поллитровой банкой воды, пожужжал фонариком, разглядывая кровавый
раствор, неуверенно пробормотал: - Разбавить бы...
- У Луллия что написано? - спросил Сергеев. - Разбавлять надо?
- Нет вроде. Всего два компонента: спирт и камень.
Коленька опасливо повертел стакан. Красный цвет явно смущал его.
- А ты говорил - не растворится, - пожаловался он. Потом поставил
стакан на ящик и признался: - Страшно. Ртуть всё-таки. Ивана Грозного,
вон, ртутью отравили.
- Да не должна киноварь растворяться! - раздраженно сказал
Сергеев. - Как бы иначе линза среди подпочвенных вод сохранилась?
- Подпочвенного спирта в наших краях пока не обнаружено, -
попытался шутить Конрад. - А если это не ртуть, то тогда ещё страшнее.
- А ты оказывается трус... - протянул Сергеев.
На него вдруг нахлынуло вредное чувство самоподначки, которое
заставляло его дважды в год, трясясь от страха, идти на донорский
пункт сдавать кровь или, на глазах у тысячного пляжа прыгать с вышки,
хотя он панически боялся высоты. Сергеев поднес стакан к губам,
внутренне сжался и начал пить. Жгучая и в то же время какая-то пресная
жидкость опалила рот, красные струйки стекали по подбородку, горло
свела судорога, и Сергеев всё глотал и глотал, хотя стакан был давно
пуст. Конрад сунул ему в руку банку с водой, Сергеев отхлебнул немного
и только тогда смог вдохнуть воздух.
- Силён! - восхитился Коленька. - Сто пятьдесят неразбавленного
мелкими глоточками выцедил как лимонад! Ну-ка дай теперь мне...
Сергеев тряс головой и ничего не понимал. В желудке рос огненный
ком, при каждом выдохе тошнотворный спиртовый запах бил в нос, голова
кружилась любую мысль приходилось вытаскивать наружу сквозь туман.
Сергеев безучастно смотрел, как Коленька ополоснул стакан, налил туда
спирта, потом запрокинул голову, вылил спирт в рот, отправил следом
остатки воды из банки, лишь после этого один раз глотнул и весело
сказал:
- Вот как надо.
Они вернулись к костру, подбросили на угли хвороста. Коленька
щипал струны гитары и не в такт пел:
Проходит жизнь, проходит жизнь
Как ветерок по полю ржи...
Звуки тоже доходили к Сергееву сквозь туман. У костра появились
трое рабочих-землекопов. Один из них по прозванью Саша-Шурик что-то
спросил у Конрада. Тот улыбнулся и сделал приглашающий жест в сторону
технической палатки. Саша-Шурик повторил вопрос Сергееву. Сергеев не
расслышал, но тоже заулыбался и сказал:
- Разумеется! О чём речь?..
В голове звучала песня: "Проходит жизнь, проходит жизнь..."
- А ведь ты теперь бессмертный, - сказал Коленька. - Ну, не
совсем, конечно, но триста лет молодости тебе гарантировано.
- Триста лет? - спросил Сергеев. - Триста лет назад Алексей
Тишайший правил. Головы рубил на Болоте. Я не хочу триста лет.
- И то верно! - засмеялся Коленька, - зачем тебе столько? Водки не
пьёшь, женщин не любишь, жена у тебя одна, хорошая, это правда, но
через тридцать лет старухой станет, а ты ещё жить не начинал. Ха-ха!
Придётся тебе мещанские добродетели оставить...
- Я не хочу, - повторил Сергеев. Он представил себе старую
некрасивую Наташу и заплакал.
Потом было ещё что-то, вокруг ходили, говорили, что-то делали, но
изо всего Сергеев запомнил только злое лицо Зины, которая яростно
тёрла ему уши и, не в такт двигая губами, пела голосом Коленьки
Конрада:
Проходит жизнь, проходит жизнь
Как ветерок по полю ржи...
Сергеев проснулся в палатке. Болела голова. Из-за края откинутого
полога появился свежий умытый Конрад, кинул полотенце на свою постель,
сказал, блестя зубами:
- Ну ты и надрался вчера! Ты же, вроде, не добавлял. Неужели тебя
так со ста пятидесяти грамм развезло? Должно быть, с непривычки, да и
товар неразбавленный. Слушай, а ты что, в самом деле вчера киноварь
выпил?
- Ну... - сказал Сергеев.
- Может тебя с неё так и повело... Зря ты. Хотя сейчас, кажется,
все сроки для отравления уже прошли. Но всё равно, зря. Опасно ходишь,
другой раз сорваться можно.
Сергеев молча поднялся, нетвёрдо ступая, прошёл в техническую
палатку. Железный ящик был открыт, три литровые бутыли, содержимое
которых экономно расходовалось на протирку находок при первичной
реставрации, были пусты, только на дне одной оставалось грамм двести
спирта. Трудное предстоит объяснение непьющему Сергееву с его
заслуженным шефом.
В этот день рабочие выходили на объекты неохотно, с опухшими
лицами и тяжёлыми головами. Расходились по местам, стараясь не
смотреть в глаза Сергееву. А самого Сергеева мучило другое. С
Константином Егоровичем он как-нибудь объяснится, а вот как быть с
камнем? Последнее, что твёрдо запомнил Сергеев, было зрелище камня, с
легким шипением исчезающего от прикосновения жидкости. Ни одно
вещество на свете не способно растворяться так быстро. Значит, речь
идёт уже не о погубленной археологической находке, а о похороненном
открытии. А если это действительно камень мудрецов? Тогда впереди
триста лет угрызений совести и отчаянных попыток повторить то, что не
удалось лучшим из адептов за семьсот лет существования алхимии, и что
каким-то чудом сделал никому неведомый герметик из православной
Волыни. И ещё впереди предсказанный Конрадом кошмар кащеевой жизни,
когда умирают все, кто был дорог тебе, меняется самая жизнь, а ты
остаешься древней диковиной, словно допетровский стрелец, объявившийся
посреди проспекта Калинина.
Коленька Конрад переживал случившееся по-своему. Он измучил
Сергеева, уговаривая его признаться, что камень он подменил, а в спирт
всыпал порошок какой-то краски. Демонстрировал изнанку своих фокусов
и, заглядывая в глаза, спрашивал:
- Ты ведь так сделал? Да?
- Я бросил туда камень, а потом выпил, - бесцветным голосом
отвечал Сергеев.
Коленька скатал в город, привёз баночку с чистой металлической
ртутью. Порошок киновари из линзы разбегался по зеркальной
поверхности, не оказывая на неё никакого действия. В припадке
самобичевания Коленька признался, что про унцию он действительно
выдумал, на самом деле унция оказалась двадцать девять целых и
восемьдесят шесть сотых грамма. Но и точно взятые навески ртути и
порошка реагировать не хотели.
Коленька разжился где-то спиртом (Сергеев наотрез отказался выдать
хотя бы каплю из оставшихся двухсот миллилитров), но киноварь, не
растворяясь, ложилась на дно тёмно-красным слоем. Второго камушка в
линзе тоже не было.
Из города вернулся Алпатов. Добиться продления сроков ему не
удалось, теперь раскопки надо было срочно консервировать до следующего
сезона, а лагерь сворачивать. Алпатов был расстроен, и потому,
вероятно, объяснение с ним прошло для Сергеева относительно
безболезненно, хотя злосчастного ключа Сергеев, к тайному своему
удовольствию, лишился надолго, а может быть, и навсегда.
Началась предотъездная сутолка, и произошедшее отходило на задний
план. Полно, да и было ли всё это? Разве могут минералы растворяться с
такой лёгкостью? Спирт они выпили - его грех, а всё остальное... да
чего не привидится человеку с пьяных глаз!
Стучали колёса, за окном пробегали знакомые места, и Сергеев
успокаивался. Не коммутируют в сознании красный философский камень и
до мелочей знакомый, нелепый, двухэтажный Витебский вокзал с его
короткими платформами, усеянными крошечными, совершенно
археологическими лючками с литой надписью: "Инженеръ Басевичъ
С-П-бургъ". Теперь Сергеев думал только об одном, что сейчас приедет
домой, а Наташа ждёт его.
В прихожей Сергеев скинул рюкзак и принялся расшнуровывать до
смерти надоевшие за два месяца кеды. Он старался действовать потише,
но Наташа всё равно услыхала его возню, выбежала в коридор и,
счастливо взвизгнув, повисла на шее у не успевшего до конца
распрямиться Сергеева.
- Приехал! - повторяла она. - Наконец-то! А загорел-то как!
Поправился! Похорошел! Слушай, да ты прямо помолодел, честное слово,
экспедиции тебе на пользу. Ей-богу, помолодел!
Сергеев побледнел и слабо пробормотал:
- Не надо...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг