добродетели придут сами собой.
- Нет у меня ни жизни, не смерти. Осознание Права для
меня и жизнь, и смерть.
ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ.
Когда слова вертятся на языке, толкаясь и отпихивая друг
друга локтями,- все они кажутся невероятно значимыми и
ужасно нравятся сами себе. Но лист бумаги нейтрально бел, он
такой плоский, этот хитрый лист бумаги, что стоит словам сбежать
вниз по кончику пера и упасть на заснеженную равнину, как они
намертво примерзают к ней, и становятся плоскими, и лишь
уныло переругиваются со вздорными запятыми. Да и чьи они, эти
слова - мои? А кто такой он - тот, который есть Я?
Тот, который есть Я, сидит в данный момент на шатком
трехногом табурете, в самом дальнем хранилище Зала Ржавой
подписи; он сидит, прихлебывая густой остывший глинтвейн, тупо
уставившись в чехарду давно знакомых страниц, и слушает
самоуверенную болтовню того, который будет Я.
Этот самодовольный индюк - под индюком подразумевается
тот, который будет Я - так вот, он считает, что всего
написанного как раз и не стоило писать. Тот, который будет
Я, утверждает, что в подобном бестолковом и дилетантском
изложении тот, который был Я, выглядит полным, хроническим,
бессмертным и бессмысленным идиотом.
Тот, который есть Я, с ним полностью согласен. Он кивает
головой, откладывает в сторону перо и вслушивается в шаги за
дверью. Это приближается тот, который не Я; и он имеет свое,
особое мнение, которое сводится к тому, что будь он на нашем
месте, он все сделал бы гораздо лучше. И из Харона он вытянул бы
побольше информации, и к девушке отнесся бы гуманнее, и уж
наверняка тот, который не Я, не стал бы устраивать глупой
клоунады в таверне...
- Бред какой-то,- бормочет себе под нос тот, который
не Я.- Вывеска эта с "Огурцом"... Чушь и
маразм!..
- Пусть чушь,- пытается сопротивляться тот, который
есть Я,- пусть маразм... Но ведь было! Ведь правда!..
- Кому твоя правда нужна?! Сиди себе смирно, сопи в две
дырки и не корчи из себя непризнанного гения!..
Кто это?! А... это тот, кем Я не буду никогда. У него есть
дурацкая манера подкрадываться, прячась за стеллажи, а потом
орать в самое ухо. Хамство и больше ничего...
Те, которые Я - мы встаем и прячем рукопись в шкаф.
Завтра, завтра новые слова будут толкаться, ссориться, не
догадываясь о своем неприглядном будущем. Эх, слова, слова -
вы думаете, у нас по-другому?..
А вокруг угрюмо толпятся стеллажи, и мириады колышущихся
листков с договорами шелестят высохшей мертвой листвой, и каждый
лист уже начал сохнуть и желтеть, начиная с грязной ржавой
подписи в правом нижнем углу...
ГЛАВА ВТОРАЯ,
написанная от третьего лица, которое не до конца уверено в том,
что оно - именно третье, а также это глава о съеденном
яблоке и выпитом чае; с приложениями и заметками на полях.
1
Ночь гуляла по осиротевшим казармам. Всех бесов решили на три
дня вывезти в лагеря за город, и целое утро во дворе торчали
скрипучие деревянные повозки, бородатые погонщики кормили сонных
волов и помогали грузить оружие и палатки, а большинство
гладиаторов с седлами на плечах отправились к Медным воротам, за
которыми начинались выпасы приписанного к школе табуна.
Но к вечеру осела пыль, а вместе с ней угомонились сплетни
горожан о причинах столь неожиданного события, захлопнулись
ставни на окнах, и в корпуса казарм вошла ночь. Сперва робко, а
затем - все увереннее... Вошла и осталась.
Вначале ночь долго валялась на аккуратно застланных койках,
перепробовав все до одной, после она немножко посидела за
столиком дежурного ланисты, около часа бегала наперегонки со
сквозняком по пустынным коридорам и, наконец, приблизилась к
кухне, откуда доносились гул голосов, редкие удары и хруст
костей.
В кухне горел свет, и это раздражало ночь. Буркнув что-то
невнятное, она припала к замочной скважине и затаила дыхание.
У стола стояли три или четыре медных бака, доверху забитых
бесстыдно голыми, освежеванными тушками кроликов. Рядом
видны были несколько тазов, куда время от времени шмякался
отрубленный кусок. Ночь присела на корточки, и угол обзора стал
значительно шире. Кроме того, стало лучше слышно.
- А я тебе говорю, что сроду такого не случалось! До Игр три
дня, а эти долдоны учения придумали! Kого учить-то?! Все равно
ни "почек", ни свистунов дальше пролога не пустят...
Верно я говорю, Кастор?!
- Оставь его, Харон. Сам знаешь, не ответит... Вон, кроля
режет, и ладно... Старенький он...
У старенького Кастора было тело мраморной статуи, густая черная
борода без единого седого волоска и гладкие руки юноши. Но все
это великолепие как-то сразу уходило на второй план, стоило ему
поднять голову и повернуться к собеседнику лицом. Создавалось
впечатление, что голубые выцветшие глаза Кастора больше всего на
свете ненавидят свое прямое предназначение - смотреть, и их
заставляют смотреть насильно. Бесы говорят о таких, что их
зрачки затянуты паутиной вечности. Возможно, все это было лишь
красивым жутковатым образом, но взгляд самого старого из бесов
- Кастора - жил, подобно человеку на дыбе, хрипя и
содрогаясь всеми вывернутыми суставами.
Ночь вздохнула, колыша ветки за окном, и устроилась поудобнее.
Затем она подмигнула сквозняку, и эта продувная бестия так
свистнула по коридору, что незапертая дверь скрипнула и
наполовину приоткрылась. Сидящий у стола бес повернулся и
прищурился в темноту. Бес был раскос, скуласт, в руке он держал
вырванную кроличью печень, и вообще во всем его облике странным
образом сочетались дикость и задумчивость. Этакий задумчивый
дикарь, голый до пояса...
"Как его зовут?" - шепнула ночь подкравшемуся
сквозняку.
"Марцел-л-л..." - прошелестел тот, и бес по имени
Марцелл вздрогнул, отвернулся и швырнул кровоточащие потроха в
отдельный таз.
- Не кипятись, Харон,- бросил он сидящему напротив
ланисте.- Зачем зря слова треплешь... Все равно тебе на этих
Играх с другим каркасом выходить. Твой в Южный округ переводят.
А кто у нас сейчас свободен? Одни "ветки"... Трое из
углового корпуса, Кастор вот, я, да еще рогоносцев
пара-тройка... Так что сам понимаешь - Уход тебе обеспечен.
Ланиста ты классный, но - нет на нас ланисты... Так что все
будет в порядке - под фанфары и буцины.
- Спасибо, Марцелл...- Харон улыбнулся через силу.-
Только и тебя на эти Игры не поставят. Приказ вчера пришел, на
имя Претора. Велят тебя попридержать. Причин не объясняют. Так
что отдыхай... отсыпайся...
Чувствовалось, что наигранность тона давалась ему с трудом.
Марцелл пристально посмотрел на Харона и медленно вытер
грязные руки полотенцем.
- Вот оно что, значит... А я, дурак... Берегут. Для чего
берегут? С чьей подачи? Или наоборот...
- Ты не бойся, Харон,- Кастор внезапно проморгался и
захихикал. Голос у него тоже оказался старческий. Дребезжащий,
тоненький фальцетик...
- Не бойся. Мы тебя и без Марцелла убьем. Хорошо убьем,
грамотно. Спасибо скажешь. Потом...
- Скажу, Кастор, обязательно скажу...
Харон хотел было перегнуться через стол и потрепать Кастора по
плечу, но сидевший между ними Марцелл неожиданно поднял над
головой кусок мяса и изо всех сил ударил им по доске для
разделки. Потом прислушался к родившемуся шлепку, лицо беса
приобрело чудное растерянное выражение, и из горла вырвалось
глухое рычание, похожее на рык тигра.
Он схватился за голову, застонал и принялся ритмично шлепать
мясом по доске. Его била дрожь, по обнаженному торсу пробегали
судорожные сокращения, и глаза Марцелла, казалось, сейчас
вылезут из орбит.
Сквозняку стало страшно. Ночь старалась крепиться, хотя ее и
подмывало удрать куда подальше от этих сумасшедших двуногих, и
когда Харон кинулся было к припадочному - рука Кастора
вцепилась в его тунику и не позволила встать. Это глаза были
старенькие, голос, а рука - ничего, крепкая рука...
Потом ланиста так и не мог понять: возникший за окном и
заполнивший всю кухню шорох, шелест, шуршание - померещились
они ему или нет?...
- Это его Зал зовет,- прошептал Кастор, и голос беса на
этот раз оказался низким и глубоким, хотя и надтреснутым.
- Не мешай, ланиста... Отмеченный он. Скоро его Зал отпустит
- тогда беги воду кипятить. Чаю ему надо, горячего... Ни
сахара, ни меда - один чай, и покрепче. Давай...
Кастор разжал пальцы, ухмыльнулся и внезапно заорал
варварски немузыкально, стараясь попадать в ритм Марцелловых
ударов. Выскочивший за чаем Харон успел услышать только начало,
нечто вроде:
- В Зале Ржавой подписи
Бесы будут скот пасти,
Путь, ведущий к пропасти -
От края
До рая...
Сбитая с ног ночь неслышно выругалась, и пропустила тот момент,
когда корчащийся Марцелл хрипло взревел и упал с табурета на
пол. Кастор присел рядом, и страшен был в ту минуту его
насилуемый взгляд.
- Продал душеньку,- бормотал полоумный бес, поглаживая
потную Марцеллову шевелюру,- терпи теперь... Продал, продал,
и я продал, и все - вот и маемся... дешево, совсем дешево,
горсть минут взяли, и те с гнильцой... Зачем, зачем?.. Нельзя
так жить, нельзя столько жить!.. и не жить нельзя... Отдайте
душу, не хочу, не подпишу, нельзя... В Зал иди, Марцелл, в Зал
Ржавой подписи, иди - пока зовет... меня не зовет уже...
Марцелл вздрогнул и открыл глаза. Кастор склонился над ним.
- Ну что? - жадно прошептал Кастор и губы его
затряслись.- Что видел? Что?!
Марцелл приподнялся.
- Я спал, мадонна, видел ад...
Слова, рожденные беспамятством, странно прозвучали в пропитанной
запахом мяса кухне. Марцелл выгнулся и потерял сознание.
В двери влетел Харон с узелком чая.
2
Ночь вышла во двор и присела на ступеньки. Гроза, копившаяся
целый день, полыхнула несмелой молнией, и в разорвавшемся
занавесе, у самых ворот, ночи примерещилась нелепая, невозможная
фигура - будто песчаный варан встал внезапно на задние лапы,
и на плоской морде ящера застыло напряженное человеческое
внимание... В следующее мгновение двор был уже пуст. Ночь
прыгнула к забору, но на улице никого не было; если не считать
случайного прохожего в блестящем синем плаще, уже свернувшего за
угол.
Начался дождь. Ночь подумала и вернулась под крышу.
ПРИЛОЖЕНИЕ III
(Кодекс Веры, глава о Порче, раздел "Строения")
ХIV. 6. Строениями называются искусственно возводимые
места обитания людей, содержания домашних животных, хранения
любой собственности; постройки гражданского и культового
предназначения, а также естественные природные образования,
соответствующим образом подготовленные.
ХIV. 7. Любое строение возводится с соблюдением положенной
технологии, как то: ритуальные щели для проникновения осадков и
образования сквозняков, пропитка строительных материалов
гнилостными мастиками, использование положенных пород дерева и
стандартизированного кирпича, наличие в подвалах грунтовых вод,
и т. д., см. раздел "Порча: предпосылки и условия".
ХIV. 8. Всякое строение, включая естественные природные
образования, формируется таким образом, чтобы при оставлении
строения человеком и прекращении непрерывного человеческого
ухода покинутое строение немедленно вошло в перманентный цикл
разрушения и по истечении срока от пяти до девяти лет пришло в
полную непригодность. Использование брошенных строений карается
в соответствии с существующим законодательством.
ХIV. 9. Всякое строение не должно превышать уровня двух
этажей наземных построек, и полутора ярусов ниже фундамента. О
храмовых молельных помещениях см. раздел "Исключения -
как они есть".
ХIV. 10. Нарушения любого пункта главы о Порче, раздел
"Строения", влечет за собой пожизненное заключение в
Казематы Входящих без подачи апелляции с одновременным лишением
гражданства.
ХIV. 11. Строения, созданные с отклонениями от существующих
норм Порчи, подлежат немедленному уничтожению.
ХIV. 12. Заявления Пустотников о нарушении норм Кодекса Веры
рассматриваются советом Порченых жрецов в индивидуальном
порядке.
3
Это был совершенно обычный стол. Длинный, дощатый стол, без
излишеств, вроде гнутых ножек, лакированного панно или резьбы по
кромке. И люди сидели за этим столом совершенно обычные -
пожилые, разные, обремененные заботами и неурядицами, лысые,
бородатые... И люди, и стол удивительно подходили друг другу.
Простота, уверенность и спокойствие.
Первым справа сидел Архелай Тисский, Отец Строений. Его посох
стоял поблизости, прислоненный к стене, и на набалдашнике тускло
поблескивало стилизованное изображение циркуля - личный знак
Строителя. От посоха ложилась узкая тень, конец которой упирался
в грубые толстые подошвы башмаков - но уже не Архелая, а
следующего сидящего за ним. Чувствовалось, что этот человек
прочно стоит на земле. Многие даже сетовали, что слишком прочно,
но делали это незаметно, шепотом - и правильно делали.
Сидящего вторым звали Медонт Гуриец, и он был Отец Свободных.
Именно людьми Гурийца устанавливались сроки Реализации Права
каждого гражданина, в его канцелярии обсуждалась форма и способ
каждого заявленного Ухода, и подписи Медонта было достаточно,
чтобы гордый аристократ распустил приглашенных, вылил заранее
составленный яд и отправился под присмотром в загородное имение
- жить дальше, в горечи и позоре. Лишь Реализовавший свое
Право уходил из сферы влияния Гурийца, чье слово заканчивалось
на пороге этого мира; уходил, но напротив Медонта за столом
сидел третий человек, и даже ушедший в небо не мог пройти мимо
него.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг