просят немного жизни. Лишь трудолюбивые баргэды, хранящие, учитывающие
и выдающие всё, что есть на оройхонах, остаются на месте. Они не могут
уйти даже на один день, без них жизнь прекратится, народ умрёт с
голоду.
Из простых служителей на праздник допускаются лишь те, кого власти
сочли достойным лицезреть картину жертвоприношений. Каждый заранее
оповещён о высокой чести, и за всю историю страны ещё не было глупца,
отклонившего её.
Энжин стоял в общей толпе за спинами цэрэгов. Смотрел, как летят в
далайн снопы, сыплется мука и сладкие плоды. Слушал пение сестёр
непорочности. "О бессмертный повелитель! Прими дары от твоей земли!"
Энжин впервые был здесь, впервые видел далайн. Сухих оройхонов много,
и не каждый служитель хотя бы раз в жизни попадает на праздник. Многие
лишь по рассказам знают, что такое шестой день мягмара.
Жертвы становились богаче, пение громче. Лился хмельной сок,
падали драгоценные осколки дающего искры кремня, что во всём мире
встречается лишь на кресте Тэнгэра. "О отец наш, Ёроол-Гуй! Тебе
отдаём мы лучшую из женщин!" - голосили непорочные шлюхи. И
покачнувшийся Энжин увидел, как плывёт над головами поднятый на
сильных руках резной паланкин, и в нём сидит Атай. Её руки и ноги были
связаны, но мало кто замечал путы, скрытые широкими рукавами нарядной
одежды. Зато фигуру праздничный талх облегал плотно, чтобы всем был
виден округлый живот женщины.
Энжин не умер на месте, не бросился на копья цэрэгов, не сделал
вообще ничего. Словно загипнотизированный взглядом Ёроол-Гуя он мог
лишь стоять, смотреть и ждать.
- Она хороша как любовь и нужна как дыхание, но мы отдаём её с
радостью, о могучий!..
Голова Атай была запрокинута, отрешённый взгляд не замечал
окружающего. Энжин слышал, что женщинам, предназначенным Ёроол-Гую,
дают пить вино, а если они отказываются, то поят насильно, вливая вино
в разжатый рот. Он ещё не знал, что будущими бесконечными вечерами,
наедине с полной чашей он с бессмысленным упорством будет думать об
одном: сама пила Атай или вино вливали насильно?
Атай молчала и безмолвно молчала толпа, лишь молельщицы выводили
речитативом:
- О великий, прими нашу женщину! Её руки - ласка, её губы -
счастье, её глаза - свет жизни. В ней наше будущее и надежда. Возьми
её!
Не родив кругов, без брызг и ряби раскрылась липкая влага далайна,
принимая живое подношение. Напряжённо ожидавшая толпа ахнула и за этим
вздохом никто не услышал крика Энжина.
Последний день недели стремительно катился к вечеру. Радостный
мягмар закончился. Завтра начнётся страда - сначала на плантациях
наыса, затем и на полях. Завтра может вынырнуть недовольный жертвами
Ёроол-Гуй - и горе оказавшимся на берегу охотникам, собирателям
харваха и беглым преступникам, которым негде скрыться, кроме как на
запретном мокром оройхоне. Возмездие настигает их там в лице самого
бога. Горе тому, кто останется на мокром оройхоне после конца мягмара!
Это преступление ещё большее, чем зайти без дела и позволения на
соседний оройхон или поменяться с кем-нибудь назначенной работой. И
всё же, когда под грохот труб и костяных досок процессия двинулась
обратно, один человек, словно не слыша сигнала, остался у далайна. Его
никто не замечал, цэрэги и шпионы равно стремились уйти отсюда
поскорей. Мимо, шлёпая по замешанной на нойте грязи - здесь нет места
заносчивости ванов! - прошествовали жрецы и старейшины. Простой народ
обтекал его со всех сторон, торопясь добраться к дому и урвать перед
завтрашним днём пару лишних часов отдыха, а Энжин стоял, вперившись
взглядом в далайн, словно туда ещё падали дары.
Берег опустел, потемневшие облака налились кровью. Всё замерло,
лишь далайн, тяжело дыша, продолжал свою работу. Ему не было дела до
людей, их даров и потерь. Лишь на шипах какой-то пучеглазой твари
выплеснутой волной, белел обрывок тонкой материи. Но мало ли тканей
было скинуто сегодня в бездну?..
Только теперь, когда поздно стало что-либо делать, сознание
вернулось к Энжину. Он чувствовал, как рвётся душа, сгорает, не
оставляя золы, пламя вырывается через ладони поднятых рук, и весь он,
как это прежде бывало лишь во сне, превращается в факел, пылающий
нестерпимой болью и светом. А рядом холодный и мокрый лениво
шевелящийся враг готовится плеснуть своим дыханием и погасить, оставив
чёрную головешку. Себя было не жаль, всё лучшее, что в нём было,
далайн уже забрал и не вернёт. Оставалось мстить: бессердечному
чудовищу, равнодушной влаге, злым людям - всем, до кого сможешь
дотянуться.
Пламя рванулось с ладоней, беззвучно разбилось о холодную
поверхность. Далайн вспучился, заметались в его толще безмозглые
уроды, а в самой пучине содрогнулся от удара многорукий Ёроол-Гуй,
закружил, отвыкнув за многие годы от боли, и свечой пошёл наверх,
туда, где ещё не осознавший себя илбэч творил землю.
Когда новорожденный оройхон заслонил простор, Энжин не успокоился,
не испугался и даже не понял, что произошло. Он видел лишь, что враг
отходит, и побежал следом, стремясь ещё раз ударить, не думая, что в
нем проснулся тот самый дар, о котором говорят сказания. Не думал он и
о том, что Ёроол-Гуй спешит сейчас сюда и в любую минуту может
вынырнуть и схватить его, ведь мягмар кончился. Энжин выбежал к
далайну и вновь ударил, уже зная, что он увидит, и радуясь... чему?
Лишь выстроив третий оройхон кряду и упав от усталости в жгучую грязь
Энжин понял, что Атай не вернётся, даже если он высушит весь далайн.
Энжин встал и медленно побрёл назад, к тому, что он когда-то называл
жизнью. Он чудом успел уйти от Ёроол-Гуя, обрушившегося на берег через
полчаса после его ухода, и чудом избегнул встречи с караулами.
На оройхоне царило безмолвие. Энжин на ощупь отыскал свою палатку,
откинул полог, согнувшись прополз внутрь. В темноте ничто не
шелохнулось, лишь потом из самого угла прозвучал неестественно
спокойный голос Сай:
- Ты где был?
Энжин не ответил. Лёг, спрятав лицо в подстилке, стараясь ничего
не слышать.
- Я спрашиваю, где ты был? - повторила Сай. - У кого?.. Можешь не
отвечать, но знай, что я всё равно её найду, и эта новая девка
отправится вслед за первой, за твоей любезной Атай!
Энжин медленно поднялся, зажал ладонями уши, чтобы не слышать
свистящего шепота, летящего из затхлой тьмы:
- Вы, мужики, развратники, и ты точно такой же как все. Тебе
наплевать на семью, на меня, на закон, в конце концов! И шлюху ты
выбрал себе под пару, эту шаварную тварь... Жаль я не смогла сбросить
её в далайн своими руками!..
- Замолчи, - тихо сказал Энжин.
Он вышел из палатки и остаток ночи просидел, привалившись к тэсэгу
и глядя сквозь темноту туда, где ещё день назад стояла палатка Атай.
Утром оройхоны облетела невероятная весть: объявился новый илбэч.
За одну ночь на побережье возникли три свежих оройхона, и
следовательно, один из старых стал сухим - в стране появилась
дополнительная пригодная к жизни земля. Никогда прежде такого не
случалось. Даже во времена древних илбэчей не появлялось три оройхона
в один день. Служители передавали друг другу новости - одна
невероятней другой, цэрэги и баргэды всех рангов были подняты по
тревоге. Приказ требовал изловить илбэча и доставить его в совет
старейшин. Энжин этого не знал, но многолетняя привычка заставила его
затихнуть и постараться стать незаметным.
Через неделю вышло официальное распоряжение - илбэч должен
объявиться. Оно заставило Энжина ещё ниже пригнуть голову. Он уже
раскаивался в сделанном и не понимал, как ему удалось такое.
Сомневался даже, было ли это с ним в действительности. Верил в былое
лишь когда проснувшись среди ночи, понимал, что Сай тоже не спит, а
забившись в угол палатки, обхватив колени руками и прижавшись к ним
подбородком беззвучно цедит сквозь сжатые зубы проклятия умершей
сопернице. Подобные сцены вызывали тягостное чувство неуместности.
Вины перед Сай Энжин больше не испытывал, ненависти - тоже.
Что касается остальной жизни, то она изменилась лишь к худшему.
Появился новый район, часть людей с обжитых оройхонов власти отправили
туда, и остальным пришлось больше работать. А легче не стало - также
они вставали по хриплому сигналу трубача, съедали ту же миску каши,
шли на ту же работу. Так зачем было всё? И было ли?
Прошёл год, увенчанный безрадостным мягмаром, потом второй,
третий... В бороду, которую он бросил брить, вплелись белые нити,
давно не снилось по ночам пламя, не тревожило слово "илбэч", и лишь
видение далайна и запрокинутое лицо Атай преследовали его. Но он
по-прежнему был на хорошем счету у баргэда, и когда ему исполнилось
три с половиной дюжины лет, его произвели в охраняющие. Это означало,
что теперь он будет не просто стоять с палкой на краю мокрого
оройхона, а нести службу на границе. Длинные полосы мёртвых оройхонов
отделяли древнюю землю старейшин от более новых земель - государства
вана и страны добрых братьев. Порядка в тех краях было куда меньше, но
зато илбэчи в те эпохи, когда они появлялись, чувствовали там себя
вольготней, и потому сопредельные страны были обширней и сильней
воинской силой. Впрочем, нападать через мёртвые земли, где пяток
цэрэгов мог сдерживать целую армию, было делом безумным, и потому
пограничные гарнизоны оказывались невелики и состояли в основном из
стрелков при ухэрах. Но теперь, пока власти не забыли ночного
потрясения и не могли быть уверены, что илбэч не прячется где-то,
пытаясь бежать к противнику, караулы были усилены за счёт немолодых и
многократно проверенных служителей. Оказался среди них и Энжин.
Второй раз в жизни он увидел далайн. Далайн не изменился, да и не
мог измениться за прошедшие годы. Так же сгущался над ним туман, так
же двигались ленивые бугры, размазывались о берег, с небрежной
щедростью убивая своих же обитателей. Далайн был вечен и не помнил
ничего. Но зато помнил, вернее, заново вспомнил Энжин. В первую же
ночь он сбежал, ушёл по полосе пограничных оройхонов, не гадая, сможет
ли дойти, и как встретит его земля вана. О Сай он, уходя, не думал, да
и потом не вспоминал. Любовь, когда-то связывавшая их, давно умерла.
Любовь вообще плохо уживается с непримиримостью и ложью. Всё остальное
ей дозволено.
Идти в темноте по мёртвым оройхонам оказалось невозможно. Утро
полуживой Энжин встретил на краю далайна. Близкие авары душили низко
стелющимся лиловым дымом, мокрая губка не спасала от ядовитых миазмов,
да и вода у Энжина кончалась. Он знал, что надо, пока ноги послушны,
уходить отсюда, но сильнее жажды жить в воспалённом мозгу засели две
мысли: вот он, далайн, и рядом нет никого, кто мог бы помешать свести
с ним счёты; и другая, более страшная - а вдруг всё, что было тогда,
много лет назад, лишь привиделось ему, и теперь он никто, и ничего не
может?
И тогда полуживой и полубезумный человек вместо того, чтобы бежать
сломя голову, качнулся к далайну, поднял руки, шепча проклятия, словно
Сай в ночные часы, и начал творить оройхон. Этот оройхон - нелепый и
бесполезный квадрат суши торчит ровно на полпути между землёй
старейшин и страной вана. Там никто не живёт, потому что выжить там
невозможно, но всё же теперь пройти с одного берега на другой стало
проще. В тех редких случаях, когда старейшины соглашаются в обмен на
жемчуг и сухой харвах продать вану искристый кремень, баргэды
встречаются здесь с посланцами вана. Поэтому необитаемый оройхон
называется Торговым.
Всё это происходило потом, а пока безумный илбэч окончил работу и,
даже не ступив на новый оройхон, впервые за много лет засмеялся и
пошёл дальше.
С другой стороны проход охранялся не так строго, ведь здесь не
ловили таинственно исчезнувшего илбэча, поэтому Энжин сумел пробраться
мимо поста, где скучали доблестные цэрэги, и войти на землю вана.
Он быстро увидел разницу между двумя странами. Земля была
чудовищно перенаселена. Когда Энжин попытался войти на сухой оройхон и
напиться воды, его жестоко избили и вышвырнули обратно. Пришлось
привыкать к чавге, которую прежде он ел только во время торжественных
богослужений. Одно дело вкушать кисловатый чуть пованивающий нойтом
комочек раз в месяц под пение собравшихся вокруг суурь-тэсэга
служителей, совсем другое - питаться чавгой постоянно.
Избитый, брошенный в нойт Энжин выжил чудом. Его подобрали изгои -
три изуродованных и неясно почему ещё дышащих женщины. Спасительницы
немедленно и дружно объявили себя законными супругами Энжина. Очевидно
и здесь, где само существование было понятием относительным,
устойчивое семейное положение что-то значило.
Сопровождаемый самозваными жёнами Энжин обошёл всё побережье
страны вана. Мокрые оройхоны были единственным местом, где можно было
передвигаться. По поребрикам между сухими оройхонами были проложены
ровные тропы, существовали и дорожки внутри оройхонов, но ходить по
ним, если ты не цэрэг, было рискованно. На полях работали не
безразличные ко всему на свете служители, гнущие спину за миску каши,
а хозяева, готовые перервать горло всякому, посягнувшему на их
сокровище. Впрочем, из-за невероятной скученности далеко не все
земледельцы могли позволить себе даже ту нищенскую жизнь, которой
наслаждались рабы Ёроол-Гуя в земле старейшин.
Новая семья Энжина так и осталась образованием чисто
экономическим. Ни о какой душевной или физической близости жёны и не
помышляли, просто вместе было легче выжить. Женщины копали чавгу,
скребли харвах, по возможности подворовывали на сухих оройхонах, Энжин
с редкостным безразличием к опасности разгребал завалы зверья на самом
краю оройхона, добывал кожу, липкую чешую, морской волос, рыбью кость
- всё, что обычно достаётся людям лишь во время мягмара. Ведь кроме
Ёроол-Гуя, грозящего всему оройхону, существует ещё и уулгуй,
опустошающий прибрежную кромку и встречающийся куда чаще своего
старшего брата.
Энжину справили многослойные буйи и широкополый, с длинными
рукавами и глухим воротом жанч - единственную одежду, в которой можно
более или менее безопасно работать на мокром оройхоне. "Приоделись" и
жёны. Странный, противоестественный союз, почему-то называвшийся
семьёй, начинал оправдывать своё существование. Постепенно Энжин
научился многим премудростям нечеловеческого житья. Он узнал, как
правильно выбирать место для ночлега и расстилать кожу, заменяющую
постель, чтобы не залило ночью нойтом. Он мог вымыться соком одной
чавги, а оставшейся в кулаке выжимкой исхитрялся ещё и почистить жанч.
Научился ценить жирха и привык есть его сырым. Главным в этом
искусстве было как можно быстрее глотать куски, а потом сдержать
отрыжку - иначе могло стошнить даже самого бывалого едока.
Жители сухих оройхонов тоже промышляли чавгой и харвахом, поэтому
долго задерживаться на одном месте не удавалось. Энжин со своими
женщинами постепенно откочёвывал всё дальше на запад, пока не достиг
края земли. Здесь он снова увидел мёртвые болота. Тут было два таких
оройхона, дымивших на всю округу и избегаемых даже изгоями.
Энжин бесшабашно направился прямо к границе, рассудив, что
поблизости от нее прибрежные завалы всего богаче, но не подумав, как
он будет работать там, где впору только не умереть. Виденное лишь
однажды, но насмерть врезавшееся в память зрелище пробудило в душе и
остальное, что Энжин предпочитал не вспоминать, опасаясь за рассудок и
не замечая, что в том и состоит уже много лет его тихое
помешательство. Но сейчас ядовитый дым, одурманивший голову, снял
запрет, горящие поблизости авары помогли превратиться в пламя, и
Энжин, забыв, зачем он сюда пришёл, за два часа сотворил свой первый
оройхон в стране вана.
Когда едва дышащий Энжин вернулся к тому месту, где стояла лагерем
семья, его встретил невиданный переполох. Немудрящий скарб был увязан,
словно женщины приготовились к немедленному бегству и ожидали только
появления Энжина. Однако, впервые среди жён не оказалось согласия.
Наминай требовала идти на восток, где образовалась сухая приграничная
полоса - захватывать удачное место. Глуповатая Эрхаай полагала, что
следует спешить к новому оройхону, который, конечно же, в ближайшие
дни станет сухим. Что касается Курингай, то она хотела бежать как
можно скорее и от сухой полосы, где несомненно начнётся всеобщая
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг