Потому со странными существами люди старались сталкиваться пореже.
Здоровались, как всякий вежливый человек здоровается с незлым соседом
- и всё. Нежить, как правило, выслушивала приветствия угрюмо, но с
тем, кто умел поздороваться, вражды не имела. Попробуй чужак
искупаться в омуте - омутинник мигом на дно утащит. А свои купаются.
Ромар говорил, что дети лосося специальные слова ведают для чарусы и
кикиморы, в тайне передают от стариков. Знать бы эти слова, когда
через зыби шли...
Древяницы среди странных существ считались самыми дружелюбными.
Если плеснуть водой на ствол старого дерева, древяница смеялась и
выглядывала наружу. А Уника, когда была ребёнком, так даже играла с
обитательницей ствола. Древяница выбиралась из расщелины, усаживалась
напротив девочки, осторожно протягивала нежные, не знающие работы
пальцы, а дотронувшись до Уники, поспешно отдёргивала руку, заливалась
беспричинным смехом и лепетала что-то вроде: "Сал-ла! Сал-ла!.." А
потом вдруг взвивалась и пряталась обратно в дерево. Ни пользы, ни
вреда от древяниц не было, хоть и говорили, что они могут рыбу увести
или послать богатый улов. И всё же, Уника горько рыдала, когда
знакомая древяница перестала признавать её. Казалось бы, пустяк, а
ведь именно с этого начались безумные деяния проснувшегося Кюлькаса.
Уника подошла к дереву, погладила грубую, иссечённую временем
кору. Как давно она была здесь в последний раз! Целую жизнь назад...
Воды у Ромара с Уникой оставались сущие крохи, но всю же Уника
откупорила фляжку и осторожно отлив на ладонь несколько капель,
брызнула на ствол.
Скрипучий стон раздался в ответ. Морщинистая громада дерева
раскололась, выпустив на свет своего обитателя. Корявая фигура, словно
вытесанная из тронутой гнилью древесины, взлохмаченные лубяные волосы
и горящие безумным углем глаза. Ничей взгляд не мог бы узнать в этом
страшилище бывшую красавицу Саллу. И всё же это была она.
Двухлетняя засуха покалечила старую иву, и разве что зоркий слепец
Матхи мог бы сказать, что стало с истиной сутью древяницы в верхнем
мире: жива она или убита тупой мощью Кюлькаса, а ведь от этого
зависит, сможет ли её тень вернуть себе прежний облик, или ей
предстоит долго гнить, а потом блуждать над землёй бесплотным духом,
не способным воплотиться в новое дерево.
Но как бы то ни было, сейчас древяница никого не узнавала и,
ведомая долгой мукой, тупо шла, выставив занозистые пальцы, метя в
глаза бывшей подруге. Уника отшатнулась, закричала. Что угодно ждала
она, но только не этого. Взбесившаяся природа шла на неё, грозя
смертью. Древяницы никогда ни на кого не нападали, и потому никто не
знал, как от них можно оборониться.
Споткнувшись о корень, Уника упала и в этот момент между ней и
страшной неузнаваемой Саллой возник Ромар.
- Уходи! - крикнул он, шагнув навстречу древянице..
Салла, шипя словно рассерженный камышовый кот, прыгнула вперёд,
впилась в грудь Ромара, но старик не остановился, а сделал второй и
третий шаг, оттесняя древяницу к иве.
- Уходи! - снова закричал он, и на этот раз Уника поняла, что
Ромар кричит не древянице, которая всё равно не разбирает слов, а ей.
Уника отползла в сторону, не отводя глаз от сцепившихся противников.
Салла уже висела на Ромаре, терзая его одеревенелыми когтями. Ей
нельзя было повредить простой силой, да и не было такой силы у двух
измученных путников, а магии в эту минуту древяница не боялась вовсе,
и окажись рядом хоть сам неуязвимый Кюлькас, она и на него кинулась
бы, терзая каменную чешую колючками коготков.
Непослушными пальцами Уника путалась в узлах верёвки, которой была
затянута сума. Достать нож, и тогда она сможет помочь Ромару. Ну
почему мешок завязан?.. Никогда больше не стану затягивать узел на
нём...
Ромар дошагал к дереву, но не остановился, словно грудью хотел
своротить наклонённый ствол. Всем телом старый колдун ударил о дерево
его взбесившуюся хозяйку. Ствол раскрылся и с тем же тягучим скрипом,
которого никогда прежде не бывало, поглотил обоих противников.
- Не надо!.. - закричала Уника. - Ромар, не надо!..
Тихо было вокруг и пустынно.
Уника достала наконец нож, замахнувшись бросилась к дереву:
- Выходи!
Молчание, тишина. Даже вялые листья не шелохнутся на тонких
плакучих ветвях.
Уника выхватила флягу, щедро плеснула водой.
- Выходи, слышишь?!
Никакого ответа.
Смирившись, Уника отошла на несколько шагов, присела на пятки.
Страшно было, как никогда прежде. Вдруг вспомнились слова Ромара: "Мы
все сделали, что могли. Тебе осталось делать невозможное." Тогда
учитель ещё сказал, что она больше не человек, она рука, которая
должна нанести удар чудовищу. Кто знает, может быть так и должно быть?
Ромар подошёл к врагу на расстояние вытянутой руки и подходить ближе
не требуется. Дальше двинется рука с зажатым ножом. Знал бы кто
нибудь, как страшно быть просто рукой!..
Стараясь ни о чём не думать, Уника отошла от расколотой ивы,
подняла мешок и сумку. Перебрала немногие оставшиеся вещи. Какая-то
одежда, инструмент... Всё это больше ей не потребуется. Сумка тоже
почти пуста. Трещотка осталась и пара орешков. Вот и славно, легче
будет идти. До Горького лимана - пять дней пути, но если идти налегке,
то можно уложиться быстрее. Уника провела рукой по животу - не
получится налегке... этот груз нигде не оставишь. Уложила в сумку
флягу и нож, мешок с ненужными вещами пристроила среди корней ивы и,
не оглядываясь, пошла в гору.
Всё-таки она не утерпела, заглянула по дороге в селение. Без
малого за год оставленные без присмотра дома пришли в упадок, хотя ни
один ещё не обвалился. С чего им рушиться, в такую сушь? Внутри всё
было разорено, переломано. Укрытые запасы диатриты сумели раскопать и
стравить за долгую зиму, Унике ничего найти не удалось. К тому же, все
дома были страшно загажены. Засохший кал валялся на полу, в очагах, на
постелях. Удивительно, почему дикарь всё, что не может понять,
стремится превратить в отхожее место?
Чувство омерзения было так сильно, что Уника ушла из селения, не
задержавшись ни на одну лишнюю минуту. Путь предстоял длинный, но
простой: берегом бывшей реки до того места, где вправо отходит Истрец,
такой же мёртвый, как и Великая. А как дойдёшь до того места, где
приключилось первое большое сражение с диатритами, так идти вдоль
старицы, никуда не сворачивая. Истрец сам приведёт к Горькому лиману.
Уника достала нож, примостила на ладони, посмотрела, куда укажет
остриё. Всё правильно, и нож туда же показывает... Значит, туда и
идти. Главно, не думать, что случится, когда дойдёшь. Рука не
рассуждает, она бьёт.
Уника уложила нефрит на место, кинула в рот орешек, как был, в
скорлупе. Глотнула крошечный глоток воды. Теперь целый день не
захочется есть, и вода тоже не понадобится. Туда дойти сил хватит. А
обратно, верно, идти не придётся.
* * *
Четвёртые сутки Уника брела по изуродованной пустоши, в которую
превратился её родной край. Реки больше не было, оголодавший Кюлькас
закрыл истоки, выпив всю воду. Старые осокори и пирамидальные тополя
торчали изломанными вершинами, травы сгорели, небо пыльно выцвело.
Непреклонный Дзар равнодушно взирал с высоты на дела своего брата.
Теперь в этих прежде благодатных краях могли бы прожить лишь диатриты
со своим птичником, но видно и они боялись проснувшегося чудовища - за
три дня Унике не встретилось ничего живого.
К вечеру третьего дня жажда стала нестерпимой, и стариковы орешки
уже не могли обмануть её. Именно тогда Уника обострившимся звериным
чутьем почуяла воду.
Когда-то здесь было самое дно реки, глубокий затон, где дремали
необъятные сомы, и налимы укрывались среди коряг, бессмысленно взирая
на просвечивающий сквозь толщу вод воздушный мир людей. Теперь в яме
оставалась лишь небольшая лужа, грязная и дурно пахнущая. Но всё же
это была вода.
Уника, увязая в сохнущем иле, спустилась вниз, стала на колени и
как в былые дни произнесла заклятье Великой Реки: "Да не замутятся
твои воды!" Теперь можно было пить. Но едва губы коснулись тёплой
нечистой воды, как с невидимого, но близкого дна взметнулись зелёные
четырёхпалые руки и, вцепившись Унике в волосы, потащили вниз.
"Не пей из реки, омутинник за волосы схватит!" - эту присказку
знает всякий малец. Но ведь она произнесла охранное заклинание,
водяной должен был признать свою! Хотя, кто теперь свой? Весь мир
порушился.
Натужно квакая и вспенивая муть, мокрый хозяин тащил Унику к себе.
В последний миг женщина успела выхватить драгоценный нефритовый нож и
полоснуть им по тонким, но узловатым пальцам. Брызнула мутная кровь,
пальцы на одной руке были отсечены напрочь, но другая рука, выпустив
волосы, рванулась и во мгновение ока, прежде чем Уника успела хотя бы
вскрикнуть, вырвала у неё волшебный кинжал. Взметнув потоки ила,
омутинник поднялся из лужи. Он был мал ростом и пузат, но лапа,
неожиданно огромная по сравнению с маленьким тельцем, цепко держала
отнятое оружие. Золотисто-крапчатые глаза полыхали безумием.
Уника невольно отшатнулась. Перед ней была смерть, но и бежать от
воды было гибелью. Оставалось хвататься за последний талисман,
подаренный Ромаром и сберегаемый для решающей схватки. Дрожащей рукой
Уника выудила из котомки маленькую деревянную трещотку. Такие трещотки
любят мастерить дети, чтобы тихими вечерами поднимать в селении
ужасающий шум и тарарам. И вот теперь Уника встала с игрушкой против
обезумевшего убийцы. Тонкие дощечки скользнули по костяшкам пальцев,
издав сухую раскатистую трель.
- Не тронь меня! - крикнула Уника и швырнула трещотку под ноги
омутиннику.
Трещотка не упала, а встала на дощечки словно на ноги, дробно
защёлкала, застрекотала, застучала и вдруг побежала прочь, переступая
деревянными плашками, звонко постукивая, хрустя, рассыпаясь треском,
будто весельчак-мастер пошёл выплясывать перед сородичами, гордясь
собой и своим умением.
- Не тронь меня! - раздалось в промежутке среди раскатов стука. -
Не тронь меня!
Мгновение омутинник взирал на удирающую забаву, а затем, взмахнув
ножом, ринулся в догон. Он бежал, тяжело шлёпая перепончатопалыми
лапами, а трещотка продолжала выплясывать и дразнить: "Не тронь меня!"
Погоня вихрем пронеслась мимо недвижной Уники и исчезла за холмом,
обозначавшим бывший берег реки.
Уника шагнула к луже, зачерпнула гнилой воды и напилась. Потом
распустила завязки мешка, заглянула внутрь. Мешок был пуст - ни
крошки, ни щепки. И зачарованный нож из священного зелёного камня
глупо и бездарно потерян. Не с чем идти вперёд, незачем вспять.
Уника кинула пустой мешок в сторону и пошла сама не зная куда.
Око Дзара падало к горизонту, воздух серел, сгущались сумерки.
Уника шла, не глядя.
Пологая балка преградила ей путь. Прежде здесь был перелесок, явор
и дикие яблони стояли вперемешку, ежевика обступала текущий по дну
балки ручей. Теперь ручей пропал, деревья облетели, и голые ветви
изломанными рёбрами торчали в небо.
Уника остановилась, набрала сушняка, запалила костер. Впервые с
тех пор, как они с Ромаром покинули лес, Уника сидела у огня. Пламя
прогоняет зверей и тонких духов, но влечёт чужих людей. А они страшнее
чем звери и ночные демоны вместе взятые. Но теперь Унике было некого
бояться. Она не дошла.
Вот сидит она у огня - Уника, дочь Карна. Отец её был хорошим
воином, он водил мужчин за реку и загнал в леса племя пожирателей
падали. Чужие не хотели уходить - возле реки всегда легче кормиться,
но охотники заставили их бежать, а Карн своими руками сразил главного
чужака, могучего и неукротимого, как носорог. Окажись отец рядом, что
бы он сейчас сделал? Уж во всяком случае, не стал бы сидеть так
просто.
Карн был одним из сыновей Умгара, что пять лет носил каменную
дубинку вождя. Вечерами, когда мастер Стакн допускает в селение
тишину, люди поют песни, и в них говорится о подвигах бесстрашного
Умгара. Что сказал бы Умгар, узнав о потерянном ноже? Он сказал бы,
что нельзя доверять женщине оружие рода. Место женщины - возле детей.
А прадед матери - Пакс, не любивший воевать? Когда род столкнулся
с пришедшим с юга племенем чёрных людей, все были уверены, что это
чужаки. И только Пакс не поверил и остановил войну. Пакс не побоялся
взять в жёны чёрную женщину и долгие годы жил на отшибе, пока люди не
убедились, что его дети не стали мангасами. И хотя редко темнокожие
женщины появляются в семьях родичей и редко свои девушки уходят на юг,
но всё-таки теперь каждый знает, что южане не чужие. С ними торгуют,
выменивая на кремневые желваки кусочки травянистого малахита и
драгоценную ярко-алую киноварь, с которой не сравнится даже самый
чистый сурик. А самой Унике от тех давних предков достались вьющиеся
волосы цвета воронова крыла. Но что сказал бы рассудительный Пакс,
услышав её историю?
А Сварг - великий шаман, живший так давно, что его не помнит даже
Ромар; ведь Сварг тоже из её семьи!.. Это его имя не устают проклинать
старухи-ведуньи. Они помнят, что прежде решения принимали матери, а
охотники судили о своём лишь за стенами селения. Но Сварг посрамил
колдуний и с тех пор всё переменилось. К добру это было иль нет -
сейчас трудно судить, но ясно одно, окажись на её месте Сварг, он бы
не отступил так просто. И уж тем более никакой омутинник не сумел бы
отнять у искушённого мудреца священный камень. Ох, не тем рукам
доверила судьба жребий рода! Прав был Сварг - ничего женщина не может,
если не прикрывает её сильное плечо.
А основатель рода всезнающий Лар, что носил на голове рога в
память о прошлом племени? Лар родился зубром, но потом решил
превратиться в человека, чтобы род его жил у реки и владел всей
землёй. Лар не боялся предвечных чудовищ, каменной палицей он разбил
голову великану Хадду и с тех пор зима уже не длится весь год, а в
нужное время уступает место лету. Не испугался бы Лар и Кюлькаса, он
бы знал, как поступить с повелителем вод. Свою мужскую силу Лар вложил
в каменную палицу и уходя с земли, передал её потомкам, велев беречь и
преумножать силу рода. А что сделала она? - потеряла священный нефрит.
Нет ей оправдания и не будет прощения.
Уника скорчилась возле гаснущего костра и незримыми тенями
собрались вокруг предки. Сильные и неукротимые сидели, наклонив
упрямые лбы, и не говорили ничего. Они не судили и не требовали, они
ждали. А где-то за их спинами молча стояла Великая Мать, Хранительница
Очага, без которой даже великий Лар не смог бы стать человеком и
продлить свой род. Она тоже ждала и, вопреки всему, надеялась.
Где-то в беспредельной дали, в лесах, где властвуют большеглазые
ночные убийцы, где живёт назло недоброй судьбе упрямый род сыновей
медведя, в маленьком посёлке среди землянок и шалашей бил в бубен
неверный шаман Матхи. Сияющим простором открывался перед ним мир
духов, видно в нём было во все края, но нигде не увидать было надежды.
И ничего не мог изменить шаман, былинки не мог сдвинуть, ибо сила его
была в том, чтобы знать, но не мочь, а такая сила - бесплодна. Зорким
оком видел Матхи утерянный нефрит, он и здесь сиял зелёным, рассыпая
свет окрест себя. Не было рядом с ножом ни одного человека, последнее
колдовство шамана принесло наконец удачу. Омутинник не признал старого
знакомца, но покорно напал на подошедшую к воде путницу, поскольку
видел гибель своего мира и готов был наброситься на кого угодно.
Оставалось лишь упросить его отнять нож, и он это сделал. Теперь
нож похоронен в одной из илистых ям, где никто не сумеет его отыскать,
а через год или два, когда река вернётся в своё русло, клинок будет
вовсе невозможно добыть. Великая не возвращает того, что взяла.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг