дотянувшись, достал одного слизня и спрятал под жанч. Может быть
служитель и заметил исчезновение светляка, но не придал этому
значения, и в течение нескольких дней Шооран сидел при свете.
Одно время он мучился идеей подкупить сторожей. При аресте цэрэги
больше заботились, чтобы как следует побить Шоорана, а вот обыскали
его небрежно, поскольку предположить, что у нищего бродяги окажется
что-то ценное - не могли. Так у Шоорана уцелели зашитые в рукав жанча
заколки, когда-то принадлежавшие матери Бутача. Теперь Шооран
раздумывал, а не предложить ли тюремщику белые полумесяцы в обмен на
помощь в бегстве. Но чем больше вариантов он перебирал, тем яснее
видел, что либо ему просто не поверят, либо заколки будут немедленно
отняты. Сил на то, чтобы отстоять себя у Шоорана не было.
По прошествии неведомых времён похищенный слизняк начал тускнеть
и, наконец, полностью погас. Шоораном овладело уныние. Всё чаще он
думал, что лучше бы вместо заколок скрыл в рукаве жало зогга. На
освобождение он уже не надеялся, должно быть Ай не сумела выполнить
его просьбы либо Ээтгон не посчитал нужным выручать человека, с
которым он обещал всего-лишь не враждовать.
Темнота и безмолвие гасили разум, и лишь Боройгал, сам того не
зная, помогал выжить. Время от времени одонт спускался в подземелье и,
усевшись перед решёткой, подолгу говорил: издевался, старался
запугать. Пугать Шоорана было нечем, зато эти посещения позволяли не
сойти с ума. Шооран ждал приходов врага, стараясь уязвить его хотя бы
словом. Палач не понимал иных выражений, кроме грубых, так что весь
расчёт сводился к тому, чтобы выбрать время, когда сказать гадость.
- Боройгал, ты мелкий жирх, - говорил Шооран в самый, казалось,
неподходящий момент, и мучитель давился монологом, принимаясь рычать:
- Я сотру тебя в порошок! В харвах пересушу!
- Давай, - соглашался Шооран. - В своей норе и жирх кусается, а ты
тут в родном шаваре.
Боройгал заходился проклятиями и убегал, а Шооран ещё долго
переживал встречу и изобретал, что скажет на следующий раз.
Но потом Боройгал перестал приходить, так что Шоорану остались
только сказки и песни, которые он пел всё более заунывно и страшно.
* * *
Суварг умирал. Немногие понимали это, слишком уж нелепо всё
произошло. Предводитель изгоев уже давно не ходил в сражения, а лишь
посылал других, наблюдая за битвой с суурь-тэсэга. И кто мог
предполагать, что братьям вздумается палить из ухэра вдаль, чуть не за
полоройхона, и что камни долетят? Обломок на излёте ткнул Суварга в
грудь, но Суварг тут же поднялся, костеря на чём свет стоит
гнилоголовых братьев и всё их потомство и тот тухлый шавар, из
которого они выползли.
Казалось, всё обошлось. Лишний удар ничего не значит для человека,
на чьём теле оставили отметины гарпуны изгоев и хлысты кольчужников, в
ту пору, когда Суварг служил в цэрэгах, а затем копья бывших
сослуживцев и укусы шаварного зверья, на которое пришлось охотиться в
годы неудач. И всё же, в нём что-то сломалось. Суварг исхудал,
позеленел, боль в груди не отпускала, а во время кашля изо рта летели
красные брызги. Суварг лежал в своих покоях, скучно выслушивал
доклады, а за решениями отсылал к Ээтгону.
Постепенно Ээтгон собрал в своих руках всю власть. Совет изгоев,
куда входили первые переселенцы, уже ничего не решал. Тех членов
совета, что были потолковее, Ээтгон назначил управлять провинциями,
сделав, фактически, одонтами, или поставил во главе войск. Остальные
выслушивали мнение Ээтгона и покорно кивали, соглашаясь.
А дела в стране шли неважно, и решений приходилось принимать
много. На севере не утихала война. Там были братья, среди которых,
кажется вовсе не осталось земледельцев, а одни цэрэги: оборванные,
плохо обученные и скверно вооружённые, но голодные и потому неукротимо
лезущие вперёд. С такими соседями война не могла не вспыхнуть. Когда
вместо огненного болота в одночасье образовалось три сухих оройхона
оба государства немедленно попытались присвоить их. До этого земли
северо-западного угла числились за изгоями, и, хотя на сухой полосе
никто не жил, но стояла застава, не пускавшая через болото противника.
Орда братьев буквально смела заставу, Жужигчин погиб во время бегства,
и с тех пор в углу продолжалось бесконечное сражение, словно воскресли
и вцепились друг в друга сказочные Ёр и Гур. Туда уходили силы страны,
там был контужен Суварг, оттуда исходило зло. Война не давала заняться
иными делами, которых тоже немало скопилось. Народ начинает проявлять
недовольство. Когда они просились сюда, когда клянчили землю, то
обещали всё, что угодно, а теперь возомнили себя хозяевами, и налоги,
далеко не такие большие, как у вана, приходится брать силой. Плюс к
тому - свары между переселенцами с юга и беглыми общинниками. Да ещё и
неурожай, пришедшийся на последний год.
Хорошо хоть на границе с ваном всё спокойно. Сосед стерпел потерю
земель, а скорее всего слишком втянут в войну с общинниками, говорят,
там заваруха ещё круче здешней. Надо бы это использовать: договориться
и вместе ударить по братьям. Хотя, что потом делать с покорённой
страной уже сейчас больше похожей на гнилой труп, способный заразить
весь мир? Жаль никто не придумал шавара для целой страны.
Ээтгон поёжился. Какие мысли стали приходить в голову! Вряд ли они
понравились бы Чаарлаху, хотя считается, что так и должен думать
правитель. Многие, кстати, так и думают. Особенно, южный наместник -
Боройгал. Зачем Суварг назначил его? Говорил, что хочет сохранить
устоявшийся порядок... но зачем же возвышать палача? И вот теперь ему
доносят, что Боройгал завёл темницу и ночами пытает людей. Такого в
свободной стране быть не должно, но нет времени заняться сомнительным
наместником. Главное, что харвах поступает с юга вовремя, и, когда
речь зашла о том, что надо бы самим наладить изготовление ухэров, то
именно Боройгал вызвался строить мастерские у себя. Все были довольны
и никто не подумал, что же они делают. Решили, что работать в
мастерских будут только добровольцы. Но много ли найдётся желающих в
обмен на вкусную кормёжку и алдан-шавар варить нойт? Значит, придётся
посылать преступников... и получается, что он своими руками создаёт
каторгу, которую так ненавидел и боялся в прошлой жизни.
Ээтгон заскрипел зубами от бессильной злости на самого себя. Ну уж
этого он не допустит! Хватит с людей и одного налога на харвах.
Каторги не будет, как бы этого ни требовала безопасность страны. Он
сегодня же, сейчас же пойдёт проверять, как идёт строительство
мастерских, а в первую очередь - свободны ли помещения в алдан-шаваре,
или там опять живут чьи-то родственники, и готов ли запас продуктов -
страна велика, а туйван растёт лишь на двух оройхонах, остальные края
ещё слишком молоды. Пусть лучше без вина останутся солдаты и даже он
сам, но макальщики должны иметь всё.
Откладывать принятые решения Ээтгон не любил. Предупредив охрану,
чтобы через час она была готова к походу, Ээтгон вышел из
алдан-шавара. Прежде надо сказать о своем намерении Суваргу, который
хотя и лежит безразличный ко всему на свете, но всё же остаётся главой
государства.
Оройхон, на котором находилась ставка правительства, ничем особо
не выделялся. Алдан-шавар здесь был точно такой же как на любом
недавно обжитом оройхоне. Лишь большущая дверь изменяла его
первозданный облик. А вокруг лежали ничем не примечательные поля,
поднимались привычные тэсэги.
У выхода Ээтгон внутренне сжался. Он знал, что сейчас произойдёт.
Едва он появился на воздухе, как сморщенная карлица, грязная и
оборванная, поднялась с земли и закричала тонким тягучим голосом:
- Адонт схва-атил Шаарана!
Уже полгода этот крик преследовал его. Когда впервые уродина
появилась у его дома и прокричала эти слова, Ээтгон подозвал её и
попытался выяснить, что случилось. Но дура оказалась неспособной хоть
что-нибудь объяснить. Она лишь махала рукой: "Там!" - и требовала:
"Идём!".
Ээтгон разузнал, что Ай действительно последний год бродяжничала
вместе с Шоораном, одновременно с ним исчезала и появлялась, но это
ничуть не помогло ему. В конце концов, что он может сделать? Даже если
Шооран действительно схвачен каким-то одонтом, что же, из-за сказителя
начинать войну с сильнейшим соседом? К тому же, скорее всего, Шоорана
уже нет в живых. Только как это объяснить пустоглазой упрямице? Она
караулила его у входа, тащилась вслед за конвоем на пылающий войной
север, ждала, пока он разбирал споры между склочными земледельцами, и
время от времени заунывно повторяла призыв:
- Адонт схва-атил Шаарана!
Ну и что? Ещё немного, здесь появятся свои одонты, ровно такие же,
как у вана. Так что не стоит напрасно беспокоиться.
Ээтгон кривил душой, убеждая себя, что ему нет дела до этих
криков. Мысль о Шооране засела в мозгу как заноза. "Цэрэг" - так с
самой первой встречи Ээтгон прозвал Шоорана. Не было слова более
ненавистного. И хотя от удачливого красавца не осталось и следа, но
для Ээтгона Шооран оставался цэрэгом, ибо с лёгкостью взял всё, о чём
мечтал, но не мог получить Ээтгон.
Десять лет Ээтгон ходил вслед за Чаарлахом, ловил каждое слово
названного отца, с готовностью сменил имя, потому что новое нравилось
старику больше. Он поступал так не оттого, что Чаарлах спас его
когда-то, вылечил и выкормил, а потому что Чаарлах был Чаарлахом;
голос его заставлял сердце плакать и радоваться одновременно. Ээтгон
заучивал наизусть долгие легенды и бесхитростные сказки, мучился сам и
мучил струны сувага, но Чаарлах лишь улыбался снисходительно и
повторял: "...ты замечательный мальчик, но это - не твоё. Займись
чем-нибудь другим". А едва появился Шооран и произнёс два слова,
Чаарлах назвал его поэтом. Не было в жизни большей муки, и Ээтгон
мстил удачливому сопернику, как умел. И в то же время, когда они
плечом к плечу дрались против солдат Моэртала, Ээтгон оберегал Шоорана
больше чем себя самого. Возможно, поступал так желая победить в
честной борьбе, а, может быть, оттого, что имя Шооран будило иные
воспоминания, пришедшие из невообразимо далёкого детства. Хотя, имя
могло просто совпадать.
Покои Суварга находились на этом же оройхоне в соседнем
алдан-шаваре. Суварг, натужно дыша, лежал в большой светлой комнате на
широкой кровати, когда-то принадлежавшей Хооргону. Вздувшийся за
последние дни живот горбом выпирал вверх. Ээтгон присел возле постели,
выдержал необходимую паузу и сказал:
- Я иду на два дня на юг. Проверять мастерские.
Лицо лежащего не изменилось, казалось, он вовсе не слышал
обращённых к нему слов.
"А ведь когда вернусь, он уже умрёт," - подумал Ээтгон.
Суварг открыл глаза.
- Ты... - сказал он. - Хорошо, что пришёл. Слушай. Скоро страна
твоя будет, больше некому, так ты запоминай. Страна маленькая,
молодая, обычаев ещё нет. Не дай сожрать... Главное - государство
сберечь. С ваном мирись, с ним торговать лучше, у него кремень.
Мирись, а сам братьев науськивай, пусть они друг с другом дерутся.
- Я знаю, - сказал Ээтгон.
- И ещё. Поймай илбэча.
- Зачем?.. - изумился Ээтгон. - Он же...
- Знаю! - Суварг произнёс это слово резко, своим обычным грубым
голосом. - Он создал нашу страну, но он же её и убьёт. Может быть
Тэнгэр научил его думать о вечном, но о людях он не думает. Это он
начал войну, когда сломал границу. И никто не знает, что он сделает в
следующий раз. Поймай и убей.
- Я не смогу издать такого указа. Меня самого убьют.
- И не издавай. Прославляй его вовсю, а сам усиль охрану
побережья. Чтобы илбэчу, мол, не мешали. Рано или поздно, он
попадётся.
- Людей нет. Война.
- Не будет илбэча, и война кончится. Запомнил? А остальное ты сам
сообразишь. Иди.
Ээтгон вышел от умирающего правителя в смятении. В словах Суварга
был смысл, но всё же Ээтгон не собирался им следовать. Куда вернее
говорил мудрый Чаарлах: "Илбэч меняет мир, и это хорошо. В
непостоянном мире людям труднее заплесневеть". Суварг был удачлив и
умён, но он давно покрылся рыжим харвахом, и ему хочется постоянства.
Охрана ожидала возле выхода из алдан-шавара. Дойти к угловым
землям можно было часа за четыре, а Ээтгон славился быстрой ходьбой.
Ни носилок, ни паланкинов, в каких путешествовало начальство соседних
стран, у изгоев не полагалось. Да Ээтгон счёл бы оскорблением, если бы
ему предложили такой экипаж. Только больного Суварга несли с фронта на
руках.
Маленький отряд двинулся в путь по жаркой сухой полосе. Через
полчаса Ээтгон заметил, что сзади семенит Ай. Её никто не гнал,
обиженный безумец отнимает удачу. Видно судьба, чтобы за ним, словно
дух шавара бродил этот уродец.
К цели Ээтгон добрался, когда небесный туман ещё вовсю сиял белым.
Можно было успеть в мастерские, взглянуть, как роют и смолят ванны,
монтируют макальник, но Ээтгон первым делом прошёл в ближайший
алдан-шавар. Всё оказалось, как он и подозревал. В светлых залах жили
семьи бывших цэрэгов, девки, существующие вольным промыслом, ещё
какие-то подозрительные личности, чуть ли не дальние родственники
вана. Разумеется, никто из них не собирался освобождать помещение.
Зато склады содержались идеально. Нашлось и вино, и всё остальное.
Другое дело, для кого берёг наместник это добро.
Прибежал запыхавшийся, вызванный с соседнего оройхона Боройгал.
Принялся путано объяснять, что помещения освободит, как только
появятся первые рабочие.
- Где они будут мыться? - перебил Ээтгон.
- Что? - не понял Боройгал. - Как мыться?
- Шесть дюжин людей должны после работы где-то мыться и
переодеваться. Или они так и пойдут в алдан-шавар перемазанными в
нойте?
- Я... не подумал, - пробормотал Боройгал.
- Надо было думать, раз взялся за это дело.
Вокруг правителя и растерянного Боройгала собралось не меньше
дюжины цэрэгов и всякого мелкого начальства. Ээтгон выговаривал
наместнику прямо при них, Боройгал потемнел, но слушал, кланялся и
соглашался. А что можно сделать, если Суварг болен, вся власть у этого
мальчишки, а подчинённые ненавидят выскочку-одонта и за глаза называют
палачом?
- Алдан-шавар освободить, - приказывал Ээтгон. - Выделить место в
устье одного из ручьёв, того, что возле мастерских, поставить навес...
- Будет исполнено... завтра же... прямо сейчас... немедленно...
Осмотрев склады, они поднялись наверх.
- А-адонт! - раздался знакомый крик.
Нет, с этим надо что-то делать. Сколько ещё будет позорить его
перед страной тронутая страхолюдина!
Но тут же Ээтгон сообразил, что на этот раз Ай кричит иное:
- Вот адонт! Это он схва-атил Шаарана!
- Что это значит? - Ээтгон повернулся к Боройгалу.
- Н-не знаю... - попятился тот. - Первый раз её вижу.
- Врё-ёшь! - торжествующе крикнула Ай. - А кто тибя кусил?
- Где была темница у прежних властей? - потребовал Ээтгон.
Несколько рук с готовностью указало дорогу. Боройгал был чёрен.
Они спустились во второй ярус соседнего шавара. Здесь почти не
оставалось теплиц с грибами, а тоже располагались кладовые,
сокровищница, какие-то пустые комнаты, выложенные гладкой костью.
Ээтгон поморщился: в подземельях должен расти наыс, и нечего зря
тратить место.
Дальняя дверь бесконечного тупика была заложена мощной дверью,
сквозь которую просачивалось какое-то невнятное бормотание.
- Ключ! - потребовал Ээтгон.
- Нету, - пряча глаза ответил Боройгал.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг