосый? - странно дрогнувшим голосом спросил Иолай.
- Нет, Гундосый - это мой дед. А я... я - Никакой.
Иолай некоторое время пристально смотрел в глаза караульщику.
- Никакой? - уже спокойно переспросил возничий. - Никакой - это
плохо. Это очень плохо, понял?! Человек не должен быть никаким, если,
конечно, он - человек...
- Понял, - вздрогнув от непонятного озноба, кивнул Телем.
- А если понял, значит, уже лучше, - Иолай снял с левой руки
массивное запястье. - Держи, приятель! Принесешь деду в жертву... пусть
ему в Аиде икнется!
...Колесница уже скрылась за поворотом, а Телем все смотрел ей вслед,
словно это настоящая жизнь уносилась прочь, лишь на миг завернув в Фивы.
- Что ж это выходит? - подойдя к Никакому, в сотый раз повторил
толстый караульщик. - Это выходит, что трепач Лихас и впрямь... на
амазонок?
- Знаешь что, - пробормотал Телем, не оборачиваясь, - сломай-ка мне,
пожалуйста, нос!
- Зачем? - испуганно попятился толстяк.
- Низачем. Буду Гундосым... как дед.
2
"Интересно, это хорошо или не очень - быть бездельником?" - Иолай
усмехнулся, удобнее перехватывая вожжи, и направил колесницу в объезд Фив
к побережью Аттики, намереваясь через сутки-двое достичь Оропской гавани.
Мысль эта допекала его уже месяца три - как раз с того момента, когда
Иолай плюнул на ноги глашатаю Копрею Пелопиду [Копрей, сын Пелопса и дядя
Эврисфея по матери, бежал после совершенного им убийства из Элиды в
Микены, где был очищен от скверны], с кислой миной возвестившему об
окончании службы Геракла микенскому ванакту Эврисфею. Лицемерный трус
Копрей попятился, у сопровождавших его солдат сделалось
благоразумно-отсутствующее выражение лиц (десятнику даже что-то сразу
попало в оба глаза), а Алкид с Ификлом оглушительно расхохотались и пошли
себе прочь, обняв Иолая с двух сторон за плечи.
Копрей, конечно, не простит... впрочем, плевать. Тем более, что
зажравшиеся Микены и без того не понимали, чем обязаны близнецам; для них
Геракл был не героем в львиной шкуре и даже в некотором роде не живым
существом.
Он был бесплатным наемным работником и символом благосостояния.
Недаром предусмотрительный доходяга Эврисфей даже запретил Гераклу
появляться в пределах города - многие считали, что из трусости, но Иолай
знал, что это не так - и общался со своим слугой через Копрея.
Ну а последний никогда не забывал подчеркнуть, кто есть кто.
В смысле - кто здесь глашатай великого ванакта, и кто здесь какой-то
там Геракл!
Приходилось терпеть; и незаметно для микенских лизоблюдов превращать
Тиринф - резиденцию Геракла - в неприступную крепость, способную выдержать
любую осаду.
Первого пятилетия вынужденной службы и шести исполненных поручений
Иолаю с лихвой хватило, чтобы понять: златообильные Микены - паскудный
город, но это его родина; и главная ключевая позиция в чьих-то тайных
замыслах.
Микены - влиятельнейший центр Эллады - незримо охватывало полукольцо
древних Дромосов, отделявшее город и Арголидскую котловину от остального
Пелопоннеса - Лаконии, суровой Аркадии, низменной Элиды, плодородного
севера Мессении и побережья Ахайи. Полукольцо это неравномерно
пульсировало, словно пытаясь сбросить Микены в море, и время от времени
выпускало чудовищных гостей (население звало их вепрями, львами или
птицами попросту за неимением других названий), от которых рано или поздно
приходилось откупаться.
Откупаться людьми.
А поблизости от Дромоса обязательно вертелся кто-нибудь из Одержимых
Тартаром - этакая невиннейшая с виду личность, вроде бедного немейского
пастуха Молорха, услужливо собравшегося принести в жертву Гераклу
собственного внука, или гостеприимного кентавра Фола из Фолои, который
сначала пытался опоить Алкида, а потом натравил на близнецов целую толпу
озверевших от запаха вина сородичей.
С подачи этого "кого-нибудь" у измученных аркадцев или элидян
неизменно возникала удачная мысль: чудовище свирепствует, боги молчат,
герои где-то шляются - так не лучше ли одного из ста согласно жребию
добровольно... ну и так далее.
По общему мнению выходило, что лучше.
Иолай как-то даже набросал прямо на песке план, поскольку упрямый
Гермий в силу особенностей божественного мышления никак не желал верить в
избранность какого-то конкретного города.
Вот Микены. Вот на юге Элеунт и Лерна с ее замечательной Гидрой, на
юго-западе Немея с ее неуязвимым львом, потом, северо-западнее - Псофида у
подножия горы Эриманф, страдавшая от набегов гигантского кабана; еще
севернее - болота Стимфала с их милыми птичками, закованными в металл
почище орхоменских щитоносцев...
- А Авгий? - не сдавался Лукавый. - Элидский басилей Авгий с его
дерьмовыми конюшнями? Он что, тоже чудовище?!
- Это ты у его подданных спроси, - Иолай раздраженно смел песок в
кучу, и Гермий умолк.
Точно так же умолкла в свое время гневная Артемида, проглотив все
упреки по поводу пленения неуловимой Керинейской лани - кто ж виноват, что
до того богине-охотнице было недосуг взглянуть на существо, которое
придурки-аркадяне посвятили ей! Зато теперь, увидав пойманную Гераклом
злобно храпящую тварь с металлическими рогами и копытами, сестра Аполлона
мигом сообразила, что в конце концов ей самой пришлось бы... а самой ей не
очень-то хотелось.
Уж больно жуткая лань получилась; хорошо хоть, потомства дать не
успела.
Так что после истребления Гераклом очередного чудовища вместе с
местным Одержимым наступала очередь Иолая и Гермия. Юноша-бог уволакивал
сопротивлявшуюся тень Одержимого в Аид, после чего наглухо
забивал-заколачивал оставшийся беспризорным Дромос; ну а Иолай приучал
население возлагать на жертвенник истошно блеющих овнов, а не водить в
леса и болота собственных детей или отловленных путников.
Как правило, один из близнецов при этом стоял рядом и поигрывал
дубиной, чем весьма усиливал убедительность Иолаевых речей.
Потом Лукавый исчезал, братья с Иолаем возвращались в Тиринф - и на
их место приходили другие посланцы Микен во главе с вездесущим глашатаем
Копреем.
Тоже в некотором роде героем.
Плати, Пелопоннес, за труды Геракла, раба микенского!
Смерть Немейского льва принесла Эврисфею долю в разработке тамошних
медных рудников; Лернейская Гидра - еще один беспрепятственный выход в
Арголидский залив; Керинейская лань - благодарность овцеводов Аркадии,
Эриманфский вепрь и Авгиевы конюшни - десятину богатых урожаев Элиды и
стад скряги Авгия...
Позднее аппетит Микен вырос, и Пелопоннес стал для них мал - Эврисфей
замахнулся на богатый Крит.
На всю жизнь запомнит Иолай, как вместе с Алкидом и молодым Тезеем,
специально для этого добровольно напросившимся в жертву к Минотавру,
разносили они вдребезги Критский лабиринт. Человеческие кости хрустели под
ногами, дым ел глаза, целый выводок Одержимых яростно отстаивал свою
твердыню, умирая у похожих на бычью голову алтарей, и очень не хватало
Ификла - его пришлось отправить на материк, отправить подчеркнуто шумно,
чтобы всем запомнился отъезд Геракла накануне Критского погрома.
Позже микенский флот как бы невзначай объявился у берегов Крита, и
тот же Копрей принялся за работу [во время Троянской войны критский царь
Идоменей (внук Миноса и в некотором роде племянник Минотавра) выступает
уже как вассал Микен], но Иолая это не интересовало, потому что Дромосы
Лабиринта уже были закрыты Гермием.
И рассеченный бок почти зажил.
Двоих чудом улизнувших Одержимых достал через полгода Тезей, прямо в
Аттике - и, к сожалению, нашумел при этом изрядно, так что в памяти
ахейцев осталось лишнее: Геракл привез Критского быка, а Тезей потом,
вернувшись от Минотавра, убил зверя в районе Марафона.
К счастью, никто пока не догадался связать эти два события воедино.
Дальше была Фракия, где интересы Геракла и Эврисфея почти совпали:
первому были нужны Диомедовы кобылы-людоеды, второму - племенные жеребцы
фракийских табунов; после - амазонки Фемискиры и их обычай приносить в
жертву слабую половину человечества, то есть мужчин; дальние походы за
коровами Гериона и яблоками Гесперид - вот тут-то близнецы наотрез
отказались брать Иолая с собой, сославшись на его неумение быстро
переходить из одного Дромоса в другой... потом - укрощение трехглавого
Кербера, милейшей души пса, сторожащего выход из Аида, что при помощи
Гермия, ласки и мешка мозговых костей оказалось делом несложным...
И вдруг все закончилось.
Совсем.
А Гермий намекнул, что Гераклу некоторое время неплохо бы отдохнуть.
Тихо-тихо отдохнуть, как и подобает свободному человеку после трудов
праведных.
Сидя в Тиринфе, тихо-тихо отдыхая и дурея от скуки, Иолай вдруг с
ужасом поймал себя на том, что равнодушно слушает высокопарную чушь,
которую на всех перекрестках пели бродячие рапсоды.
Чушь о подвигах Геракла.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг