Маканый вздохнул потёр пальцем лоб. Не о том он сейчас думает.
Сейчас вообще не надо думать, чтобы ненароком не раскрыть тайну.
Сейчас, пока тайна ещё прикрыта, надо действовать. Надо успеть
уничтожить человека, который стал слишком опасен для возможного
илбэча.
Когда-то, за дерзкие грабежи его макали три раза, да и то старший
брат ласково объяснял, что наказывают его не за воровство, а за то,
что переоделся духом шавара. Тогда он потерял имя, даже для себя
самого стал Маканым. Второй раз преступление было более серьёзное.
Тайничок с кое-какими вещичками и жратвой был квалифицирован как
подрыв основ государства. Так, во всяком случае, объявили собравшимся
поглазеть на макание. Макали шесть раз. От дюжины, полагавшейся за
попытку спорить с начальством, он счастливо уклонился. А теперь
четвёртое преступление, самое страшное - знать. Он ещё не совершил
его, но одна лишь возможность подобного требует возмездия. Илбэч, если
конечно он жив, должен жить спокойно.
Торопиться некуда, вряд ли сегодня в далайне что-то изменится, но
и задерживаться - зачем? Чтобы сжамкать ещё одну миску каши? Дела
переделаны, женщину он отвёл к палатке, представил соседям, показал
поле, познакомил с Ай. Дурочка взглянула исподлобья и убежала куда-то,
должно быть, в нарушение приказа, шастать по мокрому. Сушильщица вне
себя от счастья бормотала какие-то слова. Потом села кормить ребенка.
Трудно ей будет управляться с одной рукой, ну да как-нибудь... Кому
есть для чего жить - тот справится.
Маканый зашел к себе, собрался. Надел башмаки (у него теперь
прекрасные башмаки!), хитиновые поножи и панцирь, глухой шлем. Взял
связку соломенных факелов, два гарпуна, нож. Есть не стал, отбитое
нутро плохо принимало пищу, так зачем мучить его напоследок? Натянул
толстые рукавицы и пошёл. Шёл не торопясь и к шавару добрался под
вечер. Хотя, не всё ли равно? Внутри всегда ночь.
Он зажёг просмолённый соломенный жгут и пригнувшись шагнул в пасть
шавара. Вокруг ног сомкнулась жижа, кто-то заскрёб зубами по поножам.
Маканый ткнул гарпуном, выдернул из плеснувшего нойта жирха. Вот и
первая добыча - стряхнул с острия многоногую тварь и пошёл дальше.
Паутинки зоггов налипали на прозрачный щиток, мешая смотреть, и потому
факел он нёс перед собой, чтобы паутина сгорала.
Сначала пол поднимался, и он почти вышел на твёрдое. Вспугнул
семейство тукк, чавкавших над грудой слизи - видно и в шаваре что-то
растёт - не останавливаясь пошёл дальше. Светлое пятно входа давно
исчезло из виду, факел догорел и пришлось зажечь новый. Пол пошёл под
уклон, нойт колыхался уже выше колен, но охотничья одежда берегла
тело.
Коридор ещё раз свернул, впереди открылся обширный зал. Он был
высок, даже вытянувшись во весь рост не удавалось достать потолка, в
котором светлели бойницы окон. Как тут будет хорошо, когда этот
оройхон станет сухим! Но для этого надо, чтобы илбэч жил.
По смоляной поверхности нойта пробежало волнение, в воздухе
появились осязательные усы, верхняя пара клешней, потом дрожащие на
тонких стеблях глаза. С минуту гвааранз рассматривал человека, и
человек стоял неподвижно, подняв руку с гарпуном и с ужасом думая, что
он будет делать, если вдруг ему угораздит убить зверя. Потом сказал:
- Ну иди же. Я жду.
Сухо клацнув всеми четырьмя клешнями, гвааранз двинулся вперёд.
* * *
У сытого человека душа жиром заплывает.
Во времена великого Вана во всём мире оставался один изгой - сам
Ван. Любой человек имел землю, каждый жил на сухом, но илбэч должен
строить, ему некогда молотить хлеб и ждать, пока забродит каша. Так и
получалось, что все ели сладкие лепёшки, а Ван - чавгу. Недаром
говорится: нельзя повидать далайн, не замочив ног. Ноги Вана не
просыхали.
Счастливая жизнь, когда у каждого было всё, длилась три дюжины
лет, и люди считали, что она будет такой всегда. И никто не думал, что
Ван стал стар, и ему трудно ходить. Но больше старости и болезней
терзала Вана обида, что он, сделавший мир счастливым, остался
несчастен.
Однажды Ван вышел на сухое и сел на поребрике. Люди собрались
вокруг и стали смотреть на грязного старика.
- Это изгой, - сказал один.
- Как он отвратителен! - удивилась молодая девушка. - И от него
воняет.
- Когда-то их было много, - объяснили ей. - Такие люди шатались
повсюду и бродяжничали, потому что не желали работать.
- Смотри, - сказал отец сыну, - станешь лоботрясничать - вырастешь
таким же.
- Дайте мне хлеба, - сказал Ван. - Я голоден и болен, силы
оставили меня.
- Старик, - сказал крестьянин, - каждый должен есть свой хлеб. Где
твоё поле?
- Немощных должны кормить их дети, - добавила женщина. - Где твоя
семья?
- У меня их нет, - прошептал Ван, - и не было никогда.
- Ты не хотел работать, - сказали люди, - ты бездельничал всю
жизнь и не позаботился даже о собственной старости, а теперь хочешь
влезть на шею тем, кто трудился? Не выйдет. Уходи, бродяга.
- Я трудился всю жизнь, - возразил илбэч. - Я скоро умру, но я
хотел бы умереть по-человечески.
- Он работал? - закричал один из толпы. - Лжец! Где мозоли от
серпа на твоих ладонях? Где след резца на руке? Где шрамы, что
украшают охотника и цэрэга? Где, хотя бы, ожоги от харваха? Ты всю
жизнь валялся в нойте и жрал дармовую чавгу - это сразу видно. Так
иди, валяйся там и дальше.
- Мне уже всё равно, - произнёс Ван, - поэтому я скажу вам правду.
Я не собирал хлеб и не резал кость. Моя работа иная. Я илбэч Ван. Я
строил для вас землю. А теперь перед смертью я прошу немного хлеба и
доброты.
И тогда все захохотали.
- Он илбэч! - заливался один, хлопая себя по лбу. - Вот уморил!
Ха-ха-ха!
- Илбэч Ван - герой, он подобен богу, а ты - грязный старикашка!
Хо-хо-хо!
- Построй себе землю, илбэч, и живи там, а нас не смеши. Хе-хе!
- Хи-хи-хи-хи!..
Ван поднялся. Сил его хватило, чтобы перешагнуть поребрик. Там он
упал в нойт и умер.
- Смотрите!.. - закричали люди. - Он так захотел славы, что умер,
притворившись илбэчем!
- Он всё-таки заставил нас работать на себя. Придётся волочить его
в шавар.
- Станешь лоботрясничать, - сказал отец сыну, - помрёшь так же.
- Но каков наглец! - захлёбывался самый горластый. - Хотел уверить
нас, что он илбэч! Завтра или послезавтра появится новый оройхон, и мы
вдоволь посмеёмся над хвастуном!
- Ха-ха-ха!
- Хо-хо-хо!
- Хи-хи-хи!
Они стащили тело старика в шавар, смеясь над его гибелью. И на
следующий день они смеялись, и через день, и ещё долго.
ГЛАВА 9
Узкий промежуток между двумя странами Шооран преодолел без особых
затруднений. Даже для виду на другом берегу не было поставлено никакой
охраны. Оно и понятно, поток переселенцев двигался лишь в одну
сторону, а ставить заграждения значило подвергать соседей соблазну
напасть и захватить орудия и харвах.
Шооран быстро миновал угловые оройхоны и, пока не совсем стемнело,
двинулся дальше. Бывшая дорога смерти, где он в бреду говорил с
уулгуем, превратилась в сухую полосу и уже год, как была обжита.
Застав не оказалось и здесь, поскольку угловое царство благополучно
скончалось. Почти все жители угловых оройхонов тогда бежали в страну
изгоев, не без оснований опасаясь резни. Сдавшиеся цэрэги были прощены
и отправлены на восточную границу, ставшую с некоторых пор местом
ссылки неугодных. Кажется, один Боройгал не тронулся с места. Уж он-то
был в безопасности - палачи, как и сушильщики, требуются всегда.
Беглецы рассказывали, что именно Боройгал исполнил приговор вана и
скормил самозваного одонта зоггам. Дюженника Тройгала привезли туда,
где он творил бунт. Здесь его ждала плаха - панцирь рыбы,
установленный возле поребрика, чтобы все могли видеть конец вора.
Преступник был раздет - на голом теле ясно виднелись следы пыток - ван
хотел знать, куда делись сокровища. Тройгала привязали к широкому
панцирю, и палач опрокинул ему на живот коробочку, в которой
копошились дюжины три выловленных накануне зоггов. Выждав некоторое
время, чтобы как следует истомить жертву, Боройгал взмахнул пушистой
метёлкой хохиура. Целый час крик преступника был слышен даже
караульным в стране изгоев. Так судьба наказывает тех, кто забывает,
что мир меняется быстрей, чем люди.
На ночь Шооран остановился на своём родном оройхоне. К сухой
полосе приближаться не стал: как и дюжину лет назад это было
небезопасно. Зато на мокром можно было ночевать не боясь никого. Вряд
ли Ёроол-Гуй станет залезать в узкий как кишка залив, который оставил
ему Шооран. Богу далайна нужен простор.
Шооран расстелил выдубленную кожу и соорудил постель. Лежал на
спине, глядя на клубящиеся в тёмной вышине волны небесного тумана,
почти невидимые, а скорей угадываемые благодаря многолетней привычке.
Наконец он был один и никому ничего не должен, и можно было просто
лежать, не думая о завтрашнем дне. Память милосердно унесла его в
давнее прошлое, когда пределом мечтаний было стать цэрэгом и пройтись
в панцире, башмаках и с копьем в руке под завистливыми взглядами
мальчишек. Он жил тогда здесь, по этим местам гнался за туккой. С тех
пор он вырос: был и цэрэгом, и изгоем, и земледельцем. Но главное - он
стал илбэчем и сумел изменить мир. Конечно, Ван, если верить легендам,
поставил больше оройхонов, но Шооран сумел замкнуть далайн в кольцо и
тем решил судьбу богов. Он создал новую страну, а древнейшее
государство мира - уничтожил, присоединив к добрым братьям. Пусть
воины и баргэды думают, что это дело их рук - без илбэча их стараний
никто бы и не заметил. Действительно, мир за последние годы
перевернулся, но родной оройхон остался неизменным. Те же тэсэги, тот
же хохиур, тот же далайн, хоть и съёжившийся так, что в полдень
удаётся разглядеть другой берег. Поэтому нельзя сказать, будто мир
стал совсем другим, ведь в детстве он был заключён в этом оройхоне, а
оройхон остался прежним.
Запутавшись в необязательных мыслях, Шооран задремал. Разбудило
его лёгкое прикосновение. В первое мгновение душу сковало ужасом:
разом вспомнилось, что сейчас мягмар, и прикосновение может означать,
что к нему подползает выгнанный наружу парх или гвааранз. И лишь затем
Шооран понял, что его касаются человеческие пальцы.
- Кто?.. - хрипло со сна выдохнул Шооран.
- Я-а... - донеслось из темноты, и снова шершавая ладошка
коснулась лба.
Неживой, с сипящим придыханием голос было невозможно спутать ни с
чем.
- Ай? - Шооран сел на постели. - Откуда ты здесь?
- Я тибя иска-ла... За-чем ты отдал миня-а? Я не хачу с той
женщиной. Я хачу с табой.
- Ну что ты... - забормотал Шооран, отчаянно пытаясь сообразить,
как избавиться от неожиданной попутчицы. - Никому я тебя не отдавал. У
меня дела, я же говорил... Ты пока там поживи. Яавдай добрая, только
ей помочь надо, у неё рука больная.
- Ана злая-а... - казалось, Ай с присвистом тянет заунывную песню.
- Я знаю, ты савсем ушёл. И я с табой. Ты миня не праганяй, а то я
умру, - Ай издала странный звук, похожий на отрывистый смешок, и лишь
через секунду Шооран запоздало понял, что она всхлипнула. - Скоро у
женщин день раждения, - продолжала выпевать Ай, - я савсем взрослая, а
не вырасла-а. И ты миня не люби-ишь. Ты ту люби-ишь, злую, я зна-ю...
А я хачу быть тваей радостью и усла-дой...
В ночной тишине, когда лишь пятна гнили блазнят взгляд, под рокот
бушующего новогоднего далайна, эти слова не казались смешными, в них
чудилась нечеловеческая сила, словно не сумасшедшая уродинка, а сама
душа выморочных земель заявляла права на непослушного илбэча.
Шоорану стало страшно. Невидимые пальцы расстегнули ему жанч и
бессильно заскребли по хитину кольчуги. Ай снова всхлипнула, на этот
раз громко и отчётливо.
- Я не брошу тебя, - сказал Шооран единственное, что мог сказать.
- Завтра мы пойдём вместе.
- Скажи, что ты будишь маей опорой и защитой...
- Я буду твоей опорой и защитой.
- Харашо, - произнесла Ай и успокоенно ткнулась мордочкой в хитин.
Несколько дней они бродили по знакомому до оскомины побережью.
После ухода изгоев здесь стало гораздо спокойнее. Едва закончился
мягмар, народ схлынул с мокрых оройхонов, побережье опустело, и, если
бы не Ай, можно было бы работать, не опасаясь, что его заметит
случайный бродяга. Но Ай ходила за ним, словно привязанная верёвочкой.
Они миновали ровные пространства западного берега, где можно было бы
поставить оройхон и уйти прежде, чем хоть кто-нибудь обнаружит его,
пересекли перешеек возле земель Моэртала, где в тесном заливе можно не
страшиться Ёроол-Гуя, выбрались на восточный берег. У этого места тоже
были свои преимущества: прежде Шооран почти не бывал здесь, и значит
тут не ожидают илбэча. Но все эти места приходилось миновать впустую
из-за того, что позади шлёпала по грязи крошечная Ай, не сводившая с
Шоорана преданного взгляда.
Когда впереди замаячили дымы огненного болота, отделяющего землю
вана от древних земель, Шооран решился. Он демонстративно разложил на
тэсэге всё свое барахло и сказал Ай:
- Я ухожу по делам и вернусь завтра вечером. Жди меня здесь.
Ай безмятежно смотрела пустыми глазами, было неясно, понимает ли
она сказанное и согласна ли ждать. Но когда Шооран, пригибаясь и
высматривая караулы, двинулся к границе, Ай осталась возле вещей
ковырять тростинкой дюжину раз перекопанную грязь.
Границу он привычно перешёл в сумерках, зная, что в это время
никто особо караулить не будет. Зато темнота застала его на полпути к
Торговому оройхону. Хотя сейчас тьма не мешала, а скорее оказалась
помощником. Ёроол-Гую было всё равно, когда приходить: днём или ночью,
а илбэчу безразлично, когда строить. Новый оройхон гладкой дорогой лёг
под ноги. В темноте Шооран перешел Торговый остров и ударил второй
раз. Этот оройхон должен был поднять тревогу на том берегу, но,
по-видимому, братья, так любящие нападать на соседей, сами нападения
не ждали и сняли охрану.
От перенапряжения и ядовитых испарений горящего болота нестерпимо
болела голова. Казалось в мозгу пульсирует огромный, готовый
прорваться нарыв. Хотелось лечь, обхватить голову руками, зажать уши и
ни о чём не думать. Но этого было нельзя, надо, пока не рассвело,
бежать отсюда, а это можно сделать лишь выстроив ещё один - третий за
ночь оройхон.
Держась подальше от задымленных мест, Шооран вернулся к границе,
чтобы стереть последний в этих краях участок огненного болота. О
Ёроол-Гуе он старался не думать, поскольку понимал, что бежать от него
всё равно не сможет.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг