входящего в светящуюся разноцветную пыль, медленно текущую из оконных
витражей, едва различимых в немыслимой глубине купола. Церковь? Или у них
нет церквей?.. Наверное, нет - потому что у седого неприветливого старца,
изображенного на стене и неуловимо схожего с сегодняшним гостем, не
наблюдалось привычного астрального нимба, не было апостольского смирения с
примесью непогрешимости. Что ты знал, старик, чего не знаю я, что ты нес
людям?.. Что ты не сумел им донести?
- И, как пчелы в улье опустелом, дурно пахнут мертвые слова, -
прошептал ты, вставая с камня и запрокидывая голову к небу.
Пошел дождь.
- Ты ошибся, - сказала жена, беря иголку с ниткой. - На улице
Оружейников ты говорил не те слова. То есть те, но более правильно.
- Это не важно, - ответил Мастер. - Смена ритма во второй стихии все
равно сохранилась.
В восьмой день он все-таки пришел на площадь Истины. Всю дорогу он
уговаривал себя, что делает это вовсе не из-за прекрасных глаз местной
звезды, а назло старому лохматому колдуну, назло своей дурацкой судьбе,
назло... Назло всему, но чему именно - всему, - он так и не выяснил, хотя
продолжал яростный внутренний монолог, даже стоя на холодном мраморе
площади и слушая Голос. Голос шел ниоткуда и заполнял мягким бархатистым
тембром все пустое пространство. "Это мы уже ели, - раздраженно подумал
он. - Трубы, укрытые в стенах, и лысый оратор у мундштука. Очень
впечатляюще для чувствующих себя орлами."
Половины сказанного разобрать не удалось, но общий смысл сводился к
тому, что серьезно говорить с ним станут лишь по прохождении какого-то
Лабиринта Химер. Открывшаяся в стене дверь, видимо, и указывала путь в
этот невеселый лабиринт. Он переступил порог. Архитектура здесь не
отличалась разнообразием. Лабиринт, как лабиринт. Вполне. Первый час он
шел, держась за эфес и готовясь к любым ловушкам. Потом ему надоело.
...Госпожа моя, триста лет,
Триста лет вас все нет как нет!
На чепце расплелась тесьма,
Почтальон не несет письма,
Триста долгих-предолгих лет
Вы все пишете мне ответ...
Он шел и шел, казалось, этому не будет конца, казалось, здесь сроду
не было никаких ловушек, а только вечное кружение по нескончаемым
коридорам и вечное напряжение от ожидания неведомо чего. Он ускорил шаг.
Потом побежал.
...Простите меня, о моя госпожа,
Простите меня,
Я снова стучусь в ваш семнадцатый век
Из нашего дня,
Простите меня, мой чужой человек,
Простите меня.
Сквозь время, за черный провал рубежа,
Из скуки оков,
Я все-таки вырвусь, моя госпожа,
Вы только дождитесь меня, госпожа,
Вы только простите меня, госпожа,
Простите во веки веков!..
...Ты вылетел на залитую солнцем площадь и замер. Металл конских
нагрудников, металл тяжких лезвий, металл солдатских глаз. Вперед
протолкался толстый безбровый евнух в бирюзовом халате.
- Что ты видел в лабиринте, человек?
- Ничего, - оторопело бормочешь ты.
- Вы слышали! - торжественно махнул скопец в адрес толпящихся воинов
и снова повернулся к тебе. - Разве ты не знал, что повелевающие словами не
являются на площадь Истины? Но ты не из Высшей Ложи, и я вижу меч на твоем
бедре... Мастера не носят оружия. Ты не Мастер, и ты не воин. Ты чужой, ты
оборотень. Убейте лжеца!
Стена конских морд и тускло горящего металла сдвинулась с места. Ты
даже не обернулся, когда холодная старческая ладонь опустилась сзади на
твое плечо.
- Разве я не просил тебя не ходить на площадь, чужеземец?..
- Просил, старик. Но я хочу правды, а меня кормят страхом и
суевериями.
- Ты хочешь правды? Редкий случай. Здесь не лучшее место для правды,
чужеземец. Мы уходим.
Старик шагнул вперед, взметнув пергаментные худые руки перед желтым
оскалом жеребца.
- Читающие в лицах, маги, где вы?
Сюда - и поддержите ореол.
Звенящие сумерки упали на притихшую площадь, шум ветра заполнил тебя,
и сознание послушно растворилось в его бесформенном рокоте...
- Хорошие стихи, - непослушная прядь волос никак не хотела лежать под
капором. - Нет, честно, хорошие. Чьи?
Мастер промолчал, снимая с вешалки шубку.
Переступая босыми ногами по каменным плитам пола, он следил за
силуэтами людей, бесшумно мелькающих в глубине огромного сводчатого зала и
убеждал себя, что все обряды похожи друг на друга. Немного мистики,
немного театра и очень много банальности. Из обрывочных реплик юношей,
более часа умащавших его ароматическими смолами, укладывавших отросшие
волосы в замысловатую высокую прическу, забравших повседневную одежду в
обмен на простые кожаные штаны до колен - из их слов он понял про некий
обряд Подмастерьев, и серьезные глаза их разрушали наивную броню иронии и
здравого смысла. Пять стихий, видите ли, девять знаков и двенадцать штук
чего-нибудь еще... С Магистром впридачу. Ну, не Магистром, как-то
по-другому - но он не нашел другого адекватного понятия. Пусть будет
Магистр.
- Я смогу узнать его? Есть же, наверное, разные приличия, церемонии,
наконец!
- Сможешь. Смотри внимательно, если сумеешь. Многие из нас не сумели,
хотя очень старались...
От ближней колонны отделилась невысокая коренастая фигура, и
рыжебородый мужчина в темно-оранжевой одежде подошел к нему. Острые
горящие глаза мимоходом небрежно скользнули по полуобнаженному человеку, и
зал со стрельчатыми окнами и арками переходов исчез.
Мир вокруг колыхался зыбкими желтыми языками, тебя охватило легкое
невесомое пламя, но оно не причиняло боли, наоборот - ты плавился в
молчаливом наслаждении саморазрушения и никак не мог...
...Мне было сказано:
Не светлым лирником, что нижет
Широкие и щедрые слова,
На вихри струнные,
Качающие душу -
Ты будешь подмастерьем
Словесного святого ремесла.
Брызжущего искрами, раскаленного, тебя выхватили из огня и грубо
швырнули на наковальню. Тяжким, изрезанным морщинами молотом сверху
рухнули руки, обтянутые серебристой тканью, и прищуренные стальные прорези
в бесстрастной маске лица.
Ты менял форму, получал удары, зная о невозможности ответить, воздать
мерой за меру, уйти от...
Ты будешь кузнецом
Упорных слов,
Вкус, запах, цвет и меру выявляя
Их скрытой сущности,
Ты будешь
Ковалом и горнилом...
Ты закричал. Пар обволакивал мир, холодные струи душили пламя, ты
исчезал в текучей глубине, в синем влажном взгляде из-под нависшего над
бровями плотного капюшона, не дававшего дышать, взрывающего легкие,
заглушающего...
Для ремесла и духа - единый путь:
Ограничение себя.
Чтоб научиться чувствовать, ты должен отказаться
От радости переживаний жизни,
От чувства отрешиться ради сосредоточья воли
И от воли - для отрешенности сознанья.
Комья вязкой сырой глины падали на лицо. Скорбный хор отпевал
заблудшую душу, погребенную под холмом, а у подножия холма стоял человек с
землистым цветом лица, в черном балахоне, рвущемся на ветру, и ты не мог
стереть слезы, превращавшие пыль на лице в липкую грязь, и...
Когда же и сознанье
Внутри себя ты сможешь погасить -
Тогда
Из глубины молчания родится
Слово,
Но знай, что каждым новым осуществленьем
Ты умерщвляешь часть своей возможной жизни...
Холм устоял, но ты сумел раздвинуть два камешка и выйти в мир. Ветер
трепал твой торс, не давая желанного дождя, обрывая листья, ты проклинал
его, и взбалмошный ветер запутался, наконец, в ветвях растущего рядом
гиганта. Ты поднял голову, и спокойный зеленый взгляд был тебе ответом...
Когда же ты поймешь, что ты не сын земли,
Но путник по вселенным,
Что солнца и созвездья возникали
И гибли внутри тебя -
Тогда ты станешь Мастером.
...Плиты пола согрелись от босых ног, ты качался, еле удерживаясь от
падения, дрожа от озноба. Пять Мастеров растворялись в темноте зала,
уходили, не оборачиваясь, зная, что ты стоишь, что ты не упал, что ты
будешь ждать, что ты теперь свой...
- Ты хотел правды, чужеземец? Тогда имей в виду - это еще не правда.
Это так... Немного мистики, немного представления и очень много
банальности. Нет, я не иронизирую, это действительно так. Ты был прав. Но
сам знаешь... Если отражение луны одинаково в любой луже, то могут ли быть
разными сердца людей?
Ты обернулся. На потрескавшемся трехногом табурете сидел давешний
старик, грея у камина остывшие сухие руки. Синие набрякшие вены.
Бесцветный и бесформенный балахон. Спутанные седые волосы, схваченные
тонким ремешком, костлявые плечи, ехидные выцветшие глаза... Я смогу
узнать его? Смотри внимательно, если сумеешь. Многие из нас не сумели...
Сидящий перехватил твой взгляд. Узкие треснувшие губы тронула
усмешка. "Не смотри на меня собачьими глазами, человек. Переход от
нахального щенка к восторженной дворняге слишком утомителен для меня. Я
стар, чужеземец. Ты сам давно заметил это".
Он зашаркал к выходу, волоча стоптанные подошвы домашних мягких
шлепанцев. У самых дверей он обернулся еще раз.
- Я помню древнюю молитву Мастеров:
Храни нас, Господи, от тех учеников,
Которые хотят, чтоб наш убогий гений
Кощунственно искал все новых откровений...
Двери бесшумно закрылись.
- Совсем немного театра, - жена погладила Мастера по небритой щеке. -
И очень много банальности.
- Да, - он перехватил ее ладонь и прижался к ней лицом. - Да.
Оригинальность хороша для эмоций. Но приемы следует брать старые.
БРОДЯГА
Всякому известна сложность укладки восьмилепесткового косого узла на
трех коротких стилетах, и лишь немногие из Склоняющихся у Ложа рискнули бы
на такое при порывах горячего восточного ветра, раскачивающих резной навес
над балконом.
Аль-Хиро откинулась на спинку кресла, предоставив пепельные пряди
своих волос в распоряжение служанок, и прикрыла глаза. Сквозь ажур ресниц
ей хорошо был виден внутренний двор Зеленого замка со свежесколоченным
помостом, возле свай которого суетились плотники, заканчивающие скамьи
магов дворцовой Ложи. Сами маги, как обычно, запаздывали - к счастью
лентяев-плотников.
Зря она согласилась присутствовать на сегодняшней Витражной Схватке.
По первому разу это еще может пробудить интерес, но стражи Ложи ловят
подмастерьев не реже одного в декаду, и любопытство скоро уступает место
пресыщению. В детстве она предлагала отцу устраивать публичные казни.
Святая наивность. Конечно, щенков, рискующих складывать слова в витражи и
со всей детской отвагой играющих стихиями, карать необходимо, и карать
сурово. Но нельзя выводить на площадь человека, способного расколоть уже
занесенный меч палача у него же над головой под аккомпанемент
надвигающейся бури... Никто не спорит, аристократов такими трюками не
удивить, Ложа и Большой совет не отказывают знати в мелких забавах - но
чернь!.. Незачем простолюдинам видеть лишнее, ни к чему. Чернь есть чернь.
Желающий говорить слова да пройдет через дворцовую Ложу и, склонив голову,
будет ждать подтверждения. Желающий говорить без разрешения Ложи, а тем
более скрывающийся в кяризах или залах Мастеров - если это не очередная
легенда плебеев! - да выйдет на Витражную Схватку. Он будет говорить с
членами Ложи, вплоть до Верховного, и пусть стихии будут милостивы к
проигравшему. Правда, до Верховного не доходил никто. Это простая
вежливость формулировки.
Аль-Хиро вспомнила одного из первых погибших подмастерьев. Мальчишка
непозволительно долго держал лучшего из новых магов Ложи. Молнии
сплетались над помостом, сумасшедшие гвозди сами вылетали из свай, скамью
Совета до половины залило мутной водой - а они продолжали говорить,
говорить над стихиями, меняя тембр, сталкивая внутренние созвучия,
напрягая из последних сил связки горла. Две пантеры бились во дворе замка,
разрывая окровавленный мех, пытаясь когтями мощных задних лап вспороть
сопернице брюхо, а над ними, диктуя каждое багровое пятно, царили голоса
соперников. И лишь когда Аль-Хиро прискучило однообразие поединка, и она
нехотя направилась к выходу - тогда встал Верховный. Она не запомнила
брошенной фразы - не простым смертным запоминать витражи - но черная кошка
мальчишки рухнула с перебитым хребтом, а под самим проигравшим обвалился
помост, накрыв его опорными бревнами. Служители вытащили казненного, и
Верховный склонил большую голову, прося прощения у госпожи. Мага -
участника схватки - Аль-Хиро больше никогда не видела. Да и не вспомнила
бы никогда, если бы не сегодняшняя вынужденная скука.
А все эта кормилица! Ох уж старая сорока... Давно пора отобрать у нее
золотой шнур, дающий право ворчать на наследницу в присутствии
посторонних. Ах, Витражная Схватка, ах, ах, говорят, сам Бродячий
Подмастерье, ах, ах, ах, глава Ложи сутки не показывает лица - наверное,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг