Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
но не двинулся с места.  Наконец,  чайник  зафыркал.  Преодолевая  лень  и
ломоту,  Мишка  встал,  ополоснул  заварочник,  высыпал  в  него  полпачки
зеленого -  другого  не  нашлось,  -  залил  кипятком  и  набросил  сверху
полотенце. Тут же закипела и вода в кастрюле. Пельмени смерзлись в ком, он
поковырял этот ком ножом, разобрал его  на  фрагменты  и  бросил  то,  что
получилось, в  белый  кипяток.  Посолил,  закрыл  крышкой,  убавил  пламя.
Быстро, чтобы не передумать, шагнул к выключателю и погасил свет.
     Да, темнота за окном была не  сплошной.  Просто  -  как  он  мог  это
забыть? - до пол-окна поднимался близкий брандмауэр, а за  ним  еще  кусок
пространства занимала глухая крыша магазинчика речного ОРСа. А вот  поверх
крыши было что-то смутно видно: какой-то отсвет на низких  облаках,  очень
далекие  и  очень  медленные  искры,  всплывающие  в  небо...   Он   долго
вглядывался во все это, но ничего  другого  не  увидел.  Потом  за  спиной
зашипело, и дважды отраженный синий огонь стал желтым.  Мишка  вернулся  к
плите, сдвинул крышку и подул, сгоняя пену.
     И, не включая свет, сел в свой угол.
     Все-таки умер, подумал он. Или умираю. И мне чудится, что я  дома.  А
может быть, я  так  и  проживу  здесь  до  старости?..  Он  задохнулся  от
непостижимости этой мысли. Но тогда... Танька?..
     ...А почему ты так уверен, что умрешь, спросила она  однажды.  Только
потому, что вокруг умирают другие? А если все это лишь придумано для того,
чтобы ты  поверил,  что  и  с  тобой  такое  должно  случиться?  Если  это
специально тебя сбивают с толку? Зачем, спросил Мишка. Допустим, для того,
чтобы ты считал каждый день. Я  все  равно  не  считаю.  Подсознательно  -
считаешь. Допустим, сказал Мишка, а что из этого? Что  потом?  Потом  тебе
пожмут руку и поздравят с успешным  прохождением  дистанции.  Неинтересно,
сказал Мишка. Без смерти как-то неинтересно. То есть ты считаешь, что  все
это - Танька обвела рукой вокруг себя - всерьез? Мишка кивнул. Удивляюсь я
тебе иногда, сказала Танька. Без смерти все равно  ничего  не  получается,
упрямо сказал Мишка...
     Когда это началось? В шестом классе? Или в седьмом? Когда мы в первый
раз забрались в темный подвал и при свете фонарика стали  вслух  читать...
не с Бирса же начали? И не с Эдгара По?  А,  помню:  "Железная  рука  Геца
фон... фон..." забыл. Валленштейна? Кажется, так. Жуткая  вещь.  И  что-то
еще из того замечательного томика. Потом Танькина мать все это изодрала  и
выкинула: и Бирса, и По, и бээсфэшку... Дура чертова.  И  била  Таньку,  и
запирала... и  гадости  всякие  говорила.  Она  думает,  мы  с  тобой  тут
пакостями занимаемся, сказала Танька,  она  другого  ничего  придумать  не
может. А они долго-долго ни о чем таком и не  помышляли.  Читали  страшные
истории, потом начали сами придумывать. Рассказывали во дворе. Ох, как  их
слушали! Про страну, которую захватили упыри и из всех  людей  делали  или
ходячих мертвецов, или таких же упырей - и как  настоящая  принцесса  этой
страны пыталась их победить... Да, это было круто. И про дом, из  которого
не было выхода, а был только вход. И про то, что на всей  Земле  настоящих
людей только семь человек, а все остальные - придуманные ими. Но некоторые
из этих придуманных догадались, что они придуманные, и научились  находить
настоящих и гипнозом добиваться от них желаемого...
     Пельмени выкипели и зашипели, и только тогда Мишка вспомнил о еде. Он
выскреб их  в  тарелку,  полил  уксусом  -  и  съел  уже  половину,  когда
сообразил: пельмени были не  те,  что  он  бросал  в  кипяток!  Он  бросал
магазинные, да еще смерзшиеся и кое-как разломанные - а на тарелке  лежали
домашней лепки, похожие на планету Сатурн, аккуратные и  отдельные.  Но  и
поняв это, он съел все.
     Значит, так, да? Значит, по моему велению... Он обвел взглядом кухню,
пытаясь найти фальшь. Нет, все настоящее... как настоящее. Тогда он уперся
взглядом в бутылку с уксусом и напрягся, пытаясь превратить ее в... он  не
мог придумать, во что. Он не мог на этом месте представить  ничего,  кроме
бутылки  с  уксусом.  Потом  он  услышал,  как  скрежещут  его   зубы,   и
расслабился. Бесполезно... все схвачено, как бетоном... Сил уже  не  было.
Кое-как он встал, налил себе чашку чая, выпил полутеплую вяжущую  жидкость
- и пошел в свою комнату.
     Ему показалось, что в большой комнате стоит тонкий запах тления.
     Он толкнул дверь - и вошел. К себе. Спустя столько лет...
     Было аккуратно прибрано и расставлено по местам так, как  никогда  не
было при  жизни.  И  была  кровать,  застеленная  по  линеечке.  В  учебке
рассказывали, как в казармах заставляют заправлять кровати. Мишка  ни  дня
не жил в казарме. Даже не знал, как  они  выглядят.  У  него  еще  хватило
терпения раздеться. Он лег, всем  телом  чувствуя  прикосновение  холодных
чистых простыней. Потянулся к выключателю - когда-то  сам  переставил  его
так, чтобы можно было дотянуться лежа. И  наткнулся  на  конверт,  кнопкой
приколотый к стене.
     Серая шершавая бумага. Вместо марки - бурое пятно.
     Лист из тетрадки в клеточку. Зеленая паста.

     "Мишенька, любимый!
     Вот уже год, как тебя нет. Нет на этом свете.  И  полтора  -  нет  со
мной. И я пишу первое письмо, и последнее, наверное, потому  что  творится
такое, что выжить не надеюсь абсолютно. Все изменилось так, как мы с тобой
придумать не могли - и, может быть,  в  этой  катавасии  случится  чудо  и
письмо тебя найдет. А найти тебя самой - потом -  не  мечтаю,  потому  что
потом мы изменяемся так страшно, что дорогие и любимые становятся  нам  не
нужны. Я почему-то знаю это твердо. И этого именно боюсь безумно.
     Мишенька, когда привезли закрытый гроб, а потом хоронили его под речи
двух крыс, одной жирной и одной тощей, и солдат с орденом рассказывал, как
ты геройски дрался, один против целой банды,  и  подорвал  себя  последней
гранатой, я поняла вдруг, что во всем этом скрыта какая-то огромная ложь и
что всего этого с тобой быть не могло. Солдат был мертвый, и те крысы тоже
были мертвые, и мы, может быть, были мертвые все, потому  что  так  славно
слушали их - а значит, это мы все были в закрытом гробу, а ты, живой,  был
снаружи. И никто не догадывался, что мы уже мертвые. А потом гроб засыпали
землей, и земля приняла на себя все.  И  стало  казаться,  что  ничего  не
изменилось. Потому что стало не  с  чем  сравнивать,  все  были  одинаково
мертвые и ничего не подозревали.
     Ты был прав, когда говорил, что  без  смерти  ничего  не  получается.
Недавно я разговаривала с Фомой Андреевичем, у него совсем другой  подход,
прямо противоположный - и все равно в результате то же самое. Нет в  жизни
ничего важнее смерти. Наверное, поэтому так не хочется умирать. Потому что
потом все станет неважным.
     Весь этот зряшный год я пытаюсь понять, мертвая я уже или нет.  И  не
могу. Стоит побыть немного в покое, и меня уже нет, и вокруг холод.  Нужно
удариться обо что-то, испытать  боль  -  и  тогда  ненадолго  возвращается
чувство, что у тебя есть рука. Или душа. Поэтому,  наверное,  я  и  пускаю
себя в разгул, и пью с парнями спирт, и  ебусь  с  кем  попало,  и  машину
угнала на спор, и уже дралась на ножах. Я ни  черта  не  боюсь,  Мишенька.
Иногда я пытаюсь заставить себя что-то  испытать,  веду  себя  так,  будто
кого-то ненавижу или в кого-то влюблена, начинаю жалеть себя -  но  ничего
не  получается.  То  есть  получается  изображать.  Наверное,  я  все-таки
мертвая.
     Мишенька, нет сил  больше  писать,  мы  ведь  как  на  войне,  и  без
передышки вот уже месяц. Я люблю тебя, и нет для меня ничего, кроме  тебя.
Прощай, Мишенька, хороший мой, сердце мое, душа моя, единственный мой. Это
я, твоя Танька".

     Ошеломленный, Мишка лежал неподвижно. Потом что-то лопнуло в  нем,  и
он, зажимая рот руками, завыл - зверем завыл от безмерности этой потери...
     Он проснулся и тут же вспомнил обо всем. Комнату заливал свет. Болела
грудь. Болела так,  что  ни  вздохнуть,  ни  коснуться.  После  вчерашнего
избиения. Вчерашнего... ничего себе. Мишка  обвел  глазами  комнату.  Нет,
ничто не изменилось. А вот если выйти за дверь...
     Не знаю. Просто ничего не знаю. Все так, как есть. Тайна.
     Он шевельнулся - и вдруг в левой руке ощутил что-то. Поднес  к  лицу,
разжал пальцы...
     На ладони лежал маленький двуручный меч.
     Я так и спал с ним, улыбнулся Мишка. Он всегда помогал,  когда  очень
плохо.
     Тоже - тайна. Или - одна и та же?..
     События того давнего дня Мишка помнил кристально.
     Линза была что надо: размером с чайное  блюдце,  толстая  и  тяжелая.
Просто замечательная линза. Мишка сидел на скамейке, держал ее  в  руке  и
ждал, когда вновь выглянет солнце. Требовалось закончить начатую  надпись:
"Козел - козел". Козла сегодня не было,  уехал  с  родителями  в  деревню,
поэтому писать правду было легко и приятно. Пока что Мишка дошел только до
буквы "О" в первом слове.
     Стоял июль, только что отцвели тополя, грязный, прибитый  дождем  пух
еще лежал по краям тротуаров.  Тополя  росли  везде,  но  этот  двор  был,
конечно, особенный. В других дворах по три, ну, по пять деревьев, чахлых и
стриженых под колобки, а тут  -  целых  восемнадцать,  старых,  кряжистых,
разлапистых и развесистых, по ним лазали, на сучья подвешивали  качели,  к
стволам привязывали веревки для белья и гамаки,  а  осенью  баба  Катя  из
седьмой чуть не  на  карачках  ползала  между  ними,  собирая  плотненькие
коричневые грибочки. А  пух  -  он  беспокоил  только  взрослых.  Малышне,
например, он даже нравился, они что-то мастрячили  из  него,  ну,  а  люди
постарше сгребали пух в кучки, бросали спичку и смотрели, как замечательно
горит. Взрослые к этому занятию относились нервно. Черт  их  поймет,  этих
взрослых: лежит пух - плохо, жжешь его - тоже плохо...
     - Ух ты! - сказал кто-то за спиной. Мишка  обернулся  -  это  подошел
Филька из второго подъезда. Он подходил всегда бесшумно и всегда  сзади  и
подглядывал. Не сказать, что он прихвостень Козла,  но  приятель.  Поэтому
Мишка спросил неприветливо:
     - Чего надо?
     - Линзочка у тебя - классика! - сказал Филька. - Махнем, а?
     - Нет, - сказал Мишка. - А на что?
     - А вот, - сказал Филька и достал из  кармана  ножичек.  Впрочем,  не
совсем ножичек, скорее, крохотный, на ладони поместился,  меч.  Крохотный,
но совсем как настоящий: витая рукоять, крестовина, а в набалдашник вделан
зеленый блестящий камушек. И по  крестовине  тоже  несколько  камушков,  а
лезвие настоящее, голубоватое, и по лезвию тонюсенькими буковками какая-то
надпись.
     - Острый - жуть, - сказал Филька. - Я за лезвие схватился - вот! - он
сунул под нос Мишке указательный палец. Порез был глубокий, но  кровь  уже
не шла.
     - А где взял? - спросил Мишка.
     - Где-где. Сам знаешь, где. Места надо знать. Ну, меняем?
     Вообще-то Мишка знал, что, если дядю Саню как следует  попросить,  он
даст другую линзу - у него несколько от какой-то старой штуковины...
     - Тогда еще твою "Авиапочту" впридачу, - сказал Мишка.
     Теперь замялся Филька. Отдавать две вещи за одну ему не хотелось.
     - Дай-ка еще посмотрю, - сказал он.
     Мишка дал ему линзу. Филька  навел  солнечную  точку  на  скамейку  -
дерево сразу задымилось.
     - Здорово, - сказал он. - Как лазером. Ладно, махнули. Только марка у
меня дома. Я ее тебе потом отдам.
     - Ну уж, - сказал Мишка. - Ты потом забудешь. Пошли.
     Они поднялись на третий этаж,  Филька  ключом  открыл  дверь,  и  они
вошли. Пахло обедом.
     - Подожди тут, - сказал Филька. - Я сейчас.
     Он разулся и босиком прошлепал  в  комнату.  Там  он  возился,  потом
закричал:
     - Баб! Ты убирала - где мой кляссер?
     - Не знаю, все там, - ответили ему. - Ишшы.
     Из комнаты в коридор  вышла  Любка,  троюродная  Филькина  сестра  из
города со смешным названием Пневск, ее привезли сюда потому, что  родители
уехали в Африку строить там ГЭС. Любка была конопатым въедливым  существом
семи лет.
     - Привет, - сказал Мишка.
     - Привет, - сказала Любка. - А я тебя знаю. Это ты  пускал  позавчера
самолет с резиновым моторчиком.
     - Я, - сказал Мишка.
     - А где он теперь?
     - Потерпел аварию, - сказал Мишка. - Разбился.
     - А летчик?
     - Летчик спасся с парашютом, - сказал Мишка. - И теперь пробирается к
своим через линию фронта.
     - Он у тебя тоже маленький? - спросила Любка.
     - Кто?
     - Летчик.
     - Маленький. А почему тоже?
     -  А  Филька  с  Толиком  говорили,  что  у  них  спрятаны  маленькие
человечки. Они их будут теперь всему учить. Они вообще в тополях живут,  в
дуплах. Там у них ходы проделаны, много, целый город. Только никто про это
не знает. И ты никому не говори.
     - Почему?
     - А чтобы была тайна. Какой  интерес,  когда  все  знают?  Когда  без
тайны, это неинтересно.
     - Нашел, - сказал Филька. Он опять подошел неслышно. -  Ты  чего  это
ему разбалтываешь?
     - А он и так знает.
     - Когда тайна, то говорить никому нельзя! - Филька  дернул  Любку  за
ухо. Любка надулась, но - Мишка даже удивился - бабушку звать не  стала  и
даже не пикнула, хотя вон как ухо покраснело.  -  А  это  тебе,  -  сказал
Филька, протягивая Мишке меч и марку. - Во какая штука у нас теперь есть -
зашибись!
     - Ты этот меч у своего отобрал? - угрюмо спросила Любка.
     - Я тебе сказал - помалкивай! - прикрикнул Филька. - А то!..
     - Так я пошел, - сказал Мишка. - Пока.
     - Пока-пока!
     На лестнице Мишке вдруг пришло в голову: надо посмотреть на меч через
увеличительное стекло! Но для этого надо возвращаться...
     Он  подошел  к  Филькиной  двери.  За  дверью  тихо  возились.  Мишка
постучал. Возня стихла, Филька приоткрыл дверь.
     - Чего тебе? - спросил он недовольно.
     - Дело одно есть, - сказал Мишка. - Пусти.
     - Ну?
     - Надо посмотреть на меч через увеличилку.
     - Ага, - сказал Филька и впустил его.
     Любка стояла, насупившись. Левую руку она  прятала  за  спину.  Мишка
старался не замечать этого.
     Под увеличением меч стал совсем как настоящий, такие точно мечи Мишка
видел  на  открытках.  Буквы  видны  были  отчетливо,  но  все  они   были
непонятные.
     - Ну? - подал голос Филька.
     - Не по-русски написано, - сказал Мишка.
     - Хочешь, за словарем сбегаю?
     - За русско-нерусским? Скажи лучше, где ты его взял?
     - Взял вот где-то, - вредным голосом сказал Филька. - Не скажу.
     - Отобрал, - прошептала Любка.
     - У кого?
     - Не твое дело, - разозлился Филька.  -  Взял  вещь  -  и  иди  себе.
Иди-иди. А с тобой мы еще потолкуем, - повернулся он к Любке.
     Заступаться за девочек, думал Мишка, спускаясь по лестнице. Ага,  тут
заступишься - бабка в квартире. Ты же и виноватым будешь.  А  он  ей,  гад
такой, руки выкручивает...
     Но какая девчонка! Вот бы такую сестру...
     Дома он положил меч на стол и  долго  его  разглядывал,  все  пытаясь
представить себе, каким же должен быть воин, владеющий этим  мечом.  Потом
пришли мать с отцом.
     - Обедал? - спросила мать. - Суп ел?
     - Ел, - сказал Мишка. Суп он действительно ел.
     - Ничего он не дурак, твой Лесников, - сказала мать отцу.  -  Помести
он твой материал - его тут же взгреют, а зачем ему  это?  Он  лучше  будет
тихо-мирно вести борьбу с грязью на улицах да хаять молодежные танцы...
     - Правильно, - сказал отец.  -  Он  не  дурак,  через  три  года  его
переведут куда-нибудь с повышением, а через пять лет придется возить  воду
для всего города за сто километров, а я буду страшно горд, что  во-он  еще
когда об этом  предупреждал...  Просто  обидно,  когда  на  глазах  газету
превращают в семейный календарь пополам с миндальным сиропом...

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг