предрассудков, в том числе самых распространенных. Например, если
чего-нибудь не называть вслух, то этого как-будто бы и нет. Причем такого
мнения придерживаются не только частные лица. Сами понимаете, время такое.
- Не понимаю. Я, как правило, все говорю вслух.
- Вам проще. Вы молоды, и потом... не обижайтесь, ладно?... Вы ведь
почти не общаетесь с людьми. Все куклы...
- Вы хотите сказать, что я много не понимаю? Или просто не вижу? А
впрочем, вы правы. Я действительно многого не вижу и многого не понимаю.
Вы говорили о ненависти...
- Именно. Это не дает мне покоя. Она пока еще всем не видна, эта
ненависть, но она есть, и она зреет. И мне страшно подумать, что будет
здесь завтра или послезавтра. Или через месяц.
- Но откуда взяться ненависти? Вы сами говорите; тепло, сытость.
- И безделье, добавьте. Кажется, здесь ничто не может вырасти, кроме
равнодушия... хотя и равнодушие страшно даже само по себе, а еще страшнее
в соединении... Простите, я говорю слишком банальные вещи - дурацкая
поповская привычка изрекать значительным тоном прописные истины, - так
вот, о ненависти: как вы понимаете, людей объединяет немногое: или
стремление защититься от опасности, или совместный труд. Третьего не дано.
Когда же обе эти опоры выбиты, человек повисает над той бездной - помните,
я говорил? И начинает проваливаться в нее. И падение это воспринимает как
опасность, а как еще человек может отреагировать на опасность, если не
ненавистью? Никак. Не приспособлен. И обращает эту ненависть против
ближних своих - за неимением иных объектов приложения... Иногда мне
становится так страшно, что хочется умереть тут же, на месте. Наш дорогой
Художник два раза говорил при мне фразу: "У нас нет будущего". Если он
убежден в этом, то я ему завидую. Но, скорее всего, он, как и я, просто
боится поднять глаза и взглянуть будущему в лицо.
- Не представляю, как вы еще держитесь, - сказал Мастер. - Будь у
меня такие мысли, я бы давно отобрал у Полковника пистолет и застрелился.
- У Полковника невозможно отобрать пистолет, - сказал Пастор. - Это
его инструмент власти.
- Интересно, зачем ему власть?
- Видите ли, Полковник не меньше нашего обеспокоен современным
положением дел. И намерен всерьез взяться за устройство дальнейшего бытия.
- Взяв за образец казарму?
- А что же еще?
Они помолчали, потом Мастер сказал:
- Знаете, я, наверное, начну отсюда. Сделаю фонтан, качели. Сделаю
дерево - когда еще вырастут настоящие! - и посажу на него медведя. И пусть
он рассказывает сказки. А?
Пастор огляделся по сторонам, покивал головой, грустно улыбнулся.
- Через десять лет нынешние дети подрастут, - сказал он, - и расхотят
слушать наши сказки. А других не будет.
- Других сказок?
- Других детей...
Дорогая моя, давайте пока оставим их: моего наивного Кукольного
Мастера и моего смертельно уставшего душой Пастора, тем более что они
встречаются часто, а разговоры их настолько же бесконечны, насколько
бесплодны. Кстати, не знаю, как Вас, а меня наивность Мастера, взрослого и
умного мужчины, поначалу раздражала, пока я не понял, что принимаю за
наивность нечто совсем иное...
Вот Полковник - тот наивностью не страдал. Его апартаменты были
роскошны и одновременно уютны. И сам он удивительно вписывался в них - и в
парадной форме с орденами, галунами и аксельбантами, и, тем более, сейчас:
чуть-чуть разморенный после сауны, в мягком восточном халате и с рюмкой
коллекционного коньяка из неприкосновенного запаса. Оттуда же были и
деликатесы, приятно разнообразившие его стол. Но не следует думать, что
Полковник как-то неверно понимал слово "неприкосновенный". Наоборот, он
понимал все как надо и готов был отстаивать эту неприкосновенность с
оружием в руках.
Итак, в эту минуту Полковник беседовал с Клерком. Полковник был очень
демократичен и терпел, что Клерк сидит, в то время как он сам расхаживает
по комнате. Расхаживал же он потому, что его донимал застарелый геморрой.
Клерк же, в свою очередь, поддерживал беседу, в нужных местах поддакивал,
но внимание сконцентрировал на водке и консервированной копченой лососине.
- Пришла пора принимать решительные меры, - мягким баритоном, который
всегда появлялся у него на фоне коньяка, вещал Полковник. - Мы запустили
ситуацию почти до полной потери контроля. Еще немного, и все пойдет к
чертям в пекло. Я даже не говорю о дисциплине, о субординации - но хоть
страх-то должен быть! Нет, уже и страха нет! И ладно бы молодежь -
подумать, почтенные отцы семейств, опора, можно сказать, порядка, -
смотрят на тебя, как на моль! С этим надо кончать. С сегодняшнего дня
ввожу утреннюю и вечернюю поверку, строевую подготовку и пайки. Не хотят
добром - насильно! Как вы считаете?
- Вполне с вами согласен.
- И с развратом пора кончать! Что это - уже и ни семей, ни домашнего
очага, а так, кто с кем хочет. Как кошки, ей-богу. Завтра же разведу всех
по семьям и разврат запрещу. И этих... абортников... изолировать надо.
Выселить в отдельную пещеру и караул приставить. Заболел кто - пусть
лечат. Контролировать. А аборты чтоб не смели. Забеременела - рожай!
Забеременела - рожай! Презервативы изъять и сжечь! На костре! Нечего,
понимаешь...
- Дети - наше будущее, - поддакнул Клерк.
- Верно мыслишь. Наливай себе еще. А чтоб дисциплину поддерживать,
введем пайки. Эта анархия нынешняя отчего? Жратва легко достается. А вот
если за эту жратву служить придется, сразу власть полюбишь. Как говорят в
народе: лижи ту руку, которая тебя кормит. Ха-ха! Главное сейчас -
добиться единства нации, а каким путем - это уже наше дело. И мы его
добьемся! И тогда мы сможем смело смотреть в будущее!
- Конечно, добьемся, - сказал Клерк. - И сможем смело смотреть.
- Прямо с утра и начнем, - сказал Полковник. - Прозит!
А Принцесса в это время спала и видела во сне зеленоватую прозрачную
толщу воды, и внизу вода темнела, становилась холодной и неподвижной, а
вверху дробилась солнечными бликами, и тоненькие лучи проникали сюда, к
ней, лучи можно было потрогать, и они звенели, как ножки хрустальных
бокалов, и смешные разноцветные рыбы бродили между лучами, натыкаясь на
них или задевая их хвостами, а потом и само солнце село в воду и стало
тонуть, остывая, вот оно стало гладким и тускло-красным, как медное
зеркало, и в этом зеркале Принцесса, подплыв, увидела себя, только это
была не совсем она, потому, что волосы, лицо, руки и грудь были ее, а ниже
пояса шла зеленоватая, цвета воды, чешуя, и вместо ног был рыбий хвост;
Принцессу это удивило, но не испугало, потому что и солнце, и хвост сделал
Мастер, а Мастер не умел делать ничего такого, что может напугать; потом
ей пришло в голову, что он тоже должен быть где-то здесь, чтобы как
обычно, полюбоваться на свою работу, и что сейчас он видит ее нагую, и это
вдруг оказалось совсем не стыдно и не страшно...
Художник, пьяный, как всегда, мелом рисовал на стене шарж на
Полковника. Когда шарж был готов, Художник отошел на несколько метров,
прицелился и запустил в Полковника мелком. Мелок раздробился, и под глазом
у Полковника образовалась бородавка. От полноты чувств Художник плюнул на
пол, попытался растереть, но зашатался и едва не упал. Случившаяся
поблизости Физик подхватила его, вернула в вертикальное положение, взяла
под руку и увела к себе.
Так закончился Последний День, В Который Ничего Не Произошло.
Там наступила ночь, погасли дневные лампы, и Ковчег уснул. А здесь
уже восходит солнце, и я не заметил, что просидел всю ночь. Не такое
простое это занятие - рассказывать сказки.
До свидания, Оля. Я обязательно продолжу эту историю.
17.04.84.
ПИСЬМО ТРЕТЬЕ
Здравствуйте, Оля.
Не знаю, как для Вас, а для меня этот месяц тянулся почти бесконечно.
То ли погода виновата, эта слякоть и холод, то ли просто сил еще не
хватает, не знаю. Даже тому, что зима кончилась, не радуюсь.
Последние дни хожу под впечатлением от одной здешней песни. Говорят,
она достаточно популярна, исполняют ее часто, так что Вы, думаю ее знаете.
Там рефреном идут строки: "Я тебя никогда не забуду, я тебя никогда не
увижу..." Наверное, если часто слушать, впечатление стирается, да и
вообще, может быть, все это чистой воды сентиментальщина и просто попала
на мою подготовленную почву... Надо почитать еще этого поэта, у нас его
нет. Но от это:
Даже если, на землю вернемся,
Мы вторично, согласно Хафизу,
Мы, конечно, с тобой разминемся -
Я тебя никогда не увижу...
Боже мой, какая невыносимая безнадежность!
Ладно, хватит обо мне. Продолжим наш спектакль.
Утро следующего дня началось с Полковника: он, угрожая пистолетом,
выстроил население Ковчега и произнес речь. Естественно, среди
выстроившихся не было тех, к кому благоволил он сам или к кому благоволила
Принцесса. В речи он повторил примерно то, что вчера за коньяком говорил
Клерку. На этот раз, правда, получилось гораздо длиннее. Потом началась
раздача пищи. Сегодня она носила символический характер, так как пайка еще
никто лишен не был. Клерк по списку называл имя, человек выходил из строя,
получал с транспортной ленты поднос с едой и шел на свое место за столом.
Процедура была простой и необременительной; кое-кто ворчал, но явного
неповиновения не было.
Неприятности начались после завтрака, когда настало время строевой
подготовки. Шагать в ногу не хотелось, кое-кто стал шуметь, и Полковнику
пришлось применить оружие. Все поняли, что власть, наконец, в крепких
руках. Сразу же объявившиеся добровольные помощники унесли тело, а четыре
часа строевой хоть частично, но вернули нации утраченную форму и боевой
дух. Во время второй раздачи пищи несколько человек - те, кто не проявил
должного рвения - еды не получили; жребий свой они приняли с молчаливой
покорностью...
Как-то так получилось, что наши знакомые встали позже обычного.
Мастеру приснилось, что он сделал солнце и русалочку; с русалочкой проблем
не было, а солнце оказалось крепким орешком, он подумал над ним полночи,
но ничего не придумал - получалось или грубо, или банально, а так он не
любил. Пастора мучила бессонница; он заснул только под утро, приняв
люминал. Художнику, вдруг среди ночи обнаружившему себя в постели с
молодой прелестной женщиной подавно не хотелось вставать - как, впрочем, и
его расслабленной партнерше. Поэтому все они собрались в столовой между
завтраком и обедом, как раз в разгар строевых занятий, проводившихся в
большом зале Ковчега.
- "Добрый день", - сказали по привычке все, и только Художник
подумал, что приветствие звучит несколько фальшиво, подумал не потому, что
знал что-то, просто у него было обостренное чутье художника. А может быть,
он недомогал после вчерашнего, и все на свете казалось ему фальшивым.
- Странно, что никого нет, - сказала Физик.
- Действительно, - подтвердил Пастор, озираясь. - Обычно в столовой
всегда кто-нибудь есть... Дочь моя, - обратился он к Физику, - у вас не
найдется таблеток от головной боли?
- Не найдется, - ответил вместо нее Художник. - Я съел все. А что, вы
тоже?... Вид у вас больной, - пояснил он после паузы.
- У меня бессонница, - кротко сказал Пастор. - Я принимал люминал.
- Ужасная гадость, - сказал Художник. - В смысле, и то, и другое -
ужасная гадость. Болезнь, в которую никто не верит, кроме больных ею, и
лекарство, которое крадет сон, вместо того, чтобы возвращать его. Знаете,
я даже когда напьюсь до беспамятства, среди ночи все равно просыпаюсь
совсем трезвым и часов пять не могу уснуть, мучаюсь, а потом засыпаю, а
потом просыпаюсь - с вот такой головой...
- Зачем же вы так много пьете? - покачал головой Пастор.
- То есть как - зачем? Странный вопрос "зачем"?... Я вот, может быть,
понять не могу, как это у вас получается - не пить? Вы почему не пьете,
Пастор?
- Вы не знаете слова: "Положение обязывает"?
- Знаю, - сказал Художник, - но это не про меня. А вы, Мастер?
- Не знаю, - сказал Мастер. - Не хочется.
- Вот ведь как, - вздохнул Художник, - вам не хочется. Вам, наверное,
есть чем заняться, а, Мастер? Вам, наверное, хочется украсить этот мир,
повесить в небе солнце и звезды и за игрушечными облаками скрыть эти
проклятые каменные своды?
- А разве вам - нет?
- Для кого? Мы скоро благополучно вымрем или перебьем друг друга, и
наши труды никто не увидит и не оценит, понимаете - никто! И все видят
это, и потому женщины не рожают детей, чтобы не обрекать их на муки или
одичание! Неужели вы не понимаете, что тонкий лак цивилизации уже почти
слез с нас, и мы уже вполне готовы вцепиться друг другу в глотки!
- Не кричите так, дорогой, - сказала Физик. - С вас-то налет
цивилизации еще не слез. Во всяком случае, вы отворачивались, застегивая
брюки. Впрочем, говорят, у дикарей условностей гораздо больше, чем в
цивилизованном обществе? - обернулась она к Пастору.
- Да, - согласился Пастор, - у них вся жизнь соткана из условностей и
ритуалов; у нас в этом отношении проще... Погодите, - удивился он, а
откуда вы знаете, что я был миссионером?
Физик помедлила, пожала плечами.
- Догадалась, - сказала она. - А как - не знаю. Вообще в последние
месяцы я стала о многом догадываться...
- Не станьте ясновидящей - это опасно, - очень серьезно сказал
Пастор.
- К вопросу о полноте жизни... - медленно сказал Художник, ни к кому
конкретно не обращаясь. - Знаете, чем я, наверное, буду заниматься? Я буду
писать картину о нашем славном прошлом. Огромную картину. Панно. Или
панораму. Личный заказ господина Полковника. Дорогая, напрягите ваше
ясновидение: станет он генералом?
- Он что, сам предложил? - спросил Мастер.
- Да. Он сказал: "Великий народ должен иметь ясное представление о
своей великой истории".
- А больше ничего не говорил? - спросил Пастор.
- Ничего. Сказал только, что следует отразить все основные моменты.
- Какие именно - не уточнял? - поинтересовался Пастор.
- А что, есть разночтения? - усмехнулся Художник.
- Приступите вплотную - узнаете, - сказал Пастор. - Приступите?
- Наверное, - сказал Художник. - Хоть какое-нибудь дело.
- Послушайте, - удивился Кукольный Мастер, - вы ведь противоречите
себе самому. Что вы говорили пять минут назад, помните?
- Ничего я не противоречу, - махнул рукой Художник, - как вы не
понимаете?...
- Не понимаю, - искренне сказал Мастер.
- Он хочет совершить маленькую акцию гражданского неповиновения, -
сказала Физик. - Так или нет?
- Зачем вы меня выдаете? - спросил Художник.
- Ну, им-то можно, - сказала Физик.
- Им можно - мне нельзя. Зачем мне знать о себе то, чего я знать не
хочу?
- Вы это знали заранее или догадались? - спросил Пастор.
- Догадалась, - сказала Физик.
- Мне даже неуютно стало, - сказал Пастор. - Вообще-то это моя
привилегия - видеть людей насквозь, а с вами я сам становлюсь
полупрозрачным. Чем вы занимались до всего этого? Не телепатией?
- Нет, - засмеялась Физик. - Я занималась любовью.
- Если вы хотите меня шокировать, - сказал Пастор, - то вам это не
удастся.
- Я говорю совершенно серьезно - я занималась любовью с точки зрения
физики.
- Секс под научным соусом, - сказал Художник. - Очень забавно.
- Эх вы, - вздохнула Физик. - Ни черта вы не понимаете. Для вас
любовь - это приятный физиологический акт, а ведь в данном случае слово
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг