улицу. Просто подышать свежим воздухом, очистить лёгкие от яблочных
миазмов. А есть ли что под деревом или нет - его не волнует.
Он стоял, вдыхая холодный, очищенный туманом воздух. Вокруг
потихоньку светало, где-то далеко, на болотах кипели клики журавлей.
Потом, заглушив их, возник иной, знакомый и родной звук. По дороге шла
машина.
Ефим поднялся на гребень и увидел ползущий в гору фургон. На его
стене красовалась чёткая надпись: "Автолавка". Ну, конечно, Путило же
говорил, что по средам в Горках хлебный день, приходит машина.
Пожалуй, стоит сходить. Не может же быть, что там и продавец такой же
дурной.
Ефим сбежал вниз, взял деньги, сетку для продуктов и стоящие часы
и поспешил в деревню. Поспел он вовремя: автофургон с распахнутой
задней дверью стоял неподалёку от колонки, а вокруг толпились, видимо,
все обитательницы выморочной деревни. Некоторые уже отоварились, но не
уходили, поддерживая светскую беседу. На продажу был выставлен чёрный
хлеб, мятные пряники каменного свойства и яблоки крымского сорта
козу-баш, от долгого и нерадивого хранения и впрямь ставшие похожими
на козью морду. Кроме того, была ещё пара импортных туфель
производства местного кооператива. Каждая бабка брала их, осматривала
и, оценив, возвращала обратно.
- Добрый день, - сказал Ефим, подходя.
Покрытые платками головы на мгновение повернулись к нему, затем
вновь возобновился прерванный было разговор. Бабки говорили быстро со
странными жалобно-вопросительными интонациями, обрывая фразы,
казалось, на середине слова. Понять нельзя было ничегошеньки. Не ясно
даже, по-русски они говорят или опять на своём мазовецком.
- Кто-нибудь может сказать, сколько сейчас времени? - громко, ни к
кому в особенности не обращаясь, спросил Ефим.
Беседа вновь прервалась, потом одна бабка, наклонившись к товарке
и указывая на Ефима зажатой в тёмной руке неошкуренной рябиновой
палкой, отчётливо произнесла:
- Гэвэр музар. Мэдабэр ло барур, кэ'илу hу ло руси. Канир'э -
йеhудон.
Всё было ясно. Ефим послушно умолк. Потом, решившись, прошёл мимо
очереди, протянув деньги, сказал:
- Две буханки, пожалуйста, - и неожиданно получил и хлеб, и сдачу.
Старухи неодобрительно смотрели на нарушителя, но ни одна не
вмешалась. Очевидно, вымершие мужчины пользовались в деревне льготами
и преимуществами.
- У вас часов тоже нет? - обратился Ефим к продавщице.
Спросил, как в прорубь прыгнул.
- Nesaprotu, - ответила та, приветливо пододвигая бучанский ящик с
отходами крымского производства. - Vai tu abolus negrili?
Ефим попятился. Он узнал местную диву, с которой повздорил
намедни.
Из деревни Ефим вышел в полном раздрае чувств. Шагал, размахивая
авоськой и пел на прежний мотив:
- А хле-еба-а чёрного я-а всё-таки купи-ил!..
Навстречу по дороге плелись ещё две старухи. Должно быть, спешили
на большую распродажу из какой-то совсем уж затруханной деревни, куда
и ворон костей не заносит, и автолавка не заезжает.
- Привет, бабуленьки! - крикнул Ефим. - Кумарет шалтравух!
[кумарет, шалтравух - сорта яблок.]
- Мен тусiнбеймiн, - ответила одна, а вторая добавила:
- Би олгох гуй.
- Ну конечно, - улыбнулся Ефим. - Чего ещё от вас ожидать?
Старухи засмеялись визгливо, и первая не без кокетства сказала:
- Келе алмайтынма катты экiнмiн.
- Я так и знал, - подтвердил Ефим.
Хорошо поговорили, содержательно.
Поднявшись до половины склона, Ефим свернул к ближней яблоне. Там
лежал штрифель.
- Повторяетес-сь... - прошипел Ефим и со сладострастным
наслаждением растоптал яблоко.
Потом он проверил баррикаду на амбразуре. Доски были сбиты и
валялись в глубине дота.
- Ну я вас! - угрожающе проскрипел Ефим и помчался ко входу.
Захарыч ожидал его возле дверей. На этот раз он оставил где-то
сапёрную лопатку, зато приволок небольшой рогожный мешок.
- Гэй, стораж! - позвал Захарыч. - Глядзi, якi торф добры. У торфы
трэба ховаць.
Ефим раскрыл протянутый мешок. Там была какая-то сероватая
пакость. Может и в самом деле - торф. Ефим поднял мешок и высыпал
торфяную муку на голову деду.
- Вон отсюда, - раздельно произнёс он. - Ещё раз тебя тут увижу -
убью. Усёк?
Он с грохотом захлопнул стальную дверь, следом деревянную.
Пробежал подземными ходами к жилому доту, припал к бойнице. Под
яблоней ничего не было видно. Должно быть, опять зелёный сорт попался
- не иначе - ренет Симиренко. Ненавижу! Но дед-то, а? Каков шутник?
Ничего, я ему устрою добры торф. Забудет, как шутки шутить. Дай срок,
я тебя поймаю...
Ефим сбросил плащ, подошёл к столу. Тесто в деревянной дежке уже
поднялось. Ефим примял его и вывалил на присыпанный мукой стол. Он
месил это тесто так, словно перед ним был виновник всех последних
событий. Хотя, собственно говоря, что такого произошло за эти дни? Да
ничего! И психовать незачем. С Захарычем он разберётся потом, а сейчас
предстоит печь штрудель. Настоящий верхненемецкий штрудель с настоящим
тирольским розмарином.
Спокойная размеренная работа вернула Ефиму благодушное настроение.
Он готовил начинку: резал тонкими ломтиками восково-жёлтые с
золотистым отсветом яблоки и рассуждал вслух:
- Ну и что такого? Главное - не нервничать. Я сюда отдыхать
приехал. У меня всё в порядке. Просто края кругом дикие. И люди,
которые остались - тоже. Никто надо мною не издевался, они меня
всего-лишь не понимали. Мы чужие. Тут уже не разобрать, кто настоящий
- я или они, мы просто разные. Нам договориться сложнее, чем элоям и
морлокам. Я легче с немцем договорюсь, в каске и с железным крестом...
Лёгкий шорох заставил его оглянуться. Возле запертой двери стоял
немец. Совершенно такой, как представлялось. В каске. С крестом.
Курносое рыльце автомата смотрело в живот Ефиму.
- Штрудель зи дойч? - гортанно спросил фриц.
- Скрыжапель, - ответил Ефим. - Сюислеппер. [скрыжапель,
сюислеппер - сорта яблок.]
- Зер гут, - согласился немец и немедленно растворился.
- Всё ясно, - сказал Ефим. - Я сошёл с ума.
Как всё просто! Можно было догадаться сразу. Сначала -
переутомление и огорчение от несданных экзаменов, потом могильная
тишина, темнота, жизнь в склепе. И яблоки, что "мозг главной
укрепляют, благовония ради своего". В малых дозах, может, и укрепляют,
а в больших, если верить гомеопатам, действие будет обратным. Вот они,
яблоки, за стеной. Сотни тысяч, миллионы яблок. Скороспелые, прошедшие
климактерическую фазу, и зимние, ещё не улежавшиеся, кислые. Но все
они живы, они не просто лежат, а дышат, забирают кислород, выдыхают
углекислоту и этилен. А этилен, между прочим, наркотик и не слабый.
Действует, правда, лишь в очень большой концентрации, но кто знает,
сколько они его тут надышали, все вместе-то? А запах? Он хорош, пока
почти незаметен, но когда он в избытке... Если вдуматься, из какой
пакости он состоит... Теперь Ефим чётко различал в пропитавшем всё
яблочном духе отдельные компоненты: смердело бутилбутиратом, несло
изобутанолом, пованивало ацетоном и этилацетатом. А ещё в яблочном
аромате обнаружен метанол. Это уже полный конец. Недаром древние
считали, что сырые яблоки есть вредно.
Ефим выставил стекло, приник пылающими щеками к стальным щекам
амбразуры и долго старательно дышал. Потом как следует собрался, надел
телогрейку и ватные непромокаемые штаны, в которых зимами ездил на
рыбалку, и отправился в дозор. Запирая двери, вставил в контрольку
листочек с самым вычурным из своих факсимиле - кто знает, вдруг у
Захарыча есть дубликат ключей, и в отсутствие хозяина он шастает по
складу.
В сумерках Ефим вышел к дереву, без труда отыскал ожидаемый
зелёный плод - крупнину антоновскую, невкусное яблоко, годное в мочку,
а также на мармелад и пастилу. Топтать яблоко Ефим не стал - зачем? -
так поступают душевнобольные, а он собирается выздороветь. Есть тоже
не стал - мало ли какой гадостью мог начинить его Захарыч. Ефим отнёс
яблоко под горку и утопил во рву. Потом вернулся к дереву, выбрал
кочку поудобнее, уселся и стал ждать.
Темнота быстро сгустилась, лишь размывы туч над головой продолжали
сереть на чёрном фоне. Ночи ещё не было, где-то в безудержной дали
заунывно выл вакуумный насос, вытягивающий у колхозных бурёнок
последние капли жидкого молока. Шла дойка. Потом и этот звук смолк.
Пала ночь.
Ефим сидел недвижно, чутко вслушиваясь в мир. Летом и весной
ночная природа непрерывно гомонит: щёлкает соловьями, трещит
коростелём, орёт лягушками, звенит зелёной кобылкой и просто шуршит,
пробираясь в траве и по ветвям. Осенью жизнь спит, осенью тихо. В
такой тишине невозможно потерять бдительности, Ефим невольно
вслушивался, хотя и понимал, что Захарыч, ежели придёт, будет с
фонариком. Впрочем, вряд ли это шутка Захарыча - слишком уж она
сложна, громоздка и, главное, бесцельна. И всё-таки, лучше грешить на
Захарыча, чем на собственный психоз.
Смотреть в глубокой ночи было некуда, но Ефим регулярно обшаривал
взглядом окрестности: не мелькнёт ли где затаённый луч. По ассоциации
вспомнился ломтик солнечного света, проникший сквозь амбразуру, и лицо
Ефима вытянулось от неожиданной и дикой мысли. Ведь если вечером в
доте солнце, значит, амбразура направлена на запад! Что же это за
укрепрайон такой? От кого собирались отбиваться засевшие под землёй
фрицы? Может это вовсе и не фашистские укрепления, а наши? Скажем,
остатки линии Сталина. На Псковщине линия Сталина, вроде, не
проходила, хотя, кто знает? - всё было засекречено, да и сейчас об
этом не слишком охотно пишут.
А с другой стороны, его дот - правый фланкирующий полукапонир и,
значит, должен смотреть почти точно на юг. Это если взорванные
центральные капониры ориентированы строго на восток. А если удар
ожидался с юго-востока, от Москвы? И вообще, с чего он решил ,что
солнце показывается по вечерам? Часы у него стоят, всякое
представление о времени - потеряно. Конечно, солнце, когда смотрит в
его окно, стоит низко, но в октябре оно высоко и не поднимается.
Ефим криво усмехнулся. Вот так - три минуты логических заключений,
и запад с востоком поменялись местами. Самого себя можно убедить в чём
угодно, было бы желание.
Чуть слышный шорох коснулся слуха. Ефим замер, мгновенно
подобравшись. Палец напрягся на кнопке фонаря словно на спусковом
крючке. По-прежнему вокруг было темно, но в этой темноте кто-то
двигался. Тихо, слишком тихо для человека.
Ефим направил фонарь на звук и судорожно вдавил кнопку. Яркий луч
рассёк ночь, вырвал из небытия кусок склона, примятую потоптанную
траву и яблоко, катящееся вниз с холма.
- Стой! - заорал Ефим, вскочив и описывая фонарём дугу вокруг того
места, где двигалось яблоко.
Потом он сам не мог понять, кому кричал в ту минуту: мерзавцу,
подпустившему живой биллиардный шар или самому яблоку.
Вокруг никого не было, не только людей, но даже трава не
шелохнулась, потревоженная каким-нибудь мелким существом, на которого
можно было бы списать происходящее. Яблоко лениво прокатилось ещё
немного и замерло неподалёку от стоящего под яблоней Ефима.
Луч фонаря скачками шарил по окрестностям, стараясь высветить хоть
кого-нибудь, хоть что-то, на что можно выплеснуть злобу и растущий
страх, на кого можно закричать, облегчив душу, кого можно ударить или
хотя бы просто обвинить в творящемся вокруг молчаливом и спокойном
безумии. Но не было абсолютно никого и ничего, кроме яблока, которое
лежало, полупровалившись в случайную ямку. Взглянув на него, можно
было смело утверждать, что оно выросло здесь, созрело, упало с ветки в
мягкую траву и откатилось вверх по склону. На пару шагов, не больше.
Давно замечено, что яблочко от яблоньки не далеко катится.
- Вот, значит, как... - произнёс Ефим, нагибаясь. - Значит,
прогуляться захотелось. Дубовый листок оторвался от ветки родимой...
Нет уж, пойдём-ка домой.
Ефим обтёр яблоко рукавом ватника, спрятал в карман. Подошёл к
доту, посветил фонариком в амбразуру. Окно открыто, правильно, он сам
открыл его перед уходом. Дверь тоже распахнута, снаружи она не
запирается. Вот только кто мог притащить яблоко из нижних галерей,
пропихнуть через амбразуру и так точно направить под ноги сидящему
сторожу?
Замок на внешних дверях был не тронут, листочек в контрольке -
цел. Ефим заперся изнутри, перевесив контрольный замок на дужку
засова. Пройдя как сквозь строй мимо рядов ящиков, вышел в дот,
закрылся и заставил дверь кроватью. Извлёк пойманное яблоко, положил
на свет. Долго и пристально разглядывал его, потом предложил:
- Признавайся.
Ответа не было. Совершенно обычное яблоко лежало на столе.
Когда-то это сорт был очень популярен на Московском и Петербургском
рынках. Назывался он "чёрное дерево", поскольку кора яблонь, на
которых он рос, отличалась тёмно-бурым, почти чёрным цветом. Яблоко
непритязательное на вид: мелкое, одноцветное, лишь чуть подкрашенное
тусклым румянцем, кожица исчерчена тонкой ржавого цвета сеткой. Зато
аромат выше всех ожиданий - с лёгкой пряностью свежей малины. И
хранятся яблоки до середины зимы, и путешествия переносят с лёгкостью,
и даже, как видим, сами порой путешествуют.
Ефим достал широкий кухонный нож, протёр лезвие полотенцем. Яблоко
безучастно лежало на столе.
- Ну,как знаешь, - произнёс Ефим и рассёк яблоко пополам.
Яблоко распалось на две половинки, и больше ничего не произошло.
Скрыв разочарование, Ефим продолжил исследование. Внимательно
осмотрел срез: плоть белая, мелкозернистая, семенные гнёзда узкие,
глубоко уходящие в тело плода. В каждой камере помещается по одному
толстому, хорошо сформировавшемуся семечку. Ефим срезал тончайший до
прозрачности ломтик, осторожно, словно яд брал в рот, попробовал.
Вкус, пожалуй, излишне островат, не улежалось ещё яблоко, в пору
войдёт недели через две. Вот, кажется и всё. А что, собственно, он
собирался найти?
Ефим изрезал яблоко на мелкие кусочки и выбросил в ведро с
картофельными очистками и прочим кухонным мусором.
Он проснулся, когда в секторе обстрела начало светлеть.
Оставленное со вчерашнего дня тесто кисло в деревянной лоханке,
присыпанные сахаром ломтики розмарина потемнели и дали сок. Тесто Ефим
выкинул, неудавшуюся начинку отправил в посудину, где бродил яблочный
уксус. Обидно, но больше такого не повторится. Пусть хоть бомбёжка,
хоть прямое попадание в бронеколпак, но завтрак, обед и ужин состоятся
вовремя. Штрудель он испечёт потом, а сегодня сделает
яблочно-картофельные галушки. Жаль к ним нет кровяной колбасы. Но
можно открыть баночку колбасного фарша.
Прежде чем взяться за готовку, Ефим выглянул наружу.
Отблескивающее пурпуром пятно под яблоней было видно издалека, и не
стоило гадать, что это там режет глаз.
На этот раз, чтобы выяснить принадлежность найденных яблок,
пришлось перерыть весь определитель. Первым плодом оказался брейтлинг,
известный также под названием "красный кардинал". Под дальним деревом
отыскалось красно-оранжевое гранатное яблоко, оно же - зимняя титовка.
Справочник утверждал, что брейтлинг особенно вкусен в печёном виде, и
Ефим понял, что надо делать.
Казнь! Причём не просто казнь, а децимация! Весь виновный сорт
должен быть наказан. Конечно, ему не управиться даже с каждым десятым,
но всё равно, за бегство одного яблока должны отвечать все.
Где лежит гранатное, Ефим не знал, зато отыскал пяток картонных
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг