Худое место, не для хозяина, а что делать? Вот устроится семья,
наладит быт - появятся и уголки, куда по неделям никто не заглядывает.
А пока и так сойдёт.
В закутке тоже было негде особенно прятаться, так что в один
прекрасный день Тих попался на глаза девчонке. Бежать было поздно, и
лишь в последний миг Тих успел перекинуться лесным зверем. Есть у
хозяина такое умение, помогающее остаться неузнанным: когда некуда
уйти от нескромных глаз - можно обернуться мелкой лесной тварью.
Только одна метка, чаще белое пятнышко, отличает перекинувшегося
хозяина от настоящей лесной живности.
- Ёжик! - закричала Дашка и быстро скатала Тиха в клубок.
Тих сердито затукал, хотел поддать колючками, но раздумал, жалко,
своя всё-таки. Тиха притащили в дом, показали родителям, положили на
пол. Тих молча ждал. Наконец, понимая, что так просто от него не
отступятся, Тих выглянул наружу. Много раз он видел эти лица спящими
или подглядывал за ними исподтишка, а теперь не только он смотрел, но
и на него смотрели.
- Развернулся... - зашептала девчонка. - Ручной!
- Смотри, у него коготь белый, - отец осторожно дотронулся Тиху до
лапки. - Назовём его Белый Коготь.
Тих даже фыркнул от возмущения: тоже нашли имечко! - но говорить
ничего не стал.
В конце концов дело кончилось благополучно: через полчаса Тиха
отпустили обратно в закут, и теперь вечерами он, перекинувшись ежом,
бродил вокруг дома, не опасаясь, что его заметят. Люди привыкли к
нему, считали своим и не трогали. Вдобавок, изредка - чаще об этом
забывали - в закутке стало появляться блюдце с молоком. Давно Тих
молока не пробовал...
На берёзах задрожали первые жёлтые листочки, вместе с ними явились
новые заботы. Тих сокрушённо качал головой, недоумевая: надо мох
сушить, заново конопатить избу, а люди знай себе бруснику таскают. О
чём думают, холодно ведь будет зимой! И дрова не запасены. Летом можно
и остатками плетня топить, а зимой?
Но людей это, казалось, вовсе не интересовало. Зато вдруг они
собрались и, заперев избу на старый замок, уехали. Два дня Тих ждал,
думал, что в гости уехали и вот-вот вернутся. Потом понял - насовсем.
Лишь теперь до него дошло, что значит слово "дачники": дом им не дом,
а так. Пожили сколько получится и дальше двинулись. Как перелётные
птицы. Не люди в доме жили - дачники.
Изба быстро выстыла и потеряла жилой дух. Зимой дверь завалило
снегом, ветер вбивал снежную пыль в щели, снег длинными языками лежал
на полу. Крысы сперва остерегались появляться в доме, но потом поняли,
что хозяин занедужил, и как в старые времена принялись хозяйничать,
тем более, что крупу дачники спрятали плохо, и длиннохвостые скоро
добрались до неё. Тиху не было дела до всего этого, тяжко было Тиху,
знал бы куда - вообще ушёл бы из дому.
Возвратилось солнце, стаял снег. Полезли из земли лопухи и
иван-чай. Начал зарастать огород, закрапивело вдоль стен, брёвна снова
засырели. Тих вышел из дому, перекинулся ежом. Лучше в лесу сгинуть,
ящере на обед попасть, чем смотреть, как всё рушится.
По дорожке раздались шаги, из-за поворота показались люди.
Впереди, размахивая руками, бежала Дашка, за ней с двумя рюкзаками -
один на груди, другой на спине - шёл её отец. Мать приотстала, но Тих
понимал, что придёт и она. Дачники вернулись.
- Хо-хо! - воскликнул мужчина, ломясь прямиком через высокую
траву. - Стоит хибара! Из снарядных ящиков сколочена, а стоит, ничего
ей не делается!
"Как же, не делается... - подумал Тих. - Полный подпол плесени."
Секунду Тих колебался, потом юркнул в щель между жердями, а оттуда
сквозь сырую стену домой.
Один за другим пошли дни почти нормальной жизни, только теперь Тих
всё время помнил, что это ненадолго, и скоро дом опять опустеет.
Однажды Тих сидел в закутке и от нечего делать перебирал
наломанные из ветхих жёрдочек поленья, чтобы сухими были, когда
понадобятся, как вдруг услышал крик:
- Ёжик! - кричала Дашка. - Папа, смотри, наш Белый Коготь бежит!
Во дворе послышалась возня, потом мужской голос произнёс:
- Нет, это другой, наш не такой.
- Давай его с Белым Когтем познакомим? Вдруг это ежиха, тогда у
них семья будет.
Тих невесело усмехнулся: ну вот, теперь его собираются женить на
ежихе.
Пленника поднесли к лазу, и он, спасаясь от жадных человеческих
рук, сразу протиснулся в закут. Это был не ёж, а кто-то из своих. Тих
долго смотрел на гостя, пока, наконец, признал. Перед ним был старый
приятель и сосед Шир. Толстяк Шир исхудавший и облезлый, со
слезящимися глазами, несчастный и больной.
Тих заволновался, всплеснул руками, побежал в дом, принёс горстку
гречневой каши и тёплого чаю, даже варенья в банке зачерпнул, чего
прежде себе не позволял. Уложил Шира поудобнее, в головах взбил жомку
сухого клевера. Шир смотрел благодарно, из глаз текли слёзы.
- Как же тебя так? - причитал Тих. - Неужто в городе?
- В городе, Тихушка, - зашептал Шир. - Страшно там. Жилья нет,
домища каменные, огромные; стены мёртвые - не пройти. Люди не живут, а
только бестолковятся. Ты, Тихушка, не поверишь, мне там, чтобы
прокормиться, в поганую крысу приходилось перекидываться. Только
крысам там и вольготно. А у тебя тут славно.
Тих вздохнул и не стал ничего рассказывать.
Понемногу Шир выправился и остался жить при Тихе. В дом не заходил
- нельзя в чужой, разве что раз в год, в гости. Тих тоже всё больше
сидел в закуте среди дров. Иногда целый день жили ежами, забывая
принять свой облик.
Зашёл в гости Топ. Строго осмотрел их житьё, сказал недовольно:
- Скудно живёте и позорно. Где это видано, чтобы в доме два
хозяина были?
- Тих хозяин, Тих, - заторопился Шир. - А я так, рядом живу, ни во
что не мешаюсь.
- Почему своего дома не заводишь? - допрашивал Топ. - Даже в войну
такого непорядка не случалось...
- Его дом давно на дрова свезён, - вступился Тих, - а новых не
строят. Вспомни, в войну-то в деревне изб поболе оставалось.
- Всё одно, - не унимался Топ, - одичали совсем, вид потеряли,
старые обычаи похерили. Это вас дачники спортили - у них порядка нет,
и у вас тоже.
Топ ушёл сердитый, не попрощавшись.
- Ему легко нас строжить, - сказал Тих, - а вот погоди, помрёт
бабка Настя, Леночка со своим мужиком дом заграбастают и так дело
повернут - похуже любого дачника. Наши ещё ничего, хоть лето живут.
Сказал и загрустил. Знал, что лету обозначился конец. И как в воду
глядел: через день дом опустел. Начиналась осень, дачники улетели.
Шир уже вовсе жил ежом, даже спал свернувшись клубком, выставив
иглы. Тих слонялся по дому, жалобно бормотал, словно убытки
подсчитывал. Главного опять не сделали - не подрубили нижний венец.
Холодильник зато привезли, стоит белый, чужой, с распахнутой дверцей.
Странные люди... Если им дом на три года нужен, зачем холодильник
везли? А ежели надолго, то чего тогда ждут? Пока дом завалится? Не
хозяева они, ей богу, и жалеть о них не стоит. Одно слово - дачники.
Скорей бы снова лето, скорее бы возвращались...
ИЗБА С КРАЮ
Если очень долго ждать, то всякая мечта, порой и ненужная уже,
всё-таки сбудется. А он с детства хотел нужного. Никому не говорил, но
хорошо для себя решил, что вырастет и будет хозяином в своём доме, без
чужого окрика и приказа. Сам большой, сам маленький. С того голозадого
детства представлялась картина: рубленный пятистенный дом, перед
окнами цветы и скамейка. Перед каждым домом есть скамейка, на которую
выбираются вечерами отдыхать хозяева. Иной раз сходят в гости,
посидеть на соседской скамье, но чаще на своей.
Эта картина, словно взятая из цветного журнала: распахнутые окошки
с белыми занавесками, мясистые георгины, а в самом центре - скамейка,
не оставляла его никогда. И вот, есть свой дом. Такой как надо:
пятистенка, крытая почерневшей от дождя дранкой. Крепкий дом, сто лет
простоит. Брёвна без гнилинки. Только двор, срубленный позже из всяких
остатков, завалился и просел.
Василий вошёл внутрь дома. Дверь открывать не пришлось, её давно
сняли с петель и унесли хозяйственные соседи. Не мудрено: три года
изба пустует. Осмотрел две комнаты, заваленные всяким мусором, кухню с
полуразобранной на кирпич плитой и ещё целой печью. Через распахнутый
лаз заглянул в подпол, нервно поёжился и пошёл на улицу.
Перед окнами цвёл задичавший куст черёмухи.
Василий выдрал из стены завалившегося двора толстенное бревно и
взялся за пилу. Отрезанные столбы он глубоко вкопал в землю, покрыл
сверху пудовой доской - осиновый самопил в полтора вершка толщиной.
Скамья получилась слишком высокой, но это не смутило его - врастёт.
Распахнул рамы с выбитыми стёклами и сел на скамью. Сидел прямо,
положив руки на колени, строго глядел в поле. Сразу за окнами
начиналось поле, изба была крайней в деревне.
Через десять минут встал, закрыл дверной проём крест-на крест
двумя жердинами и пошёл в правление ночевать.
* * *
Конечно, не всё время без перерыва Василий вздыхал о доме и скамье
среди цветов. Были и другие дела, поважнее. А по настоящему душа
заболела о том, когда надолго укатали Васю туда, где холодно и
несвободно. До сих пор он не мог взять в толк, как это произошло.
Жил он в Андреево с матерью и тётей Дусей (отец тогда уже ушёл из
семьи), а работал на тракторе. Без трактора в деревне никуда: ни дров
привезти, ни за керосином для матери скатать. Халтурил для соседских
старух - за маленькую. И в совхозе зарабатывал прилично. Словом,
хорошо жил. Но только двадцатипятилетнему парню этого мало, и Василий
частенько "скучал". Вечером, отработав полный день, снова без всякой
надобности заводил свой ДТ и отправлялся гулять. Бывало, что и совсем
тверезый гулял. Колесил лугами за деревней, вламывался в березняк и
пёр прямиком, глядя, как падают перед машиной надломленные деревца. И
в конце концов - доездился.
Лето стояло жаркое и сухое, речушка за деревней встала,
превратилась в цепочку длинных бочажин с цветущей зелёной водой. И
скучающий Васька приноровился мыть ходовую по бочажинам. Трактор,
резко кренясь, ухал в бочажину, с рёвом полз по бурлящей воде, натужно
взбирался на другой берег, измалывая его гусеницами в чёрную грязь. По
воде плыли радужные пятна солярки и изжёванные стебли рогоза.
Хорошо было, весело. Но однажды, на ровном дне трактор вдруг
накренился, словно собираясь съезжать в ещё одну бочажину. В кабину
хлынула вода, а мотор, хоть и высоко стоит он у ДТ-75, закашлял и,
окутавшись белым паром, смолк. Вася вброд добрался на берег, побежал в
деревню за Лёхой. Но когда Лёха на своём тракторе приехал к речке от
детешки виднелась лишь верхушка кабины.
- Дурак ты! - ругался Лёха. - Должен бы знать, что у фрицев здесь
в сорок первом в этих самых бочажинах танк утоп. Не вытащили. А ты с
трактором. Ну, ныряй, заводи трос. Попробуем.
Вытащить трактор не удалось, а а следующую весну и верхушка кабины
ушла под воду. Но этого Василий уже не видел.
Впрочем, утопленный трактор ему простили. Бригадирша, крутая баба,
изругала матерно, потом складно ругали на собрании для протокола,
лишили всех премий, назначили вычеты из зарплаты в счёт частичного
погашения ущерба, но всё же выдали новый трактор, стосильный, с
большой квадратной кабиной.
На этом тракторе он и поехал спустя неделю в Погост на танцы.
Совхоз большой, а клуб в нём один - в центральной усадьбе. Поэтому
собирались туда парни с девяти деревень. Сначала заезжали в магазин
заряжаться, а потом катили к клубу. Водка тогда была вольной, так что
заряжались основательно. В дни танцев клуб напоминал МТС, так густо
обступали его тракторы и мотоциклы, на которых приезжали местные
женихи. Парни даже после армии долго ходили холостыми, не было невест,
девчонок на танцы приходило человек пять-шесть. Они и танцевали друг с
другом, а парни тёрлись вдоль стен. Если кто-то пытался приглашать
девушек, то был потом бит, нахальства не прощали. Хотя и так через раз
случались драки, жестокие, с выдёргиванием колов. Но Василию, бывшему
героем дня (как же, трактор на сухом месте утопил - и хоть бы хны!),
кольев показалось мало, и он выхватил монтировку...
- В голову метил, - показала на суде случившаяся тогда неподалёку
бригадирша, - а что по плечу попал - случай.
- Дура ты! - закричал на весь зал Василий. - Мы с Юркой кореши,
что же я его убивать стану? Тебя бы я с удовольствием прибил, а Юрку
зачем?
Судьи слышали эти слова и впоследствии расценили как угрозу. А
пока получил Васька за пьяную драку, в которой сломал приятелю
ключицу, два года условно. И почувствовал себя неправильно обиженным.
Ему бы затихнуть, да некому ни одёрнуть, ни проследить. Мать от
огорчения слегла, её увезли в район с сердцем. А когда бригадирша
послала его не в поле, а в силосную траншею, утаптывать гусеницами
зелёнку, Василий и вовсе слетел с нарезки. С полдня бросил траншею,
направил трактор сначала к магазину, а потом гулять. К деревне
подъехал круто за полночь. Припарковал трактор у сенных сараев, зло
сплюнул на сиденье изжёванную беломорину и ушёл домой спать.
Разбудил его крик тёти Дуси.
- Пожар!.. - кричала старуха.
По потолку плясали красные отблески. Горел трактор, от него уже
взялось сено, и тушить было некому. Приписали Васе поджог из мести и,
учитывая прошлые заслуги, припаяли на полную катушку. Не скоро ему
пришлось вернуться домой.
* * *
В родные места воротился совсем другой человек. От прежнего
Васьки, умевшего отбрехаться от чего угодно, и следа не осталось. Воры
и драчливые бакланы скоро приучили его, что прав тот, у кого глотка
шире и больше кулак. Ходил теперь Василий, не поднимая головы, в
разговорах старался отмолчаться и даже выпимши на люди не лез,
забивался в угол и замирал там. Хотел вовсе мимо дома ехать, тем
более, что ни матери, ни тётки Дуси в живых уже не было. Только куда
податься? Вернулся в свой же сельсовет, откуда увозили.
Старухи-соседки сочувственно ахали, глядя на серое васькино лицо,
ловили в широком рукаве тощую, обортанную пустой кожей кость руки,
горевали:
- Ишь, истощал как! Так кормят плохо?
- Кормят как положено, - отвечал Василий, - естся плохо.
Старухи поминали матку, что не дожила повидать сынка, и хоть ни
одна не осудила Ваську напоминанием, отчего прежде срока кончилась
мать, но ни одна и не пустила в дом, даром что полдеревни приходилось
ему двоюродными, троюродными и иными тётками. Приткнуться было негде.
Выручила бригадирша, та самая, что когда-то помогла сесть в
тюрьму. Оставалась она всё такой же норовистой и злой на язык. Она уже
давно выслужила пенсию, но власть отдавать не хотела и
бригадирствовала по-старому.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг