личностей.
- Шах и следующим ходом мат, - сказал Джаллав.
МИКК, ИЛИ ПАВЛИК САМОХИН
Когда в карманах осталось три патрона, он протрезвел. Или остолбенел.
Или что-то еще случилось с ним, что-то, заставившее его выпрямиться и
оглядеться.
Пейзаж уже мало напоминал тот, что был до начала боя. Ущелье стало
уже, мост - шире и массивнее. Прежняя дыра туннеля теперь больше
напоминала ворота в каменной стене. И сама эта стена, противоположная
сторона ущелья, теперь, приблизившись, казалась не дикой и скальной, а
сложенной из грубых темных, почти черных кирпичей. Пустынное каменистое
плато впереди, казавшееся бескрайним, вдруг обрело границы: из белого
марева проступили будто светящиеся изнутри голубые горные цепи. И лишь
дорога позади осталась неизменной: узкий каменный карниз, уходящий вверх,
в клубящийся мрак. Странное мерцание, потерянный блеск, разбросанный по
ней, продолжался еще и во мраке, но потом терялся и он.
Серые туши чешуйчатых коней, белые холмики их всадников усеивали
пустошь. Молчание висело над всем этим - рядом с белесым мертвым солнцем -
и лишь земля вздрагивала под ногами, будто там, в глубине, проворачивались
какие-то застоявшиеся огромные механизмы.
Леонида Яновна стояла в рост, открыто, неподвижно. Единственная из
всех, она была не в ватнике, а в свободной белой накидке. Казалось, ни
жар, исторгаемый пустошью, ни холод камней под ногами не касались ее.
Неподалеку от нее Пашка видел Архипова, настороженного, готового ко всему.
Марья Петровна, в испятнанном черным ватнике, сидела над убитыми. Куц был
убит, и Фома Андреевич, и Петюк. Куда-то пропала Оксана. Наверное, тоже
была убита, но найти ее не смогли. Татьяна, черная и острая, как галка,
бродила между камней, разыскивая что-то. Дим Димыч сидел, повернувшись
спиной ко всему. Тяжелый архиповский механизм лежал у него на коленях.
Может быть, он и не стрелял ни разу, подумал Пашка. И где-то был еще
Малашонок, но его Пашка не видел. И был еще сам Пашка, с его тремя
патронами к вертикалке шестнадцатого калибра...
Вновь за спиной зацокали копыта. Пашка оглянулся: из зева ворот
выезжали новые всадники в белом. Теперь их было четверо. Трое пониже
окружали высокого и статного, в сложном и, наверное, тяжелом головном
уборе. Их кони шли мерной неторопливой рысью. Тошнотворный восторг накатил
на Пашку. Стиснув зубы, он ждал приближения всадников. И тут раздался
настоящий грохот.
Он еще успел увидеть, как разлетаются каменные глыбы - и тут же в
туче пыли появилась когтистая лапа! Следующий удар взрыл изнутри землю. Из
трещин хлынуло пламя. Потом земля приподнялась еще, опала - и появился
дракон.
Он был прекрасен!
Он был прекрасен и страшен, и смертельно опасен - но прекрасен прежде
всего. Кощунством было - повредить ему. Дракон повел головой, освобождаясь
от последних комьев, камней и пыли, и поднял лапу. Шум пересыпаемых монет
сопровождал его движения. Потом он волнообразно изогнулся - и тонкий
жесткий хвост с визгом рассек воздух и впечатался в землю. Глыба размером
с быка расселась пополам от этого удара.
Сзади кричали лошади. Пашка не оглянулся.
Встречный выстрел был почти не слышен - но в груди дракона появилась
мгновенная вмятина. Зелеными сверкающими брызгами разлетелись чешуйки.
Высоко взметнув хвост, дракон встал на задние лапы - и выдохнул пламя.
Оно было почти невидимым - но чадно, как кучи тряпья, вспыхнули
убитые - и Марья Петровна. Комком огня она метнулась вперед, навстречу
дракону, и упала между камней, и осталась лежать, а пламя корежило ее,
мертвую или еще живую, и убитые тоже изгибались в огне, будто только в нем
умирали сейчас окончательно. В море странных шепчущих звуков происходило
это, и дракон, совершив кошачий прыжок, медленно плыл сейчас над головой,
и медленно - ду-у-у-ду-у-у-ду-у-у - били автоматы, и в брюхе дракона,
непристойно-белом, рыбьем, появлялись дырки, дырки, дырки, и дракон,
изгибаясь на лету, пастью пытался схватить невидимую смерть - и, не
долетев до моста, на котором сгрудились беспомощные боги, грянулся на
землю - совсем рядом с Пашкой. Горячий кожаный запах исходил от дракона.
Ошеломленный неловким своим падением, обезумевший от боли, он вскочил,
озираясь, до жути похожий на человека, и бросился в сторону Леониды,
стоящей неподвижно с воздетыми к небу руками, и Татьяна, хладнокровно
сменив магазин, хлестнула его длинной, от бедра, очередью - по голове, по
шее, по плечу. Он зашатался и остановился, вертя головой в поиске
обидчика, и Пашка, не до конца понимая, что делает, навскидку выстрелил из
обоих стволов - почти в упор. Наверное, пули с закатанными в них
подшипниковыми шариками пробили драконью броню: он вздрогнул как-то
нутряно и издал тонкий свист - как закипающий чайник. Из пасти вновь
вырвался огонь, но слабо и бесцельно - над головами. Секунду дракон был
неподвижен, а потом подался назад - и ударил хвостом.
Пашку зацепило, наверное, средней частью хвоста, да еще не на ударе,
а на замахе - но этого хватило. Земля исчезла из-под ног, небыстро
опрокинулась, скользнула под спину - и ухнула по спине.
Раздался отчетливый хруст. Не было ни боли, ни страха. Рядом ступила,
дробя камни, драконья лапа. Только теперь Пашка осознал, как огромен
дракон: лапа его была больше человека. Грохнуло несколько выстрелов
подряд, лапа убралась - но появилась голова! Голове досталось больше
всего, она вся была в выщербинах, залита густо-зеленой кровью - и с
вытекшим левым глазом! Дракон не видел Пашку, и поэтому Пашка смог,
поднявшись на четвереньки, отползти в щель между камнями. Дракон снова
пустил пламя - теперь по земле. Кто-то закричал - Пашка не видел, кто. Он
вдруг остро ощутил свою безоружность. Над головой, как клинок, свистнул
хвост. Пригибаясь, Пашка побежал туда, где должен был быть Дим Димыч - и
споткнулся об его вытянутые ноги. Он так и сидел, без движения, без цели и
без пользы. И лишь когда Пашка схватил его магазинку, он сделал слабое
движение: удержать.
Остерегаясь, Пашка выглянул из-за камней. Дракон в полусотне шагов
стоял на задних лапах, тонкий, изогнувшийся, как кобра; хвост его то
сворачивался кольцами, то расправлялся, взметая пыль и обломки камня.
Передними лапами он зажимал себе живот. Наклонив голову, осматривался. Все
скрылись, и даже Леониды не было видно. Мост был пуст. Рядом с драконом
что-то жирно горело, обволакивая его тяжелым грязным дымом. А потом, как
чертик из коробочки, перед драконом выскочил кто-то неузнаваемый и поднял
автомат. Очередь - и зеленый проблеск метнувшейся лапы - одновременно...
Человек исчез, а дракон упал на брюхо и забился. Передними лапами он
скреб голову, стараясь содрать то, что мешает ему видеть. Летели жуткие
ошметья, хлестала кровь. Хвост, как хлыст, сек землю. Потом дракон пополз,
слепой, задрав голову к небу, круша и вздымая все, что было перед ним и
вокруг него. Невидящей головой он обводил полукруги, и светлое пламя,
касаясь камней, становилось красным. Забирая влево, он разворачивался, и
Пашка с ужасом понял, что через несколько секунд эта сила сметет и
испепелит его.
Дим Димыч подниматься не хотел, он ничего не видел вокруг себя,
ничего не понимал, его ничто не касалось. Пашка в ужасе ударил его по
лицу, потом схватил за руку - и, к своему удивлению, поставил на ноги.
Теперь надо было его увести отсюда. Он тащил безвольного и бессильного
учителя между камней, поднимал, когда он падал и, рыдая, тащил дальше, и
только взбираясь на насыпь моста, обнаружил в своей руке так и не
стрелявшую в этом бою магазинку. А потом с моста ему подали руку. Это была
Татьяна.
- Дима, Димочка! - закричала она. - Дима, очнись же!
Дим Димыч, узнавая ее, робко улыбнулся.
- Спасибо, Пончик, - сказала она Пашке. - Я не знаю, как... - и с
ненавистью посмотрела на Леониду.
Леонида стояла, отрешенная, там, где кончался мост и начиналась
поблескивающая дорога. Ее хитон, грязный и прожженный, свисал с плеч
неподвижно - хотя жгучий ветер с пустоши здесь, наверху, был силен.
Дракон, воя, уже не полз по кругу, а крутился на месте: его левые лапы
судорожно царапали землю, а правые волочились, цепляясь. Что-то еще
изменилось в пейзаже, но Пашка не мог понять, что. Потом Леонида с трудом
приоткрыла рот и сказала, не глядя ни на кого:
- Все. Уходите.
- А остальные? - спросил Пашка.
- Нет остальных, - вместо Леониды ответила Татьяна.
- Уходите, - повторила Леонида. - Уже начинается...
Тихий, но покрывающий все звук возник ниоткуда. От него тяжестью
налились ноги, а вокруг стало пусто и холодно.
- Бежим, - сказала Татьяна, сделала шаг в сторону Леониды и вдруг
остановилась.
- Не туда, - еле ворочая языком, сказала Леонида. - Через мост... в
башню...
- А вы? - задохнулся Пашка.
- Бегите... хорошие... бегите... скорее...
С трудом, не понимая, что делается с ногами, с головой, Пашка
потащился через мост. Овальное отверстие ворот медленно плыло навстречу.
Татьяна догнала его и вцепилась в рукав. Другой рукой она держала Дим
Димыча.
- Танька... что это?..
- Потом, Пончик... потом... скорее... сил уже нет...
- Леонида... почему?..
- Держит нам... дорогу... не понимаешь?..
Казалось, они поднимаются по крутой тысячеступенной лестнице - так
трудно давался каждый шаг. Воздух стоял стеной. Последние двадцать шагов
были смертельно трудны. Ног уже не было - каменные подпорки. Свинцовые
подпорки. Нечем стало дышать - твердый воздух резал гортань. Пашка знал,
что они никогда не дойдут. А потом неожиданно - казалось, ворота еще
впереди - они повалились навзничь, как будто лопнула не пускавшая их
паутина, и поплыли куда-то. Здесь было темно. Вскоре овал ворот
превратился в туманное пятнышко позади, а потом исчезло и оно.
Может быть, прошли годы. Здесь ничто не напоминало о времени. Здесь
не было верха и низа, правых и виноватых, жизни и смерти. Здесь был покой.
Как маленький окаменевший зверь, спрятанный в скале, Пашка висел посреди
ничего без ощущений, чувств, мыслей и желаний. Но шевельнулась и поднялась
Татьяна, и стал свет, твердь земная под спиной и затылком и мерзкая
искрящая боль в груди и боку. И Пашка застонал протяжно и жалобно. Все
кончилось, и нужно было, чтобы его пожалели.
- Тише, Пончик, тише, - плача, сказала Татьяна, - не расслабляйся,
нам еще идти и идти... у меня тоже все болит, я тоже не могу... и Диму
тащить, тащить ведь придется...
И тут Дим Димыч приподнялся и посмотрел вполне осмысленно:
- Куда это вы собрались меня тащить?
- Димочка... - выдохнула Татьяна и опустилась на землю.
- Погоди... где это мы? - Дим Димыч заозирался, и Пашка тоже,
насколько позволяла боль, закрутил головой.
В самом деле: помещение, куда они каким-то непонятным способом
попали, было странно: круглое, вернее, цилиндрическое, с рядами темных
квадратных окошек на высоте, оно напоминало то ли павильон "чертова
колеса", то ли арену для гонок по вертикальной стене. В центре, там, где
должно было находиться колесо, стояло что-то, похожее на песочные часы
высотой с трехэтажный дом. Мощные колонны из полированной бронзы ограждали
саму колбу - формы, может быть, не классической, но характерной, с
перехватом посередине. Колба была абсолютно черной, без малейшего
отблеска. Высокий туманный потолок заливал все голубоватым подменным
светом. Возле стены местами стояли какие-то зачехленные механизмы. Диаметр
помещения был метров тридцать, и никакого выхода из него видно не было.
ВИТО, ИЛИ САЙР КСИМЕН, ИЛИ ДАН, ИЛИ ДИМ ДИМЫЧ
На завтрак были другие плоды, с хлебным и ореховым вкусом, и новое
питье, похожее на молоко, но не молоко. Старуха, госпожа Моника, ела как
птичка; Дан же ничего не мог с собой поделать. Ему с трудом удавалось
держать себя в рамках приличий и не начать жрать, набивая рот и чавкая. Он
слышал, что так бывает, но не думал почему-то, что такое может быть с ним.
Это казалось непристойным и унизительным. Впрочем, старуха так не считала
и явно была довольна аппетитом гостя.
Гостя? Такой статус устроил бы его - если бы не был
противоестественен. Впрочем, все, что произошло с утра вчерашнего,
бесконечно далекого дня, было противоестественно. Пропажа Вирты, бег по
остывающему следу, проход сквозь траву, капище лесных, желание убить... и
- медленные сборы, будто что-то отводило мысль и взгляд, рысканье на
тропе, хотя все было понятно, необыкновенная - и ожидаемая! - легкость
прохода, какая-то неполная, кастрированная месть, невозможность убить...
приветливость старухи, постыдный жор, чувства уюта и тоски, чужие сны и
томящая боль в груди. Все, что происходило, происходило с ним - и не с
ним, потому что он не узнавал сам себя.
- Ты кушай, сынок, - сказала старуха. - Кушай, я еще принесу. Этого
добра здесь - невпересчет. Вы там, небось, впроголодь живете?
- Нет, - проглотив кусок, сказал Дан. - Не впроголодь... - и впился
зубами в ароматную мяготь.
- А вкусноты такой все равно нет, - уверенно сказала старуха.
Дан кивнул. Не вяленая баранина и не лепешки на воде...
- А вот не поверишь - все это при мне началось, - сказала старуха. -
Я маленькая еще была, у брата жила. Брат работника держал, а работник руку
имел, травы знал и шептать мог. И сделал работник садик, повязал его, и
стал садик желания его исполнять. Ну, а ты знаешь - чем трава лучше, тем
подход к ней деликатнее. А брат раз перепил - с мужем моим потомошним - и
в садике том уснул. И все - высосала его трава. Долго найти не могли,
думали - в город уехал. На пятый, что ли, день его работник-то как раз и
нашел. Лежит вот такая куколка, с ладошку... С испугу хотели спалить
садик, а война же шла, ну, и - не до того оказалось... И вот, видишь -
расползлось. Теперь везде, считай, этот садик, а к добру это, к худу - не
знаю.
- И я не знаю, - сказал Дан. - Вчера еще знал, а сегодня уже не
знаю... Если б людей деревьям не отдавали - кто бы против был?
Старуха помолчала, глядя куда-то мимо Дана. В окно доносились детские
голоса и тонкий - не собачий, а скорее, лисий - лай.
- Никто ни в чем не виноват, - вдруг сказала она тихим чужим голосом.
- Так вот живешь, живешь, а потом понимаешь - никто ни в чем не виноват.
Убил бы ты меня - а виноват бы не был. И не убил - тоже не виноват.
- Не понимаю, - Дан напрягся.
- А никто не понимает, - сказала старуха. - Рожали нас, не
спрашивали, хотим мы или не хотим. И мы рожаем, не спрашиваем. Так же и
смерть принять... Пойдем, сынок.
- К-куда? - поперхнулся Дан.
- К Лекья-камнерезу. Он через скалы короткий путь знает. Проводит
тебя. А ты подумал - к деревьям? Нет, не твой черед... Да и не смерть то,
а многие жизни. Так говорят.
- И ты веришь, госпожа?
- Мне все равно. Идем.
- Моя жена... Она не хотела идти. Ее тащили. Несли. Она дралась. Я
видел кровь на земле. Она любила меня, она хотела детей от меня...
- Лес дает нам, что мы захотим. Но и берет, что захочет. Она была
лесной и посвящена лесу. Ты знал?
- Она была моя.
- Потом уже твоя.
- Зачем все это? Зачем? Ты ведь знаешь. Скажи!
- Кабы знать... А может, оно и лучше, что не знаем. Нам пора.
Она взяла Дана за руку, как маленького, и повела к двери.
В полость пушистого зеленого кокона шагнул он.
Все было как в дымке, как в зеленом тумане.
Налетели, кружась, легкие звуки.
Паутинки запахов липли к лицу.
Дан зажмурился и чихнул.
И все исчезло.
Все осыпалось, будто ветхой бумаге стало невмоготу от бешенства
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг