шпорами в бока бедного животного, никак не желавшего ломать
породистые ноги на рыхлой крутизне. Ну и опять же сам капрал
отнюдь не собирался ломать шею в виднеющемся лесу, даже если и
действительно умотал туда местный щенок. Надо быть придурком,
чтобы в форме сунуться к лесным братьям,- а уж они-то способны
надеть герою последние браслеты почище длинноруких дворцовых
палачей, потерявших фантазию на казенном довольствии...
Сколько там уходов сохранилось у хитроумного капрала? Ну,
первый - это от рождения, потом сарыч горный с уступа скинул,
чтоб яиц не воровал, третий надел на дороге в Город, щедро
поливая ее красным соком молодого глупого Ларри - тогда еще
перегонщика плотов, четвертый мечом надел на испытаниях лично
сотник Муад, ловко надел, однако, сволочь, аж кишки повылазили,
ну и варвары - пятый...
Нет уж, дудки, это, значит, четыре дня помирать в их чащобных
берлогах - пусть сотник сам Устав перечитывает! Пошел он к
варку...
В деревню Ларри влетел как раз вовремя: солдаты уже отыскали
нужный дом, указанный в доносе, и ворвавшийся первым Муад
распахнул по ошибке ворота свинарника. Матерый ездовой секач с
неистовым хрюканьем подмял под себя орущего сотника, ковырнул
клыком неподатливый панцирь и под хохот ветеранов чесанул по
улице, одним поворотом мощного загривка оставив лошадь капрала
со вспоротым животом размышлять у забора о бренности
существования.
Из свинарника уже высовывались рыла поменьше, но с тем же
недовольным выражением, когда помятый Муад в бешенстве ринулся в
дом.
- Эй, Ларри! - и упирающаяся старуха забилась в волосатых руках
сотника. Нож понимающего капрала чуть не отсек носы любопытным
молокососам, еще не видавшим знаменитый "летящий цветок сливы",
и всем своим широким лезвием оборвал визг растрепанной бабы.
Довольно ощерившийся Муад небрежно скинул тело набежавшим
труповозам и медленно обернулся к выбегающим из дверей мужчинам.
Звездный час сотника Муада! Много их, таких часов, было у него,
когда доведенные до отчаяния люди - впрочем, какие там люди -
вражья жратва - и все! - вот они-то и давали сотнику возможность
для урока новобранцам. Истерические дерганья протрезвевшего
папаши Ломби, тупая звериная ярость старшенького, вилы их
никчемушные,- неужели для этого стоит греть ладонь об эфес
короткого меча с почетным набалдашником Серебряных Веток?..
Разумеется, не стоит. Отчего бы не приколоть неразумных селян их
собственными вилами? Действительно. И приколол. Под аплодисменты
сопляков и одобрительные взгляды изрубленных ветеранов. Легко
приколол. Даже изящно. Жаль, кабан ушел. Хотя и оставшегося
молодняка с избытком хватило на всю сотню. Тоже, надо заметить,
свиньи порядочные были...
А тела семейства Ломби мерно подпрыгивали в телеге, едва
поспевающей за арьергардом скачущих. Завтра, завтра они вернутся
в мир, и лучше бы им не возвращаться - для принятия ритуальной
ступенчатой казни, "положенное число раз и до полного
умерщвления", когда последние браслеты несколько дней будут
надеваться на корчащихся людей, вновь возвращающихся для новых
уходов - "и всех, близких Не-Живущему по крови, дабы лишенный
пищи Враг, источник бедствий людских, ввергнут был в Бездну
Голодных глаз..."
Жаль, кабан ушел. И поросенок ушел. В лес. Куда там было обещано
засунуть язык нерадивого капрала Ларри? Ах, ну да...
ЛИСТ ВТОРОЙ
...И в каждом саване - видение,
Как нерожденная гроза,
И просят губы наслаждения,
И смотрят мертвые глаза.
...освещенный дымным пламенем костра зал. Голая, невиданно
худая старуха сидела у очага, скелет из черных лоснящихся
костей, и высохшие длинные груди ее, подобно плоским побегам
табака, ниспадали до самого низа живота. Кривой палкой, зажатой
в обеих руках, она помешивала омерзительное варево в огромном
глиняном котле, тысячи мух гудели над ней, ползали по впалым
щекам, укрывались в ее сальных лохмах.
Когда Малыш иа-Квело подошел поближе, она задрала острый
подбородок и нараспев произнесла:
- Ох, ох, ох, бедолага, бедняк неприкаянный, да неужто он не
знает, что не стоит самовольно совать руку слону в задницу, а то
беды не миновать - скажем, встанет слон, и виси после у него под
хвостом!..
Она покачала головой, словно выражая сочувствие заблудшему,
которому грозила страшная участь.
- Неужто он не знает, что прийти ко мне легко, а вот
выбраться потруднее будет?..
Малыш иа-Квело почтительно обнажил плечо под пристальным
взглядом оскалившейся Длинногрудой Королевы и промолвил,
улыбнувшись:
- О моя Королева, этот бедолага давным-давно ничегошеньки не
знает... Испокон веков бродит он по этому необозримому миру в
поисках дорог ведущих и дорог выводящих, а знай он дороги,-
разве пришел бы сюда?
- Да уж,- усмехнулась старуха, блестя хищными, не по
возрасту, зубами,- знал бы дорогу, не пришел бы к порогу...
Она протянула стынущие руки к очагу, долго качала головой и,
наконец, спросила голодным голосом, на дне которого сливались
угроза и обещание:
- Славный ты малый, хотя и подлизаться не дурак. Подойди-ка
ближе, посмотрим, сумеешь ли ты умастить бальзамом мою спину так
же ловко, как словами мою душу...
Старуха протянула Малышу зеленоватую склянку и, не вставая,
подставила свой длинный и узкий волосатый хребет, с выпирающими,
как рыбьи кости, острыми позвонками. Молча взял иа-Квело
склянку, и вскоре руки его стали кровоточить, покрывшись
порезами. Казалось, старуху опьянил запах крови, она то и дело
поворачивала к нему свою исходящую пеной морду гиены с острыми
белыми клыками, будто готова была вцепиться ему в горло.
- Скажи-ка мне, любопытный странник, что мягче - моя спина
или твои ладони?
- Твоя спина,- ответил Малыш иа-Квело.
И в тот же миг увидел перед собой дивную спину девушки с
круглыми крепкими плечами и бедрами, изгиб которых...
...приподняла до бедер свои мерзкие лохмотья и, слегка
раздвинув ноги, начала выстукивать на тощем животе мерный ритм;
она барабанила, а из-под подола выскакивали крошечные серенькие
существа с ярко-рыжими волосиками на остреньких затылках, и все
они под застывшим взором Королевы, зрачки которой утонули в
белом взгляде страшной шоколадной статуи - все они улетучились
из пещеры по ведомым им делам, а старуха вернулась к очагу и
простерла руки над огнем; тело ее тяжко сотрясалось в робких
лучах заходящего солнца, не осмеливавшегося войти под низкие
своды, ее били корчи, и гость неслышно сидел в дальнем углу
зала.
Так прошло три дня, и снова превратилась Королева в девушку с
ослепительными белками глаз; но когда на смену красавице
возвратился живой скелет, Малыш иа-Квело с удивлением
почувствовал, что не испытывает такого отвращения перед ним,
хотя так до конца и не свыкся с тяжелым духом, окружавшим ее, с
царапающим слух голосом; он смог даже делить ложе с этим
обтянутым иссохшей кожей призраком, избегая смотреть ему в
глаза, но иногда даже волнуясь за старушку.
Доверившаяся Малышу возвращавшаяся девушка с блестящим
взглядом,- она поведала ему о кошмарах детства своего, о
приобщении, о злодеяниях своих в старом, сморщенном обличьи,
чуждом даже для нее самой, о выпитой крови забредавших в пещеру
Скитальцев; она кормила иа-Квело фруктами и поила только
родниковой водой, потому что от иной пищи тело его приобретало
слишком дразнящий запах; она давала ему капли своей рубиновой
крови и с ними же пекла особый медовый хлеб с бурой корочкой, и
Малыш звал этот хлеб любовной приманкой, и нутро его содрогалось
от мякоти хлеба...
Так прошла вечность, потом еще и еще одна вечность, и
тускнела память Малыша, и солнце стало обжигать кожу его, черную
кожу сына солнца, а старуха сидела у очага в мертвом, сонном
оцепенении, а девушка была такой же ослепительной, как и в
первый день, и бледнеющий Малыш стал понимать, что имела в виду
Длинногрудая Королева, говоря о...
ЧЕТ
...Лук сломан,
Стрел больше нет,
Время стучится в виски,
Не лелей робеющего сердца,
Стреляй без промедления.
"Змее же свойственна гибкость и яд, тигру - ярость и мощь удара,
крепок загривок у лесного медведя, и подпрыгивает орел,
взмахивая крыльями; обезьяна хватает неведомое, труслива и
быстра крыса - и неискушенный теряется в вечной изменчивости
признаков, а растерявшийся издает звуки жертвы, и податлива для
охотника такая добыча.
Знающий же различает скрытое и знает простое - более великое,
нежели обилие признаков и умений. И знает он, что стелется по
земле змея, не имея конечностей от рождения своего, кошка
прыгает, куда захочет, и нет разницы между любыми из четырех ее
лап; и есть у пернатого пара крыльев для полета, и пара
когтистых ног для ходьбы и ловли, и несходны меж собой пары
конечностей птицы.
Три уровня обнимают сущее: земля, мир и небо, и три образа живут
в нем - птица, кошка и змея, потому что вставший на дыбы медведь
разделяет лапы свои и, уподобившись птице, валится на врага
сверху, и подобен змее припавший к земле пардус, жалящий единым
убийственным броском.
Когтистые ноги имеет птица, и огромные распахнутые крылья, и не
позволяет она приблизиться к себе, потому что податливо птичье
тело, легко рвется оно; бьет птица всей тяжестью могучих
крыльев, когтями хватает добычу, рушась на подмятую жертву,
топча ее, но отлетая при малейшей угрозе,- и трудно прорваться
сквозь хлопанье, мельканье и взмахи разнолапого...
Но кошка способна на это, ибо любит она близкое объятье, рвется
к нему, сжавшись в упругий ком, и, прыгая вперед, все четыре
короткие лапы свои обрушивает она градом непрерывных ударов,
покрывая врага ранами и не давая опомниться; бессильно режут
воздух огромные крылья, не могут они сбросить вцепившегося в
грудь, перья летят во все стороны, и трудно справиться со
спрессованной яростью одинаковолапого...
Но змея способна на это, ибо лишена змея конечностей, и ядовита,
и холодна, и только лед змеиных колец может ждать чужого
нетерпения, удара неосторожного, и дождется своего змея, но
объятье ее короче, чем у кошки - тяжело стряхнуть обвившуюся
смерть, и ударить нелегко по узкой пружине... Быстр поцелуй
змеи, ядовит он, никто не подставит змее лазейки, но сама найдет
она место и время для укуса, ужасен бросок гадины, невозможно
спасение - но птица способна на это, падая сверху, ударяя всей
длиной крыла, хватая кольца когтями, и бьется гибкость в
жесткости; и так замыкается круг...
Поэтому знающий не мечется по сторонам, следуя многочисленным
различиям, и не выпячивает перед глупцами разнообразие искусства
своего, но следует основе, и на враждебность змеи меж людей
падает с небес крепкокрылым орлом, на жесткость орла
гордого-мягкими кошачьими лапами отвечает, тело рвущими; и
огненный взрыв кошки разбивается о ледяную невозмутимость
единственного жала...
Потому устроен так мир, что птицы в нем змей пожирают, кошки же
любят птичье мясо, а не наоборот, и змея жалит протянутую лапу
без промедления.
И есть дракон в мире, имея змеиный хвост, птичьи крылья и лапы
кошачьи четыре, и подобен он всем троим, летая в небесах, по
земле бегая и стелясь, как змей - а человек подобен дракону, и
на многое способен человек..."
Что же ты знал такое, старый Джессика, чего не знали многие, что
хотел ты и сумел передать мне, молчаливый целитель, невинный
убийца, толстый, одышливый, старый больной человек, подобный
дракону?!.
НЕЧЕТ
Собака оплакивала умершего повелителя, лохматая преданная
плакальщица, и захлебывающийся вой ее метался в сизых завесах
туч, разбивался об угрюмо молчащие холмы, путался в ночной
листве осиротевшего бука; выл, надрывался верный Чарма, забывая
зализывать слипшиеся раны - а над опрокинутым иссеченным телом
сидел гибкий высокий юноша, неподвижный и ссутулившийся, и
обнажены были правые руки Живущего в последний раз и Ушедшего в
последний раз, бесстыдно обнажены, умер стыд, и видела луна
одинаковые девять браслетов.
Долгую жизнь определила судьба старому Джессике; выбрала жизнь
из сумки везения все положенные ему уходы - последний остался, и
тот разыграли за него лесные братья в зеленых капюшонах,
улыбчивые дикие дети, легко трясущие кости чужих игр. Кости...
Молчал знахарь. Топтали бездумно и беззлобно травы редчайшие -
молчал, пальцы разбойные по ларям шарили - слова не проронил, и
за бороду дергал смешного старика атаман Ангмар; предание гуляло
о волосатых Ангмарах, людях с головами песьими, и зарычал низко
квадратный волкодав, врага почуяв.
- Приколи собаку! - властно кинул оскалившийся Ангмар, и
коренастый бородач умело ткнул подобравшегося Чарму зазубренным
дротиком. Хаживал бородач на волков, на медведя с рогатиной
хаживал, только тяжело вспоминать о победах охотничьих с глоткой
вырванной, потому как незнаком был для хрипящего ловчего
страшный бросок боевых берийских собак.
Сразу понял все Ангмар, ловко понял, славно понял - взвыл Чарма
с лапой разрубленной, и братья лесные без главаря остались,
нельзя в атаманах ходить с перебитой шеей, даром что холка твоя
пошире бычьей...
Так и случилось дикое, и застал вернувшийся из деревни ученик -
застал остывающее тело учителя, и изрезанного воющего Чарму, и
лошадь дрожащую, в спешке забытую - трупы своих-то братья в лес
уволокли, встанут ведь дружки назавтра, браслеты почесывая, как
пить дать встанут, им еще жить да жить, кому по три, кому по
пять раз, и кровавым спросом спросят с бросивших их - тяжело
нести восемь трупов, дорого плачено за бешеного травника с
выродком его натасканным, людоедом, но что поделать, раз так...
Лошадь от них осталась, добрая лошадка, смирная, и когда луна
отразилась в карих конских глазах, встал юноша, и скупы были его
движения, движения человека, выбравшего свою дорогу. Вспорол нож
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг