часами следить, как медленно вытягивается из ванны наращиваемая труба.
Зау нравились хитрые многоконфигурационные детали, которые ещё не
сразу догадаешься, как делать, поэтому работу они делили мирно. Лишь
иногда Изрытый, глядя на старания Зау, презрительно произносил:
- Университет!
Это слово было для него высшей степенью неодобрения и одновременно
служило для обозначения всего ненужного и непонятного.
Через несколько месяцев работы Зау заметил, что его ноги и хвост
начинают болеть. Обожжённая разлитыми реактивами кожа трескалась,
чешуйки на хвосте расслаивались. Тогда Зау заказал в столярной
мастерской широкие деревянные решётки, которые было легко мыть. Ходить
между ванн стало безопасно. Но Изрытый, увидав решётки, устроил Зау
скандал.
- Что это за университет! - бесновался он. - Я и без них хорошо
обходился!
- Но так удобнее... - возразил Зау.
- Удобнее должно быть дома! Я за твой университет работать не
стану!
- А я, - сказал Зау, помолчав, - больше не буду отдавать тебе
половину сделанного. Всё равно ты уже давно ничему меня не учишь.
Изрытый размахнулся и хотел ударить Зау, но тот отскочил, и Изрытый
упал. С этого времени они больше не разговаривали и даже работу делили
молча.
Так прошло два или три года - Зау точно не знал, зима в городе
мало заметна. Зау вырос и сильно превосходил ростом Изрытого. Теперь
Изрытый уже не пытался драться, а молча признавал превосходство
бывшего ученика. В остальном их отношения не улучшились. Изрытый
механически исполнял свои обязанности и при первой возможности уходил
домой, запирался там, купался, жрал и жужжал. Он больше не восставал
против нововведений, что время от времени изобретал Зау, но относился
к ним с нескрываемой враждой, даже щипцы, которые Зау собственноручно
смастерил, Изрытый не принял и продолжал лазать в ванну изъеденными
кислотой руками.
Как-то Зау не выдержал и, нарушив привычное молчание, спросил,
почему напарник работает именно здесь, а не отправился, например, в
деревню или, как когда-то сам Зау, на рыбные садки. Сначала Изрытый
хотел по обыкновению пройти молча, но взглянул на повзрослевшую фигуру
Зау и ответил:
- А ты пробовал жить в деревне? Задарма грелки чистить, землю
рыть. Здесь у меня дом - лучше не бывает. У меня всё есть. Ты на
садках хоть раз пробовал печень плезиозавра?
Зау пожал плечами. Печени плезиозавра он не пробовал. Не хотелось.
Единственная за три года беседа ясности в понимание города не
прибавила. Зау продолжал жить один, перекидываясь несколькими словами
лишь со служителями на складах, когда раз в неделю сдавал работу,
получал новое задание и заодно набирал на неделю вперёд продукты и
немногие нужные вещи. Больше он не говорил ни с кем - заговаривать со
встречными в городе было не принято. Если бы не ночной хор, Зау вообще
мог бы разучиться говорить.
Провода, находящиеся под напряжением, своим воем мешали
разговаривать, но возле домов, там, где жили разумные, их не было, и
каждую ночь, когда в мире темнело, и ослепшие глаза могли различать
лишь точки звёзд и слабое пятно Луны, Зау, замерев от предвкушения
счастья, посылал неведомым собеседникам привет.
Зау давно научился выделять в разговоре отдельные темы, узнавать
голоса. В этих беседах тоже больше всего беспокоились о конкретных
проблемах, но это были интересные проблемы. Зау и сам не раз
спрашивал, как устроить то или иное новшество, и получал если не
ответ, то дельные советы. Порой Зау отвечал на чужие вопросы, и это
случалось всё чаще. Но среди внешних разговоров звучали и иные речи.
Говорили о глобальном: о смысле жизни, о тайнах мира.
Иногда голоса сами собой сливались в единый зов, и он был слышен
на непредставимо огромном расстоянии. Тогда им отвечали другие
говорящие. Они рассказывали о своих землях, находящихся за морем, куда
никто не мог дойти. Эти земли были недостижимы, и ничто, кроме голоса
иных говорящих, не долетало оттуда, но всё же они были вместе, потому
что когда слышишь голос брата, то значит, он рядом с тобой. В эти
минуты Зау чудилось, что он вновь слышит рокот умирающего Хисса, и
миллионы лет плывут перед ним. Хотя Зау понимал, что такое случается
очень редко. От природы говорящие были долговечны, именно поэтому мало
кто из них доживал до естественной смерти, когда разумный прощается с
миром, но не оттого, что умирает, а потому, что перестаёт жить.
Гораздо чаще живущего подстерегали несчастный случай или
разрушительные болезни. Печальный пример Изрытого подтвердил это.
Изрытый с каждым месяцем чувствовал себя хуже, хотя и не придавал
этому никакого значения. Он с трудом ходил, вяло работал, без радости
жил в удобном доме, без удовольствия ел редкие фрукты или пресловутую
печень. Ночами он, убаюканный собственным мычанием, младенчески
засыпал, и хотя в доме всегда было тепло, лежал застыв и ничего не
слышал. Жизнь проходила мимо него, но Изрытый этого не замечал.
Постепенно и Зау привык не обращать на Изрытого внимания, стал
относиться к нему как к бессловесной твари, которая покорно делает,
что ей прикажут.
Теперь Зау был полным хозяином в мастерской. Он делал то, что
хотел, и Изрытый не злился, что Зау тратит слишком много
электричества. Теперь Зау раздражался, что Изрытый не способен понять,
как сделать тот или иной диковинный предмет. Всё реже в гальванических
ваннах выращивались молотки, зубила или оси для тележек. Среди
всевозможных заказов Зау выбирал самые сложные, радуясь, что создаёт
части машин, о которых он лишь слышал по ночам. Иногда он делал
деталь, не дожидаясь заявки, и сдавал её в ту самую минуту, когда
приходил заказ. Хотя случалось, что такая работа оказывалась зряшной,
ибо никто не спешил заказывать любовно обдуманный и тщательно
оговорённый предмет. Эти изделия Зау хранил некоторое время, стараясь
угадать, чем они могли бы служить и отчего не потребовались
изобретателю, а потом растворял их в ванне, пуская в переделку.
В тот день Зау привычно задержался после ухода Изрытого, чтобы без
помех сообразить, как разместить в ванне громоздкие заготовки. Они
казались зеркальным отражением друг друга, в ванне размещались удобно,
и раствор равномерно обтекал их. А вот для растворяющегося анода места
не было. Зау решил положить никелевую пластину на дно и не знал
только, как лучше подвести к ней ток.
Зау возился с обесточенной линией, прикидывая так и этак, когда
сзади раздался голос:
- Ты красиво думаешь.
В дверях стоял незнакомый говорящий, вернее - говорящая - в
последнее время Зау начал обращать внимание на это прежде неважное
различие. Польщённый похвалой Зау молчал, а незнакомка продолжала:
- Ты, должно быть, тот самый металлург, который умеет делать всё,
что угодно. У тебя сильный разум, и хотя я не интересуюсь
металлургией, но твой голос различаю уже давно.
- Меня зовут Зау, - нашёл что сказать смущённый металлург.
- А меня - Меза, - представилась незнакомка.
Зау был в растерянности. Впервые говорящий прямо признался при
нём, что он тоже участвует в ночном хоре. До сих пор никто об этом с
Зау не говорил, можно было лишь догадываться по богатой образной речи,
что тот или иной говорящий не просто дребезжалка наподобие Изрытого, а
подлинный Говорящий. И теперь Зау не знал, как себя вести, всё это
было настолько личным, что не поддавалось обсуждению.
Зау кивнул и натужно выдавил:
- Я могу быть чем-нибудь полезен?
Ответом был спутанный клубок мыслей.
- Да... То есть - нет... - и лишь потом Меза произнесла: -
Вообще-то, мне нужны некоторые детали, но мне нечем платить. Металл
дорог.
- Что именно надо сделать? - спросил Зау так решительно, что Меза
против воли послала в ответ чёткий, до осязаемого зримый образ. - Это
же очень простая вещь, - сказал Зау. - Я делал этот предмет на той
неделе, но заказа на него не поступило.
- Мы не давали заказа - нам нечем платить.
- Я сделаю всё, что надо, без всякой платы, - сказал Зау, - только
куда их потом отнести?
- Это далеко, на том конце города, за озёрами, - произнесла Меза.
- Я работаю в университете.
- Где?! - изумился Зау. - В университете?..
* * *
Большой, много крупней, чем обычные, молочник кружил по вольеру.
Голый хвост волочился среди опилок. Время от времени тварь подбегала к
стальной решётке и, приподнявшись на задние лапы, просовывала в
отверстие покрытую бурым волосом морду.
Зау смотрел, и в нём медленно поднимался вопрос: "Зачем нужно
плодить эту пакость, мастерить для неё клетку, кормить молочника,
вместо того, чтобы убить его и постараться побыстрей забыть об
отвратительном создании?"
Давно уже Зау не испытывал к молочникам никаких чувств, кроме
брезгливости. Ушёл в прошлое обречённый детский страх, погасла
ненависть, когда-то заставлявшая ломать берег и гоняться за верещащей
мелочью с обломком бревна. Теперь он был занят более важными делами, а
осторожные молочники старались не показываться днём, так что Зау
позабыл о них. Но при виде снующего по клетке паразита в руке,
покалеченной в детстве зубами молочника, проснулась тягучая боль -
выросшие, взамен оторванных, пальцы вспомнили о давней ране. Зау
выронил принесённые решётки, которые, оказывается, он изготовил для
молочников! - и сумев наконец объединить расстроенные мысли, задал
вопрос:
- Для чего это здесь?
Меза появилась из-за стеллажей в дальнем конце помещения. Она
послала приветствие, но почувствовав неладное, быстро подошла,
спрашивая:
- Что случилось?
- Вот, - Зау показал на клетку с молочником.
С трудом разобравшись в сумятице мыслей, Меза ответила:
- Это и есть моя работа, точней, её часть. В университете
собрались те, кто _знать_ хочет сильнее, чем _иметь_. Я изучаю
животных. Всех. В том числе и молочников.
Это был довод. Зау на себе испытал тягучую муку бессилия, когда не
мог найти ответа на вопрос, а хор говорящих не отвечал ему. Значит,
для поиска ответов приходится заниматься и таким...
Зау наклонился, рассматривая мечущуюся гадину. Молочник, как и
весь их род, был глух, он не слышал мыслей, не умел оценить ситуацию,
но всё же беспокойство ощутил, засновал по клетке, издавая время от
времени дребезжащий писк. Волосины на кончике морды нервно шевелились.
Зау передёрнуло от отвращения, он поспешно выпрямился и потребовал:
- Расскажи о них.
- Это странные существа, - сказала Меза, - нелепая боковая ветвь,
тупик. Они произошли от древних мокрокожих и потому остались так
неразвиты. Их внутреннее устройство ещё дисгармоничней внешности. Они
ушли из воды и не мечут икру, но без воды не способны прожить и
нескольких суток, потому что сохранили примитивные лягушачьи почки.
Шкура молочников не служит защитой от сильного солнца, поэтому они
обычно прячутся днём. Это единственные животные, ведущие
преимущественно ночной образ жизни. И здесь видно их родство с
лягушками, ведь те тоже не засыпают, если вода тёплая, и тоже имеют
влажную кожу. Но из-за того, что по ночам, особенно зимой, холодно,
молочники выработали у себя адскую способность. Их тело всегда сильно
нагрето. На это уходит прорва энергии, из-за чего молочники вынуждены
непрерывно и неустанно жрать. Пища им ещё нужнее, чем вода, они
воистину ненасытны. Зубы - единственное, что они развили у себя выше
всякого представления. Вряд ли тебе приходилось когда-нибудь готовить
такой набор инструментов, что каждый из них носит в своей челюсти.
Если им дать волю, они сожрут весь мир.
- Среди говорящих тоже есть такие, - сказал Зау, вспомнив
Изрытого.
В мыслях Мезы мелькнуло что-то сложное и противоречивое, не
оформившееся в слова, так что Зау даже не смог понять, к чему
относится этот всплеск. Казалось, Меза смотрит на чужую мысль сразу с
нескольких сторон, одновременно соглашаясь и отвергая её. Зау так не
умел.
Меза распахнула двери, так что стал виден захламленный берег и
чёрная поверхность одного из городских озёр. Зау ждал, не понимая,
зачем показывают ему эту давно знакомую картину. Молчание тянулось.
- Да, - наконец сказала Меза, - мы тоже способны сожрать мир, и
делаем это довольно успешно. Город появился здесь потому, что на
озёрах могло кормиться много говорящих. Сегодня в озёрной воде убита
даже плесень, а мы травим залив. Так поступают не только пустоголовые,
которые хотят поскорее заглотить свой кусок и отключиться, но и
разумные говорящие тоже. Мы куда более непостижимые существа, чем
молочники. Мы способны воспринимать боль и радость соседа как свои
собственные, мы поднялись на вершину единства душ. Но мы спокойно
смотрим на гибель ближнего, ведь из ста родившихся вряд ли один
вырастет взрослым. Только разумные способны быть столь добры и
жестоки, так предусмотрительны и беспечны, бесчувственны и
сострадательны. Природа не создавала прежде и не создаст больше
никогда существ, которые сравнились бы с нами в благородстве и
мерзости одновременно. Возможно, это общее свойство разума, но каких
бы иных разумных существ ни представить, мы всё равно останемся
непревзойдёнными и в дурном, и в хорошем. Наши мысли сливаются в
единое целое, но в делах мы разобщены. Взгляни, каждый, даже думающий
о вечном, делает лишь сиюминутные дела. От этого страдает Земля. Мы
уничтожаем животных, перекраиваем растительный мир, пачкаем почву,
воду и воздух. Скоро на Земле станет невозможно жить, а мы спокойны,
словно чешуя покрывает не только наши тела, но и сердца...
Зау молча слушал. Это была знакомая нота беспокойства, всегда
звучавшая в хоре, но впервые Зау слышал её так ясно, и видел, кто
произносит слова тревоги.
- ...Мы с умиротворением и радостью, во имя дивной цели -
облегчить жизнь говорящим, уничтожаем всё, до чего можем дотянуться. А
руки у нас длинные, достать мы можем далеко. Боюсь, что история разума
закончится тем, что на Земле останутся одни молочники...
- Уж эти-то точно не выживут, - возразил Зау, - сожрут сами себя.
Вместо ответа Меза прошла между рядами клеток и террариумов, где
копошилась всевозможная мелкая живность, и остановилась возле
небольшого вольера, в котором на слое нечистых опилок лежал молочник.
Рядом копошилось ещё несколько вредителей, совсем крошечных. Молочник
ткнул носом в одного из мелких. Зау ждал, что сейчас шкурка окрасится
кровью, а затем послышится с детства до озноба знакомый хруст плоти,
но всё было мирно. Детёныш барахтался в опилках, а молочник вылизывал
его, не торопясь вонзать зубы. Потом он перевернулся на спину, и
мелкие все разом кинулись к нему. Они карабкались на голое розовое
брюхо, тыркались беззубыми мордами, слизывая выступающую из бугорков
на брюхе белую, похожую на гной слизь. Больше Зау не мог смотреть. Он
чувствовал, что ещё немного, и ему станет дурно.
- Они едят большого? - спросил он, отвернувшись.
- Не совсем. Тот сам кормит их. Это его детёныши, молочники не
бросают своих детей, как мы, а заботятся о них, выкармливают своим
телом, пока детёныши не подрастут. Вот почему они так живучи и
неистребимы. Все иные животные угнетены нами и вымирают. Процветают
одни молочники. Мало того, они меняются. Меня это тревожит. Посмотри,
раньше таких крупных не встречалось. Ты знаешь, я иногда фантазирую,
что было бы, если на Земле не стало говорящих. Древо жизни тогда
уродливо искривилось бы, случайная боковая ветвь оттянула бы к себе
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг