какие-то люди. Класс строился, но как-то не так. Наконец, тетка, которая,
похоже, всем тут заправляла, дала сигнал:
- Заходим!
Рыцари с лязгом наклонились вперед и взялись за ручки дверей.
Невидимый оркестр заиграл марш. Двери распахнулись, и класс стал медленно
вдавливаться в комнату.
Там было полутемно, стоял большой письменный стол, книжные шкафы,
диван, несколько кресел. За столом сидел человек и что-то писал, какая
перо в чернильницу. На входящих он не смотрел. Наконец, все вошли, замерли
- и повисла такая тишина, что слышно стало слабое шарканье пера о бумагу.
- Владимир Ильич! - медово заговорила тетка. - Гости к вам,
школьники, отличники!
Человек отложил перо и медленно выпрямился. Он очень походил на свои
портреты и скульптуры, стоящие и висящие везде, и в то же время чем-то
неуловимо отличался от них, и Руське подумалось, что прав был дядя Костя,
когда говорил отцу - а Руська нечаянно подслушал, - что фотографируют,
рисуют и лепят других людей, специальных артистов, чтобы избежать дурного
глаза... Кожа человека за столом странно лоснилась, и смотрел он на класс
тоже странно: будто никак не мог понять, что это за люди и что они здесь
делают. Тетка с длинным носом встала рядом с ним, повернулась к классу, и
Ильич тут же хитро улыбнулся, подмигнул или прищурился - Руська не понял -
и быстро встал.
- Культурная задача не может быть решена так быстро, как задачи
политические или военные, - сильно картавя, сказал он. На слушателей он
смотрел так, будто сам стоял на трибуне, а они - у его ног. - Мы не можем
уничтожить различия между классами до полного введения коммунизма. Нам не
нужно зубрежки, но нам нужно развить и усовершенствовать память каждого
обучающегося знанием основных фактов, ибо коммунизм превратится в пустоту,
превратится в пустую вывеску, коммунист будет только простым хвастуном,
если не будут переработаны в его сознании все полученные знания. Тут мы
беспощадны, и тут мы не можем вступить ни на какой путь примирения или
соглашательства. Это надо иметь в виду, когда мы, например, ведем
разговоры о пролетарской культуре. Старая школа была школой учебы, она
заставляла усваивать массу ненужных, лишних, мертвых знаний, которые
забивали голову и превращали молодое поколение в подогнанных под общий
ранжир чиновников. Теперь они видят: Европа так развалилась, империализм
дошел до такого положения, что никакая буржуазная демократия не спасет,
что только Советская власть может спасти. Трудящиеся тянутся к знанию,
потому что оно необходимо им для победы. Главное именно в этом. Мы
говорим: наше дело в области школьной есть та же борьба за свержение
буржуазии; мы открыто заявляем, что школа вне жизни, вне политики - это
ложь и лицемерие. То поколение, которому сейчас пятнадцать лет, оно увидит
коммунистическое общество, и само будет строить это общество!
Первой захлопала Галя Карповна, за ней - весь класс. Руська бил в
ладоши "коробочкой" - то есть пальцами правой руки в расслабленную ладонь
левой; звук от этого получался громкий и резкий, как выстрел. За его
спиной Толик хлопал "венчиком" - это еще громче, но глуше. На Руську
навалилось какое-то не совсем понятное разочарование - все, что
происходило сейчас с ним и с остальными, было таким простым, деловитым...
и непонятно, почему об этом так не хотят говорить, почему разволновалась
мама и чего боится Толик...
Ильич сел, каким-то птичьим движением достал из ящика стола огромную
коробку конфет, опять хитро прищурился.
- Желание поговорить с народом у меня всегда есть, - сообщил он. - Да
вы угощайтесь, не стесняйтесь. Интересно стало в школе учиться?
- Вот ты, девочка, - показала пальцем на Машку носатая тетка.
- Интересно, Владимир Ильич! - закричала Машка. Мы учимся русскому
языку и литературе, математике и географии, физике и химии, рисованию
пению и физкультуре! По всем предметам у нашего класса полная
успеваемость!..
- И пению учитесь? - прищурился Ильич. - А какие песни поете?
- Революционные, Владимир Ильич! - у Машки от натуги сорвался голос.
- И про нашу любимую партию!
- А неужели детских песен никаких не поете? Я вот помню, мы пели...
нет, забыл... берите конфеты, берите! Забыл песню...
Все стали подходить и брать конфеты. Руська тоже подошел и взял.
Конфеты были необыкновенно вкусные, он проглотил обе в один миг и вдруг
услышал, как за спиной вздохнул - нет, протяжно всхлипнул Толик.
- Сходи, возьми, - сказал Руська. Вкусные - жуть.
- Не, - сказал Толик.
- Ну, хочешь, я схожу? - предложил Руська.
- Нет, - голос у Толика стал совсем слабый. - И ты... ты не ходи...
Тетка с длинным носом взглянула на часы.
- Все, дети, - сказала она. - Время Владимира Ильича очень дорого для
страны и для всех нас, попрощаемся с ним, до свидания Владимир Ильич!
- До свидания, до свидания! - заговорили все и повернулись к выходу.
- Держи меня... прошептал Толик и повис на Руське. Руська вцепился
Толику в ремень, оглянулся - кто поможет? Галя Карповна была далеко.
Подоспел Ромка Жариков, вдвоем с Руськой они подхватили Толика под руки и
повели к выходу. Ильич - Руська успел заметить - уже сидел, как вначале, и
водил пером по бумаге. И вдруг Руське страшно захотелось, чтобы хоть
что-то случилось... чтобы Ильич показал классу "козу"... он опять
оглянулся и обомлел: Ильич, не отрываясь от письма, поднял левую руку,
выставил указательный палец и мизинец - и боднул воздух...
В коридоре стало плохо еще и Машке. Дядька в военной форме под белым
халатом поднял ее на руки и отнес на кушетку. Толика посадили рядом, он
был весь синий и дышал ртом. Не надо так волноваться, кудахтала Галя
Карповна. Посмотрела бы на себя, подумал Руська.
- Передохнули? - спросила тетка с длинным носом. - Прошу в столовую.
Вам будет дан обед из трех блюд, кто захочет добавки может попросить
официантку.
- Дойдешь? - тихонько спросил Руська Толика. Толик промычал что-то в
том смысле, что да, дойду.
Ха, подумал Руська, когда их повели по коридору, тут самому бы не
упасть! Ноги были тяжелые, как гири, и совсем не отрывались от пола. И все
так: шаркали о паркет и плелись, пошатываясь. Машку сзади всех вел,
придерживая, тот военный в белом халате. Навстречу классу попалась
странная парочка: горбун, который проверял на честность, и с ним гибкий
тонкий человек в мягком сером костюме, круглолицый и круглоглазый. Проходя
мимо, этот человек сказал горбуну: "Покушал любимый. Ты погляди, Федор, от
сарделек одни шкурки остались..." - на что горбун зашипел и заозирался.
- Ты видел? - прошептал Толик.
- Кого? - не понял Руська.
- Ты что, не знаешь, кто это?
- Который?
- Ну не горбатый же.
- Нет. А кто он?
- Это же кошачий бог!
Руська оглянулся, но никого в коридоре уже не было.
В столовой их рассадили за столы по восемь человек, и официантки в
белых передниках и наколках стали разливать суп. Суп был страшно вкусный,
только слишком горячий. На второе было что-то тоже вкусное, но как оно
называется, Руська не знал. Потом принесли компот и мороженое. Мороженое
Руська уже еле ковырял, засыпая. Кошачий бог, думал он, надо же...
В автобусе Руська уснул. Разбудила его Галя Карповна. Оказывается,
всех развозили по домам, и больше того - завтра на уроки можно не ходить,
и еще больше - мама или папа могут завтра не идти на работу, вот талон на
отдых, передай им... Руська не помнил, как добрался до кровати. Он спал,
ему снился почему-то кошачий бог, как он долго и тщательно вяжет оберег,
надевает на шею, оглядывается через плечо, хитро подмигивает и делает
Руське "козу". Как он сказал? Сад... сер... седельки? Что такое седельки?
Надо будет спросить... Потом приснилась мама, она сидела у стола и плача,
втыкала булавку в какую-то бумажку. Мама очень боялась, но все равно
втыкала и втыкала. Потом сожгла бумажку на огне. Мама, позвал Руська, но
вместо мамы подошел кошачий бог и сказал: гордись, теперь ты настоящий
пионер. Почему галстук красный знаешь? Это цвет крови, пролитой... -
сказал Руська и испугался чего-то. Правильно, сказал кошачий бог, вот
смотри: он сжал галстук в кулаке, и закапала кровь. Мама! - опять позвал
Руська, открой, открой глаза, сказала мама, скорей открой! Руська открыл.
Завешенная газетой, горела лампа, и за столом сидели отец и тетя Люба,
Машкина мама.
- Ты пить хочешь? - спросила мама.
- Пить, сказал Руська. - Да, хочу.
- Сейчас... мама налила из чайника воды в стакан, поднесла Руське ко
рту. Руська жадно выпил.
- Русланчик, - спросила тетя Люба, - как ты себя чувствуешь?
- Ничего... сказал Руська. - Голова только болит... и тошнит везде.
- А Машеньку в больницу забрали, - сказала тетя Люба. - Так ей плохо
было, так плохо...
- Он у нас герой, - сказал отец. - Он у нас выносливый...
- Все обойдется, Люба, - сказала мама. - Бывает...
- Да обойдется, конечно... я, что ли, сомневаюсь...
Вдруг что-то звонко хрустнуло, мама вскрикнула. Отец, сердито ворча,
встал, стряхивая с ладони осколки стекла - и вдруг быстро-быстро закапала
кровь.
- Это не я! - испуганно сказала тетя Люба.
- Ясно, что не ты, - отец, держа ладонь перед собой, как полную до
краев чашку, пошел к рукомойнику. - Какая из тебя колдунья...
Мама помогла ему промыть руку, перевязала чистой тряпочкой.
- Может, в больницу сходишь? - сказала она. - Укол сделают.
- Да ну, - отмахнулся отец. - Заживет, как на собаке.
- Пойду я, - сказала тетя Люба. - Хорошо с вами...
- Куда ты торопишься, - сказала мама. - Чего тебе там одной делать?
- Спать лягу. Завтра с утра - в больницу, кровь для Машеньки
сдавать...
- Слушай, Люба, - сказал отец, - если надо будет - я ребят организую.
Ты говори, не стесняйся.
- Спасибо, Петя. Сказали, пока хватит...
Она ушла. Отец налил себе чаю в новый стакан. Сквозь повязку
проступило яркое пятно.
- Давай поворожу, - сказала мама. - Кровь остановлю, да и заживет
скорее.
- Хочешь на работу меня завтра выгнать? Шучу, шучу. Руська, что ты?..
- Ничего, - сказал Руська. - Просто смотрю.
Следующий день был длинным и скучным. Руська пытался читать, играть с
отцом в шашки... Хотелось не то чтобы спать - а просто лечь и отвернуться
от всего. К вечеру рука отца разболелась, он дождался, когда вернется с
работы мама, и пошел в больницу. Мама села чистить картошку. Руська лежал
и смотрел на нее. Ему почему-то вспомнился кошачий бог, как он вяжет
оберег, надевает его, оглядывается через плечо...
- Мама, - сказал Руська. - А знаешь, я там подумал, чтобы он показал
"козу" - и он показал...
Мама поняла все сразу.
- Ты никому не говорил? - прошептала она. Губы у нее побелели.
- Н-нет... испугался Руська.
- Никому никогда не говори! - мама оказалась вдруг возле Руськи,
схватила его за плечи. - Никому и никогда! Даже папе! Забудь! Забудь
навсегда, чтобы никто-никто... потому что иначе всем конец: тебе конец,
нам с отцом, дяде Косте с тетей Валей, их Женечке и Оксане... ты меня
понял? Ты понял, да?
- По-онял... - прошептал Руська и вдруг заплакал. - Мама, мама...
- Я твоя мама! Ах, боже ж ты мой, вот несчастье, вот несчастье...
Пришел отец, сказал, что рану почистили, положили мазь и дали
освобождение до конца недели.
- Вы что, поссорились? - спросил он, приглядываясь к зареванным лицам
Руськи и мамы.
- Нет, все в порядке, - сказал Руська. - В шашки еще сыграем?
Они сели играть, и отец проиграл четыре партии подряд.
- Рука сильно болит? - понимающе сказал Руська.
- Разве это боль, - сказал отец странным голосом. - Это не боль...
- Мужчины, ужинать! - позвала мама.
- Иди, - сказал отец, - это тебя...
Руська вернулся в школу через три дня. Машка пролежала неделю в
больнице, потом еще неделю дома и, наконец, появилась - бледная и худая. А
Толик все не приходил и не приходил, а потом Галя Карповна сказала, что он
перевелся обратно в старую свою школу. Адреса его никто не знал, а
съездить в ту школу - отвезти марки, ну, и все такое - Руська так и не
собрался. Венька стал часто болеть и его забрали из школы.
Этим все кончилось.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг