7
Отговорить Алкмену от поездки к оракулу не удалось - в ней проснулось
наследственное упрямство Персеидов, а Амфитрион знал по собственному
опыту, что в таких случаях дальнейшие уговоры бессмысленны.
Тем более что Алкмена, будучи на пятом месяце, чувствовала себя
прекрасно, заметно округлившийся живот носила с величавым достоинством и
вообще ничем таким не отличалась от Алкмены прежней, если не считать
неожиданной любви к родосским копченостям. На фессалийские, после того
случая на базаре, она даже смотреть не могла.
Амфитрион, скрепя сердце, согласился - хотя не мог избавиться от
мысли, что совершает чудовищную ошибку, потакая прихоти жены обратиться за
пророчеством к Аполлону Дельфийскому или любому другому божеству, одно из
которых походя, из минутного любопытства, растоптало их семейное счастье.
Впрочем, Алкмена ничего не знала о его терзаниях и лучилась радостью,
ласкаясь к мужу... а муж избегал ее, отговариваясь занятостью, боясь даже
намеком дать Алкмене понять причину своей угрюмости - и жалел Амфитрион
лишь об одном.
Что за долгие годы жизни своей, жизни внука Персея, сына одного из
царей микенских, воина, убийцы поневоле, изгнанника, мужа,
полководца-лавагета - что за эти годы он не научился двум вещам.
Прощать обиды и гордиться милостью с чужого плеча.
Он мрачнел, клял свою гордыню и пил по ночам.
Однажды он проговорился Креонту, что опасается поездки к оракулу. К
счастью, хмель теперь плохо брал Амфитриона, и он на этот раз успел
остановиться в своих неуместных откровениях - да и Креонт, басилей Фив и
муж государственный, понял его по-своему. Мало ли разбойничков пошаливает
в Беотии? [Беотия - центральная и самая плодородная область Средней Греции
с центром в Фивах] На следующий день невыспавшийся Амфитрион ужаснулся,
узнав, что заботливый Креонт выделил им для сопровождения отряд воинов,
вполне достаточный для захвата Дельф силой - если такая идея вообще может
прийти кому-нибудь в голову.
Пришлось отказываться со всей возможной вежливостью и лично отбирать
полтора десятка ветеранов прежних походов, готовых за Амфитриона кинуться
на кого угодно - и, что самое главное, умеющих кидаться спокойно и
рассудительно.
Ветеран - это воин, который выжил, и этим все сказано.
Креонт одобрил выбор друга, а Амфитрион умолчал, что из самых живучих
отобрал самых опытных, из самых опытных - самых верных, а из самых верных
- самых несуеверных, способных не вздрагивать при громе с ясного неба и
любящих клясться интимными частями тел олимпийцев.
Почему-то это казалось ему очень важным.
Шестого дня месяца гекатомбеона [гекатомбеон - длился с 15 июля по 15
августа] под приветственные клики толпы из северо-западных ворот Фив
выехала и двинулась дальше процессия из трех колесниц, запряженных парами
лошадей митаннийской породы, за которыми следовало пятнадцать солдат,
вовсю горланящих соленые солдатские песни. Первой колесницей правил лично
Амфитрион, а стоявшая позади него Алкмена улыбалась направо и налево,
приветственно взмахивая ветвью лавра; второй колесницей правил юный
Ликимний, сводный брат Алкмены (отец - Электрион, младший сын Персея - у
них был общий, а матерью Ликимния была фригиянка Мидея), такой же
буйно-черноволосый, как сестра; а поводья третьей колесницы держал в руках
никто иной, как Телем Гундосый, отпущенный по просьбе Амфитриона из
караульщиков и сиявший, как начищенная бляха.
Сам Амфитрион, вынужденно облаченный в парадные одеяния с пурпурной
вышивкой где надо и где не надо, не мог дождаться того часа, когда они
отъедут подальше от города, и он наконец-то сможет содрать с себя
опостылевшие тряпки и переодеться в более привычную одежду, которую
подобает носить мужчине в походе - даже если это всего-навсего поход в
священные Дельфы. Тогда же он собирался пересадить Алкмену на колесницу
Ликимния. Дело было в том, что Амфитрион по праву считался лучшим
колесничим в Беотии - а может, и не только в Беотии - и, как всякий
мастер, гордящийся своим умением, позволял себе при езде многие вольности,
не совсем подходящие для перевозки беременных женщин.
Особенно если женщина эта - твоя жена, и ты хочешь, чтобы она
благополучно доносила свой срок и родила тебе наследника.
Ликимний же, несмотря на возраст, считался возницей опытным и
благоразумным.
...Когда последний солдат вышел из ворот, а толпа фиванцев стала
расходиться, обмениваясь впечатлениями, легкая тень упала на лица людей,
скользнув в сторону все еще распахнутых створок ворот - хотя солнце
светило вовсю, и на небе не было ни облачка.
- Мама, мама! - дернул мать за край пеплоса какой-то голубоглазый
мальчишка лет пяти. - Смотри! Кто-то прошел мимо солнышка! Ну мама же!..
- Что? - невнимательно переспросила толстая мамаша, весьма занятая
обсуждением с подругой вчерашних цен на рыбу и шерсть. - Чего тебе? Есть
хочешь?
- Кто-то прошел мимо солнышка! - терпеливо повторил малыш. - И пошел
во-он туда!
Он указал рукой на запад, в ту сторону, куда удалилась процессия,
отправившаяся в Дельфы.
- Да? - отозвалась мать. - Ну и хорошо. Сейчас вернемся - и я тебя
накормлю...
Малыш собрался было заплакать, но увидел высунувшегося из норы ужа и
передумал.
8
Эту неделю пути Амфитрион запомнит до конца своих дней - которых
осталось не так уж и много, примерно вдвое меньше уже прожитых, но и не
так уж мало, хвала Мойрам-жребиедательницам; впрочем, любая хвала никогда
еще не останавливала неумолимую Мойру Атропос, готовящуюся перерезать
тонкую нить жизни человеческой.
Летний месяц гекатомбеон изначально предназначен для наслаждения
земными радостями, и паломники сперва надолго задержались у Копаидского
озера (которое, в общем, было и не очень-то по дороге), где седеющие
ветераны плескались, как дети, а ошалевший от солнца и свободы Ликимний
затеял было бороться с Гундосым, и даже боролся, но недолго, потому что
вмешавшийся Амфитрион содрал притворно рычащего Телема со своего шурина -
после чего ухватил обоих за загривки и отволок на глубину, невзирая на
сопротивление и вопли, где и притопил под гогот солдат и визг счастливой
Алкмены.
Потом, украсив себя венками из священного лавра и поклявшись Аполлону
не снимать их до возвращения домой, все двинулись в направлении Фокиды и
почти добрались до северных склонов Парнаса, когда Амфитрион на привале
предложил сделать небольшой крюк, спустившись к Коринфскому заливу и
посетив Крисы - крохотный приморский городок, служивший гаванью для Дельф.
Он сам не знал, что толкнуло его на этот шаг. Явная ли причина -
необходимость получить известия о торговых галерах, подрядившихся
доставить невывезенную добычу с Тафоса, и лично организовать перевозку
ценностей в Фивы, предварительно обменяв часть тафийских сокровищ на медь
и бесценную пурпурную краску; скрытое ли желание урвать у судьбы еще одну
неделю счастья... нет, он не хотел задумываться над этим, но через пару
дней колеса повозок и копыта лошадей уже грохотали по скалистому побережью
Коринфского залива, а позади шлепали о камень сандалии ветеранов.
Солнце клонилось к закату, и, когда колесницы проезжали слишком
близко к обрыву, за которым в сорока локтях внизу шумело чем-то
недовольное море - можно было увидеть, как вода вскипает пеной, сиреневой
в лучах заходящего Гелиоса, и волны отвешивают увесистые оплеухи ни в чем
не повинным скалам.
Небо было чистым, хотя мористее начинали собираться немногочисленные
тучи, стоявшие на месте, подобно упрямым овцам, и не желавшие подчиняться
бичу пастуха - южного ветра Нота, случайно пролетавшего мимо и решившего
пошалить.
- Хаа-ай, гроза над морем, хаа-ай, Тифон стоглавый, - запел от
полноты чувств ехавший первым Ликимний, и ему вторила Алкмена, с лаской
глядевшая на брата, уверенно правившего их колесницей, - хаа-ай, бушует
Тартар...
- Хаа-ай, гроза над морем, - нестройно подхватили ветераны, - хаа-ай,
гроза над миром...
Амфитрион отстал, пропустив солдат вперед, и теперь ехал последним, с
непонятной тоской вслушиваясь в давно знакомую песню. Кони мотали мордами,
порываясь рвануться вперед, но он упрямо придерживал их и озирался по
сторонам, словно пытаясь в тучах над морем или в кустах чертополоха,
пробивающегося в россыпи камней, высмотреть причину своего состояния,
понять ее и стать прежним Амфитрионом. Если бы он был философом, возможно,
он сказал бы, что пришла минута, когда ты понимаешь, что вот только что
все было хорошо - но лучше уже не будет.
Нет, он не был философом, он был воином-наемником, потом - лавагетом,
полководцем-наемником, он всегда злился, когда люди называли его героем, и
посему просто слушал песню, дышал полной грудью и не замечал, что языки
волн все с большим ожесточением лижут серый камень скал, забираясь все
выше и выше, а южный гуляка Нот давно удрал в свою обитель ветров, чего-то
испугавшись или просто вспомнив о неотложных делах.
- Хаа-ай, гроза над морем...
Сперва Амфитрион не сообразил, что произошло, и произошло ли что-то.
Просто одна из волн, самая крутая и гневная, вдруг поднялась над
остальными, вдвое обогнав в росте притихших сестер, застыла в воздухе
пенным постаментом - и, прежде чем эта волна обрушилась вниз, земля
вздохнула и заворочалась под ногами людей, копытами лошадей и колесами
жалких людских повозок.
Духота разлилась в воздухе, горькая пьянящая духота, никто не успел
испугаться, в наступившей тишине насмешкой прозвучал голос Гундосого,
продолжавшего тянуть припев песни; второй подземный толчок был гораздо
слабее, но именно он заставил гнедую кобылу - одну из двух, запряженных в
колесницу Ликимния - взвиться на дыбы, ударив копытами перед собой, и с
неистовым ржанием броситься сломя голову, не разбирая дороги и заражая
безумием свою подругу по упряжке.
Строй ветеранов смешался, Телем оборвал очередное "хаа-ай", с
открытым ртом глядя вслед подпрыгивающей на камнях колеснице Ликимния, сам
Ликимний всем телом откинулся назад, нависнув над упавшей Алкменой и
пытаясь любой ценой остановить взбесившихся лошадей - и Амфитриону
показалось, что он слышит до боли знакомый боевой клич, раскатившийся над
морем и заставивший тучи на горизонте вздрогнуть и неторопливо двинуться в
сторону берега.
Он не сразу понял, что кричит. Кричит сам, вскинув руки с намертво
зажатыми поводьями над головой, как не раз кричал в бою перед началом
стремительной колесничной атаки; кричит, не видя врага, но нутром чуя его
присутствие, угрожая ветру, морю, небу, содрогающейся земле, бешеным
кобылам... врагу, у которого не было имени.
А потом изо всех сил хлестнул по спинам своих коней, заставляя их
сойти с ума по воле колесничего и сравняться в безумии с теми, что неслись
сейчас на расстоянии копейного броска впереди него, все ближе прижимаясь к
нетерпеливо облизывающейся пасти обрыва - где внизу стояла и не падала
нелепая, невозможная, чудовищная волна-постамент.
Его крик-клич спас жизнь ветеранам, многие из которых были бы иначе
неминуемо растоптаны. Так же они, волей случая оказавшиеся на пути
колесницы Амфитриона, мгновенно рассыпались в разные стороны - воинские
навыки не раз спасали солдат в тех случаях, когда мудрая Метида-Мысль
оказывалась совершенно бесполезной - а умница-Гундосый вихрем слетел на
землю и подхватил под уздцы лошадей своей упряжки, всем весом повиснув на
них и отворачивая оскаленные морды вправо к обрыву, заставляя животных
танцевать на месте и позволяя Амфитриону на полной скорости пройти
впритирку к левому боку его колесницы.
Что чуть не сбросило и Телема, и его лошадей с обрыва, но это сейчас
было совершенно неважно; и соленые брызги сорвались с гигантской волны,
подобно невольным аплодисментам.
Грохот копыт оглушал, венок из священного лавра почти сразу свалился
с головы, земля качалась в такт скачке, поводья жгли ладони, пытаясь
вырваться из окостеневшей хватки, дважды колесница отрывала от хрустевшего
щебня оба левых колеса, и оба раза хрипящий Амфитрион чудом удерживал
равновесие, а пот стекал по лбу и невыносимо разъедал глаза, но Амфитрион
все равно видел, что Ликимний до сих пор не справился с проклятыми
кобылами... вот он ближе... еще ближе... заднее колесо на миг зависает над
краем обрыва, но Ликимний, страшно оскалившись, рвет левый повод - и ему
удается выиграть у безымянной судьбы один локоть жизни... два локтя...
три... почти пять локтей жизни - и в этот промежуток между бортом
колесницы Ликимния и краем обрыва, за которым начиналось пенящееся
небытие, Амфитрион вбил себя, коней и свою колесницу, как в бою вбивал
копье между краем щита и выставленным вперед мечом врага.
- Хаа-ай!..
Он прыгнул. Мгновение они шли совсем рядом, со скрежетом вминаясь
друг в друга бортами - и Амфитрион, не понимая, что делает, боком взлетел
в воздух, обрушиваясь на закричавшего Ликимния, чуть не выбросив юного
шурина на камни, и пальцами-когтями вцепился в кулаки брата Алкмены,
омертвевшие на поводьях.
Еще через мгновение Амфитрион почувствовал, что спина его сейчас
порвется.
А небо пахло конским потом и смертью.
Потом была боль в прокушенной насквозь губе, радостная, счастливая
боль, потому что земля замедлила бег, постепенно перестала нестись
навстречу, грохоча и подпрыгивая; и Амфитрион слизывал с губы кровь,
наслаждаясь ее соленым вкусом, и пробовал разогнуть пальцы: сперва свои, а
позже - растерянно моргавшего Ликимния.
Только тогда хлынул ливень.
9
...Амфитрион снял с себя шерстяную накидку-фарос, чудом не
потерявшуюся во время скачки, набросил ее на скорчившуюся в углу жену;
взгляды его и Алкмены на миг встретились, переплелись, стали единым целым,
как тела любовников на ночном ложе - и Амфитрион медленно отвернулся,
сгорбившись под невидимой тяжестью.
Еле переставляя ноги, словно каждый шаг давался ему ценой года жизни,
он приблизился к краю обрыва и остановился, глядя на море. Мокрые волосы
кольцами облепили его лоб, хитон лопнул от подмышки до середины спины, на
бедре алела широкая ссадина; он стоял под дождем и смотрел вниз, туда, где
на узенькой полоске берега, на мокрой гальке валялись обломки его
колесницы, бился в агонии конь с переломленными ногами, а отпрянувшее море
неуверенно облизывало труп второй лошади.
За спиной Амфитриона раздалось громкое истерическое ржание - видимо,
ржала гнедая виновница всего случившегося.
Почему-то Амфитриону хотелось думать, что во всем виновата гнедая
кобыла.
Он изо всех сил заставлял себя в это поверить - и не мог.
Он стоял и смотрел, как волны, подобно слепым быкам, мечутся во все
стороны, то расшибаясь о скалы, то бодая друг друга, а из косматых туч,
грозно нависших над заливом, вырываются пучки ослепительных молний и
полосуют кипящее море... одно море... только море - и ничего больше.
И где-то глубоко внизу, под ногами, раздавался глухой рокот, будто
землю пытались раскачать, но некто сильнейший держал земные корни в своих
руках, как еще недавно Амфитрион - поводья колесницы, и земля вопреки
всему оставалась неподвижной, хрипло ропща от боли.
Или это просто гремел гром?
Небо в ярости хлестало море бичами молний и тугими струями ливня,
море неохотно огрызалось, словно взъерошенный зверь, еще рычащий и
скалящий зубы, но уже готовый припасть на брюхо и отползти назад; в рокоте
земли и раскатах грома звучали какие-то, непонятные людям слова - а между
небом и морем стоял измученный человек в порванном хитоне, и стихии
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг