колечко, охватывающее ложе. Смешно. В кого стрелять? Во что? Но почему-то
с ружьем он мог войти в лес, а без ружья - нет.
Случай или чутье - он вышел на тропу лесных. Ее нельзя было увидеть
во мхах, но, пройдя между деревьями, к которым тянулись паутинные нити, и
увидев другой такой же проход впереди - капли дождя еще не испарились с
паутины, делая видимыми даже невидимые сигнальные - Дан понял, что идет по
тропе лесных, а значит, идет правильно. Спящие пауки висели на ветвях,
неожиданно похожие на спящих летучих мышей - только больше. Мимо одного он
прошел в пяти шагах, и паук заворочался, почуяв, наверное, запах, но
поленился проверить свое не самое острое чувство. Клочья грязного кокона
валялись под ним, и чьи-то мелкие кости. Кошка или кролик - понять было
трудно.
Капище можно было увидеть только в упор - плоский камень заподлицо с
землей и черный на нем треножник. Деревья обступали камень близко-близко,
образуя подобие частокола, и сплетались ровными кронами. И черные
бугристые дубы в отдалении тоже, казалось, имели к этому всему отношение.
Только неясно, какое. Было потрясающе тихо.
- Вирта, - позвал он, удивляясь неуместности голоса.
- Вирта! - крикнул он, заглушая страх.
- Вирта!!! - заорал он на самом деле от ужаса, обрушившегося на него
подобно эху, могучему эху соляных пещер; ужас, как и эхо, нарастал, будто
каждая лишняя секунда прожитой жизни, каждая секунда задержки кары эту
кару усугубляла, превращая смерть в бесконечную мистерию. Но уже нечего
было терять. - Вирта-а-а!!!
Он не мог сквозь собственный крик услышать ответ, но он его услышал.
Тихий стон. Сзади и слева. Он обернулся.
Непонятно, как он не увидел это сразу.
Старый широкий дуб держал Вирту в своих буграх. Она наполовину
утонула в нем. Ног до колен уже не было видно за складками коры, голова
была запрокинута так, что лицо смотрело совсем вверх, и лишь рука билась,
как пустой рукав рубашки на ветру. Медленно, глядя больше под ноги, чем
вперед, Дан подошел к дубу. Сучья дуба скрипели, клонясь, но Дан знал, что
у таких дубов они не достают до стоящего на земле человека. Может быть,
потому что отпадает необходимость добывать пищу самим.
Вирте было уже не помочь. Голову ее втянуло в дерево, и там, где кора
соприкасалась с кожей, тянулось множество тонких белесых волосков: то ли
дерево корешками проросло в человека, то ли человек в дерево. Дан никогда
не видел этого сам, но знал по рассказам - если сейчас попытаться
оторвать, или вырубить, или еще как-то спасти поглощаемого - он немедленно
умрет. Если не трогать - проживет еще несколько месяцев, погружаясь все
больше и больше в дерево, все больше и больше становясь им. Через неделю
Вирта перестанет испытывать боль. Лесные будут приходить к ней и
разговаривать с нею, и она будет понимать то, что они ей говорят, и
отвечать им, если сочтет нужным. Она станет устами их Бога. Всесильного
Бога, избравшего себе лесных - и загнавшего остальных людей в горы, к
ледникам...
- Вирта, - сказал Дан и понял, что уже давно плачет.
Рука ее вдруг замерла и робко, вопросительно потянулась к нему, и он
позволил ей коснуться себя. Рука была нечеловечески холодна, но это была
рука Вирты, тонкие пальцы Вирты, гладкая и мягкая ее, привыкшая к глине,
ладонь, продолговатая родинка у ногтя безымянного пальца, узкое золотое
детское неснимаемое колечко... Дрожащие пальцы то гладили его плечо, то
судорожно вцеплялись, разрывая кожу, а потом Дан взял эту руку в свои и
склонился, коснувшись губами запястья. Тонкий тоскливый вой пронзил его
насквозь. Человек не мог кричать так, так не могла кричать его Вирта - но
она кричала. Рот ее скривился, за закрытыми, слипшимися, сросшимися веками
панически метались глаза. И тогда Дан, не убирая левой руки, не отпуская
руку Вирты, поднял ружье, подвел ствол к ее подбородку и быстро, боясь
передумать, нажал спуск. За миг до выстрела Вирта, почувствовав и поняв
все, то ли с благодарностью, то ли в страхе - сжала его руку в своей...
Густой белый дым самодельного пороха рассеивался, Дан пятился назад,
утратив на миг контроль над собой, и судорожно дергающийся сук скользящим
ударом сбил его с ног. Сознания он не потерял, но что-то сдвинулось в
восприятии: как будто в мире появился еще один цвет, или звук, или
какая-то деталь, и сознание, обманутое обманутой памятью, пытается
обнаружить это новое - и не может. Горячая струйка потекла по виску.
Пригнувшись, Дан вернулся к стволу дуба. На то, во что превращалась Вирта,
он не смотрел. В заплечном мешке его было два бурдюка с керосином. Он так
и не снял мешок, придя домой. Теперь керосин был нужен здесь. Держа бурдюк
на поднятых руках, он стал поливать кору, стараясь, чтобы драгоценная
жидкость не стекала на землю, а задерживалась в трещинах. Двух бурдюков
как раз хватило для того, чтобы обойти дуб кругом. Там, где кора была
покрыта печеночно-черными сгустками, он остановился и достал огниво...
Грохот и треск остались позади, и желтизна дымного пламени, и почти
человечьи вопли занявшейся кроны. Шестым чувством Дан знал тропу и шел по
ней, имея последний патрон в стволе и тесак под рукой. Пройдет не больше
часа - и весь лес, пока мирный, ополчится на него, и тогда не будет
спасения - но не о спасении он молил, а о мести. Увидеть, успеть найти эти
проклятые домики лесных, похожие когда на густые фигурно подстриженные
кусты, когда на уродливые тыквы с пучком ветвей на макушке, когда просто
на пни исполинских деревьев - полые, но живые. И тогда - у него есть еще
один патрон и старый тесак, одним ударом срубающий дерево толщиной в руку.
Он не нашел поселка, но на исходе часа наткнулся на стадо линяющих
коз, медлительных, как откормленные утки. Многие козы уже сбросили шкуры и
голые, розовые, жались к тем, которые все еще носили свой густой белый
мех. Значит, где-то здесь должны быть лесные, собирающие опавшие шкуры,
подумал Дан, ладно, пусть так... Ему было все равно, кого убить.
Сзади кто-то сдавленно охнул, Дан обернулся: толстая старуха волокла
в заросли, обхватив поперек туловища, маленького мальчика. Глаза у обоих
были круглые. Налетев на взгляд Дана, она остановилась, одной рукой зажала
рот себе, другой - завела мальчика за спину, спрятала. Дан поднял ружье.
Надо было что-то сказать. Вдруг снова потекла унявшаяся было кровь.
Старуха медленно перекрестилась. Она все знает, вдруг понял Дан, она
знает, кто я, почему я... Тем лучше, не надо ничего говорить. Он нажал на
спусковой крючок. Проклятие, пальцы не гнулись. Он с испугом посмотрел на
руку. Указательный и средний пальцы торчали мертво, как деревянные. Потом
вдруг разжались остальные, охватывавшие цевье. Кисть побелела. Он уже не
чувствовал ее. Анестезия взлетела до локтя. Рука стала похожа на руку
мраморной статуи. Это было нестерпимо жутко. Отшвырнув ружье, Дан
повалился лицом в мох, скорчился. Как со стороны, он слышал звериный рев и
хохот, исторгавшиеся из его рта. А потом будто лопнуло что-то, стягивающее
его, как обруч стягивает клепки бочки. Он развалился на куски и впустил в
себя глухую темноту.
Он долго куда-то падал, кружась.
На самом дне его окружили темные и светлые коричневатые полуцветные
пятна. Постепенно они собрались в рисунок. Еще позже Дан понял, что именно
этот рисунок означает.
Он лежал на кровати и смотрел в потолок. В невысокий деревянный
потолок. Отсветы огня бродили по нему. Он сел. Кровать была пружинистая, в
меру мягкая. На низком столике горела странная лампа: поставленная на попа
крупная, раз в десять больше обычной, сосновая шишка, по чешуйкам которой
скользили живые язычки яркого зеленоватого пламени. По ту сторону столика
было темное стекло, в нем слабо отражалась лампа, позади лампы туманным
пятном проступало лицо, а позади лица и сквозь него двигались какие-то
огоньки и бледные сполохи, и Дан не сразу догадался, что это не зеркало, а
окно. Просто за окном была ночь.
Он помнил все, что произошло. И, вопреки естеству, ему хотелось
только есть и пить.
Пустой для всего, он сидел неподвижно. Потом вздрогнул пол,
зашелестела занавеска, и кто-то вошел. С трудом повернув голову, Дан
увидел ту самую старуху. Вблизи она оказалась совсем не толстой, просто
низенькой и кругленькой. На вид ей было лет шестьдесят.
- Вот и хорошо, - сказала она. - Сейчас будем кушать. Голодный,
конечно?
Дан кивнул.
- Ну, пойдем. Я тебе все покажу. Тут уборная, тут умывальня. Весь
можешь помыться, белье поменять. Помоешься?
Дан опять кивнул. Он чувствовал себя невыносимо грязным.
- Тогда вот мыло тебе, вот губка. Воду так пускают... - старуха
показала. - Понял?
- Понял, - сказал Дан. - Спасибо.
ТОУН АЛЕКСАНДР ДЖАЛЛАВ
- Пойду я, и пойдет Малигнан, - повторил Джаллав. - Без вариантов.
- Это неразумно, - сказал Ауэбб. - Ушел Борис, теперь уходишь ты.
Что, Алексозо будет командовать?
- Да, - сказал Джаллав. - В случае чего - Алексозо.
- Подумай еще раз.
- Подумано. Хватит, Айз, ты меня не переубедишь.
- Боюсь, что так.
- А нечего бояться, Айз. Поражение мы уже потерпели. Давным-давно.
Теперь бы узнать, от кого - и все. Хотя и это, по большому счету -
праздное любопытство.
Ауэбб кашлянул в кулак.
- Извини, Алек, твои парадоксы я иногда... хм... не воспринимаю. Что
ты имеешь в виду?
- Что мы воюем с миражами. Тебе не приходило в голову, что никаких
уровней, никаких слоев просто не существует? И это все - лишь наше
истолкование - примитивное - того, что происходит с нами здесь и сейчас?
Как тот фокус с двумя зеркалами...
- Алек, ты не обидишься, если я тебе скажу?.. В общем, меня это не
интересует. Абсолютно. Мое дело - связь с наблюдателями и зондаж. Пока
хоть один наблюдатель будет вне Алефа - я буду заниматься связью, а не
космогонией. И я не вполне понимаю, как ты...
- Я не собираюсь бросать весла, - сказал Джаллав. - Если ты об этом
подумал. Я вовсе не собираюсь бросать весла. А вдруг и наше ерзанье имеет
какой-то второй смысл?
ТАТЬЯНА
Душу высасывал этот каменный рокот. И темнота. Далекие огоньки
сигарет почему-то лишь добавляли одиночества. Воздух был теплый, даже
порывами горячий, но от камня исходил странный холод. Ступни заледенели до
бесчувствия. Если сесть - замерзнет жопа. Ватник не спасает. Радиоактивный
холод. Холодовая радиация.
Только бы не замерзли руки.
Только бы дождаться, наконец, восхода солнца этого подземного мира,
только бы не окоченеть...
Леонида сказала, что свет его мертвенно-белый.
С восходом подземного солнца начнется бой.
Неизвестно, когда он закончится.
Неизвестно, чем.
- Тань! - еле слышно; тусклое пятно по земле. - Тань, где ты?
Не Дима. Пашка. Слабое звено.
- Здесь. Иди сюда.
Сыплется щебень.
- Эй, в глаза только не свети!
- Ой, извини, Тань.
- Извини... Чего на месте не сидится?
- Не знаю... Ждать уже сил нет. Стоило так бежать, чтобы здесь
мерзнуть?
- Стоило.
- Ты знаешь, да? Объясни мне. Я все перезабыл.
- Тебе это надо? Главное, что мы здесь.
- Надо. И это тоже надо.
- В Москве был? Метро видел? По эскалатору, ведущему вниз, можно
подняться - но надо бежать очень быстро. Так и переходы, которыми мы шли -
сюда попасть можно, если очень быстро идти. Чуть медленнее - и уже никогда
сюда не попадешь. А чуть быстрее - приходишь намного раньше намеченного.
Понял?
- А почему?
- Свойство у них такое. Почему одноименные заряды отталкиваются?
- Ну, это совсем другое...
- В принципе - то же самое.
- Не знаю... Знак Зверя что означает?
- Зверя и означает. А в каком обрамлении?
- Стрела и венок.
- И все?
- Вроде все. А может, и еще что-то. Некогда было всматриваться.
- А, это ты в колодцы глядел? Тогда не бери в голову. Те звезды не
дня нас.
- Откуда ты знаешь?
- От верблюда.
- Я тебя как человека...
- Ладно тебе. Откуда мы вообще это знаем? От Леониды, ясно же. Чего
спрашивать?
- А ты ей веришь?
- Верю. - Татьяна постаралась сказать это твердо.
- Трюхан, наверное, тоже верил...
- Трюхан - это другое дело. Он, наверное, и человеком-то уже не был.
- А может, и мы уже нелюди. Не знаем этого только.
- Хватит гундеть. И гундишь, и гундишь. Как пердун какой-нибудь
старый. Трюхан, наверное, так же вот погундеть любил.
- А правда, что ты его... сама?..
- Нет, не я. Видела только.
- А кто?
- Пошел ты, Павлик, знаешь куда?
- Пойду я, пойду. Ты вот мне скажи: а ты уверена, что мы правильно
все делаем? Что воюем за тех?
- А что нам - за оборотней надо воевать? Вместе с Трюханом, да?
- Слушай, не надо так, а? Ты же понимаешь, что я не об этом?
- А о чем?
- Ну, помнишь, Мишка твой все время цитировал: "Бог вряд ли
интересуется религиозными спорами"? А почему тогда люди должны
интересоваться разборками богов, да еще участвовать в них? Слушай, мы ведь
даже не добровольцы.
- Мишку ты не трожь, - неожиданно для себя сказала Татьяна. - Не
трожь, понял?
- Да я и не трогал, - растерялся Пашка. - Чего ты?
- Ничего.
Наступило молчание.
Я злюсь, потому что он прав, подумала Татьяна. Я не хочу злиться. Она
попыталась вернуть себе - хоть на миг - то состояние полного понимания и
приятия мира, которое охватило ее в прозрении. Ничего не получилось. Как
щенка, ее выбросили в темноту на мороз и закрыли дверь.
В темноту.
На мороз...
Ниже колен ног уже будто не было.
Она стала переминаться с ноги на ногу, приподниматься на носках, и
тут Пашка сказал:
- Тань, ты слышишь?
- Слышу, - сразу отозвалась она, потому что странный звук продолжался
уже некоторое время, как бы отпочковываясь от рокота каменного потока в
ущелье. Будто кто-то барабанил пальцами по расстроенной ненатянутой
гитаре.
Не только они услышали этот звук. Хлопнула ракетница, и три зеленых
звезды повисли в вышине. Мерцающий их свет обрисовал тот край ущелья, мост
- и трех всадников, едущих шагом. Кони нервно вздернули головы, но
всадники не шелохнулись. Слишком далеко было до них, слишком мало света -
но Татьяне показалось, что один из них - женщина. Две ракеты погасли, а
последняя все продолжала гореть и падать - прямо на всадников. Татьяна
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг