играл на гармошке и пел немецкие куплеты - голос у него оказался сильный и
хорошо поставленный. Потом сестры расшалились и заставили его подыгрывать
частушкам. Я в очередной раз подивился, как силен русский фольклор.
"Подари мне, милый, мину, я в манду ее закину - если враг в село ворвется,
он на мине подорвется!" - спела Вероника и хитро подмигнула мне. Роскошная
фрау Ольга отчебучила что-то не менее зажигательное. Дед вмазал такое, что
дамы покатились со смеху, закрываясь ручками. Дошла очередь и до меня. "В
небе уточки летают, серенькие, крякают. Любку я в кустах бараю - только
серьги брякают!" - я поддержал реноме гвардейского офицера. Ах, чай, чай!
- всполошилась вдруг Стефа. Самовар хрипел и кашлял. Не могу больше... -
простонал кто-то. Но тут подоспели Витя и Даша. Они были похожи, как брат
и сестра: светлоглазые, с плоскими круглыми лицами. Штраф, штраф! - и дед
вручил им по зеленому стакану, полному до краев. Они проглотили водку,
закусили крошечными огурчиками, жгучими, как стручковый перец, и чинно
сели за стол. А теперь пирог, сказала Стефа, и возник пирог. Это конец,
подумал я. А то поживешь у меня недельки две? - спросил дед, я тут
собрался было старый трактор перебрать, да все рук не хватает, а ты в
механике не самый последний... Наверное, дед, сказал я, надо еще подумать,
позвонить кой-куда... Дитер играл остервенело, от гармошки валил пар. Витя
с Дашей и сестры плясали - бешено, со свистом. "А мой миленький герой, у
него штаны горой! Как горою поведет, так у меня все упадет!" Я стоял на
крыльце, один, в стороне от вылетающего из двери света. Потом в дверях
появилась Стефа. Я ее видел, а она меня нет. Ох, божичка, сказала она, и в
голосе ее зазвенело страдание. Ох, божичка, страшно-то как...
13.06.1991. 5 ЧАСОВ УТРА. ФЕРМА СМЕТАНИНА
Мне снился скверный сон, причем я прекрасно понимал, что это именно
сон, но не мог его пересилить и не мог проснуться. Все происходило на
каком-то плацу. Посередине плаца стоял наш "лавочкин", только он был
почему-то раза в три больше, чем на самом деле. На краю плаца прямо в
асфальте зияли узкие щели, и не сразу я понял, что это могилы. Рядом с
могилами расположился сводный оркестр, музыканты играли, но не было слышно
ни звука. Зато отлично слышались шарканье ног, неразборчивые голоса,
скрип, завывание. От "лавочкина" и до могил протянулась шеренга офицеров
всех родов войск, стоящих "смирно" и отдающих честь. Позы их были
абсолютно одинаковы, я присмотрелся к лицам: лица тоже. Это были манекены.
Вдоль шеренги манекенов маршировали солдаты в парадной форме - в две
колонны по три человека в каждой. Они маршировали в странной позе, одной
рукой давая отмашку, а другую держа у плеча, и я долго не мог понять, что
к чему, пока они не подошли к могиле и не стали опускать в нее невидимую
ношу - гроб. Гроб, понял я, невидимый гроб... или нет никакого гроба, а
они только притворяются, что есть. Солдаты сделали свое дело, отдали
могиле честь и плотным маленьким каре двинулись в обратный путь. Они так и
ходили, туда и обратно, и я, страшно злясь, смотрел на это все и вспоминал
наши похороны, и видел, какая злая пародия эти похороны на те, наши. У нас
в архиве хранятся маленькие керамические контейнеры, в которых спрятаны по
пряди волос каждого из нас и по фотографии. И если человек гибнет там,
откуда его тело доставить нельзя, то контейнер помещают в печь, а потом
пепел пересыпают в урну, и урну эту ставят в колумбарий... и мне всегда
казалось, что это правильно. Солдаты отдали честь предпоследней могиле, но
возвращаться к самолету не стали, а попрыгали в последнюю и оттуда,
изнутри, стали засыпать себя землей. И глухо, как из-под толстого слоя
войлока, стали появляться отдельные звуки музыки, выстраиваться в нечто, и
вдруг это нечто явилось целиком: спит гаолян, ветер туман унес, на
сопках...
Я проснулся мгновенно и мгновенно оказался на ногах. В доме был чужой
- я знал это каким-то десятым чувством, спинным мозгом, кожей... Из окон
цедился голубовато-серый полурассветный свет. Рука сама скользнула под
подушку, достала пистолет: "столяров" калибра двенадцать и семь.
Медленно-медленно, чтобы не повредить тишину, я оттянул и вернул на место
затворную раму. Мягкие, кошачьи шаги за дверью: два шага, еще один...
стоп. А вдруг это Вероника... с пьяных глаз... вот смеху-то будет... Еще
два шага - под самой дверью. Нет, не Вероника: она пришла бы босиком или в
туфлях на высоком каблуке, а здесь что-то легкое, типа теннисок... Дверь
медленно, по миллиметру, стала приоткрываться. Ну, смелее, смелее... В
образовавшуюся щель просунулась рука с темным квадратиком в пальцах -
зеркальце, догадался я. Зеркальце поворачивалось, сейчас тот, кто за
дверью, увидит меня... Я выстрелил в стену - туда, где, по моим расчетам,
были его колени. Не теряя времени, я вылетел за дверь. Кто-то слабо
ворочался на полу, и кто-то другой удирал вниз по лестнице. Я прыгнул
через перила, сократив себе путь на два лестничных марша, но не достав
убегавшего - он был быстрый, как крыса. Когда я выкатился на крыльцо, он
уже стоял шагах в десяти, ловя меня стволом. Сделать тут ничего нельзя
было, пришлось бить на поражение. Дульная энергия у "столярова"
колоссальная, парня отшвырнуло шагов на пять. Тут же на дороге появилась
набирающая скорость машина. Я успел упасть - очередь прошла выше.
Зазвенели стекла. Я дважды выстрелил вдогон - заднее стекло покрылось
густой сеткой трещин. Из машины больше не стреляли. Через секунду она
скрылась за поворотом. Я подошел к убитому. Очень короткая стрижка, очень
молодое лицо. Дыра в груди, крови почти нет. Немного в стороне, отлетел
при ударе - "парабеллум" образца тысяча девятьсот девятнадцатого...
В доме стояла мертвая тишина, и у меня все мгновенно замерзло внутри
- а что, если и вправду - мертвая? Если они успели?.. Нет, слава Богу.
Просто у меня после стрельбы вата в ушах. Вот они все, мои дорогие... что?
Нет, там все в порядке. Что? Ох, дьявол... Я поднялся по лестнице. Вот он,
лежит. Тоже мальчик, тоже короткая стрижка... ноги превращены в кровавое
месиво, особенно колени... и маленькая треугольная дырочка над левой
бровью. Осколок то ли кирпича, то ли пули... наповал. Все.
В меня понемногу просачивались нормальные звуки: речь, дыхание, плач.
Все целы? Все, все, Витю только стеклом немного порезало, немного, ничего,
заживет... заживет как на собаке, верно я говорю? Дети? Ничего, ничего,
поплачут и успокоятся, ничего... Игорь, тормошит меня за плечо дед, тут
такое дело... полицию надо вызывать. Надо, тупо соглашаюсь я. Так лучше
бы, чтобы это все я сделал. Я хозяин, имею право... Да, дед, соглашаюсь я,
да вот поверят ли? Поверят, вон сколько свидетелей. А ты пока у Дитера
пересидишь, Вероника тебя свезет... свезешь, Вероника? Я смотрю на них
всех - будто больше никогда не увижу. Бледная, как стена, и очень
решительная Стефа, ей некуда уходить отсюда, это ее земля...
дробовик-многозарядку она держит чуть небрежно, как вещь привычную. Дед -
пергаментно-коричневый, глаза светятся, как у кошки, опирается на ручной
пулемет неизвестной мне системы: откопал, наверное, на своих полях. Дитер,
очень деловой, спокойный, подтянутый. Один револьвер в руке, два за
поясом. Ольга: спавшая с лица, заплаканная, готовая на все. На плече
двустволка. Даша и Витя, Витя в крови и бинтах, прижимает к лицу пятнистую
тряпку. Оба с МП-39. Тоже, наверное, откопали... Ребята, говорю я, они не
вернутся. Они меня искали. А теперь - все. Как знать, говорит дед. Ты
поезжай лучше. Поезжай. С полицией мы сами все уладим. Верка, возьмешь
мотоцикл - и вдоль речки, чтоб вас никто не видел. Да, дядь Вань. Ну,
Игореха, обнял меня дед, спасибо тебе. Мы-то спали, как сурки - я, старый
филин, и то спал. Сейчас, дед, сказал я, сейчас, надо еще посмотреть... Я
склонился над убитым, проверил карманы его парусиновой курточки. В правом
боковом лежал пружинный нож, очень хороший золингеновский нож. В левом
боковом - штук пять пустых пластиковых мешочков. А в левом нагрудном - моя
фотография шесть на девять...
Это, пожалуй, меняет дело, засомневался дед. Я смотрел на фотографию
и никак не мог понять, откуда она такая. Потом вспомнил. Нет, дед, сказал
я, ничего не меняется, давай играть как задумали. Это я все забираю... А
это? - подняла с пола Вероника. А, зеркальце... нет, это что-то другое.
Какой-то прибор... непонятно. Тяжелый металлический квадрат примерно семь
на семь, с одной стороны матовое темно-серое покрытие, с другой - полоска
жидкокристаллического индикатора. Интересно... ну, очень интересно.
Вообще все понемногу складывается в забавную картину... и еще моя
фотография с медицинской карты... Да, господа, неладно что-то в Датском
королевстве...
Впрочем, как говаривал Тарантул, не начать бы делать поспешные выводы
из слишком ярких предпосылок...
Пока Вероника переодевалась в рабочее и выводила мотоцикл, я обыскал
второго убитого. У него тоже была моя фотография и пара тонких резиновых
перчаток. Дитер, расстроенный, ходил вокруг "испано-сюизы". В нее попало
несколько автоматных пуль. Да заварим, сказал Виктор, пригоняй ее сегодня
к нам. Сто двадцать тысяч мне за нее предлагали, сказал Дитер, не взял. Ну
и правильно, сказал Виктор, деньги что - тьфу, и нет их, а это надолго.
Так что заварим, закрасим - с лупой не найдешь, где дыры были. Спасибо,
Виктор, я видел, как ты варишь - это высокий класс, сказал Дитер. Поэтому
я не расстраиваюсь. Вероника подкатила на легком "тиере", похлопала по
сиденью: садись. Витя, сказал дед, дай Игорю пока свой автомат - мало ли
что. Виктор протянул мне МП и запасной рожок. Спасибо, сказал я. Пустяки,
сказал Виктор и отошел. С Богом, сказал дед. Вам того же - я помахал
рукой.
С дороги Вероника почти сразу свернула вправо, в поля, заросшие
чем-то густым и высоким, выше колена - пшеницей, ячменем?.. Мотор глухо
рокотал, во все стороны летела грязь. Ноги мгновенно промокли. Крепче
держись, не болтайся! - крикнула Вероника. Я забросил автомат за спину и
обнял ее обеими руками. Теперь другое дело! Она повела плечами и добавила
газу. Мы неслись к извилисто тянущейся через поля полосе черемуховых
зарослей.
13.06.1991. 14 ЧАС. ФЕРМА КЛЕММА, ПАСЕКА
- Тьфу на тебя, Верка, - сказал за окном дед, и я открыл глаза. -
Жопу бы хоть прикрыла, валяешься, как не знаю кто.
- Жопа как жопа, - сказала Вероника, - чего ее прикрывать? Была бы
косая какая, тогда уж...
- Эх, не моя ты дочь, - вздохнул дед. - Так бы щас ремнем утянул...
- Да чего, дядь Вань, загораю, никого не трогаю. И вообще мокрое все.
Сверзились мы таки в речку, не миновали.
- Ну, еще бы, таких пилотов, как ты, у нас в эскадрилье дроводелами
звали. Ладно. Все тихо у вас?
- Тихо. Я собак спустила, если бы что...
- Видел я твоих кобелей: валяются под плетнем, и мухи по ним пешком
ходят. Дохи только шить из таких сторожей.
- Так нет же никого.
- Угу. Так вот нет, нет, а потом открываешь глаза: ангелы, ангелы...
Он-то спит?
- Спит.
- Не сплю, - сказал я и сел. О-ох... Потянулся с хрустом и подошел к
окну.
За окном было ярко, жарко, пахло горячей травой и медом. Гудели
пчелы. На солнцепеке расстелен был выгоревший брезент, на брезенте в
соломенной шляпе лежала Вероника. Смотреть на нее было одно удовольствие.
Рядом, опираясь на какой-то столб, стоял дед и ехидно щурился.
- Отдохнул? - спросил он.
- Более-менее.
- Пчелки не покусали?
- Почти нет. На кой им дубленая шкура?
- Как сказать...
- Как у вас там дела?
- Нормально. Уладили. Следователь, конечно, очень удивился, что
старый пердун уложил двух бандитов... он их, кстати, узнал. Есть такая
группировка "Муромец" - так они из нее.
- О, дьявол, - сказал я.
- Ты их знаешь?
- Знаю. Самое говно. Гитлерюгенд.
- И что теперь?
- Надо двигаться. А вам, наверное, стоит действительно нанять
каких-нибудь пистолетчиков... хотя нужен-то им я.
- Чем ты их так зацепил?
- Да случайно копнул глубже, чем надо - и вылезло дельце на триста
миллионов. За такие деньги, сам понимаешь, и морду набить могут.
- Но как они тебя тут нашли?
- Черт его знает... через фарера, который меня подвез? Разве что...
хотя...
Какая-то догадка у меня, кажется, возникла, но тут Вероника лениво
поднялась и подошла к деду.
- Слушай, дядь Вань, - сказала она, - ты же все понимаешь, а?
- Да чего уж не понять. Только учти, Ольга уже матом тебя кроет,
чего-то ты там не сделала.
- С Ольгой мы сочтемся... - в голосе ее прорезалась хрипотца. - Дай я
тебя поцелую.
Она обвила шею деда руками и томно поцеловала в одну щеку, в
другую...
- Хватит, Верка, хватит, - смеясь, отбивался дед.
- Ну, раз хватит... - она шагнула назад, а я вдруг снова вернулся в
тот миг, когда мы, цепляясь друг за друга и хохоча, выбрались из речки,
повалились на песок и стали бешено целоваться. Дед что-то говорил, а она
ему отвечала, я отступил от окна и запнулся взглядом за приемник - и чисто
автоматически, не знаю, зачем, включил его.
Эфир был полон Вагнером, все диапазоны содрогались от могучих
аккордов, и с огромным трудом пробивалась сквозь них взволнованная
дикторская речь. Массовые аресты, произведенные накануне... под
лозунгами... призвали к невмешательству... однако армии государств...
многочисленные жертвы... из стрелкового оружия и минометов, число убитых
превысило... выступление рейхсминистра внутренних дел по телевидению
только обострило... переход вооруженных сил на сторону восставшего...
удерживают пока... к утру обозначились позиции... германские части,
расположенные южнее... по неполным данным, на стороне народа выступают
чешские, финские, болгарские, греческие... неопределенность
относительно... покинув летние лагеря, движутся к Москве... перестрелка с
применением реактивных... судьба до сих пор... ста танков сосредоточено в
районе Кремля, кроме того, контролируется... толпами беженцев... растущие
жертвы... чревато разрушением реактора, последствием чего могут стать...
Рядом со мной молча стояли дед и Вероника: дед неподвижно, как
соляной столп, а Вероника слепыми непослушными пальцами пыталась
застегнуть на груди комбинезон. Я тихонечко вышел из дому, снял с веревки
высохшие клейды, оделся. Когда она успела постирать?.. Почему-то сдавило
горло. Все было неправильно, все, кроме... Я взял себя в руки. Спокойно.
Не сходи с ума. Не имеешь права сходить с ума. Не имеешь права...
Уже другой голос, сорванный, хриплый, выкрикивал: сограждане, настал
решительный... чаша гнева... притеснения, невиданные за все годы
существования... культурный и моральный кризис, полный тупик... расстреляв
мирную демонстрацию, поставили себя вне закона... более трехсот человек...
братья-солдаты, которые никогда... тем самым окончательно похоронил
надежды... распространено обращение командующего Русским территориальным
корпусом генерала... на защиту безоружных москвичей встали солдаты чешской
бригады, их поддержали... потеряв несколько танков, отошли... запершись в
Кремле, вряд ли могут рассчитывать... волна народного гнева сметет, как
мусор... последний шанс, данный нам историей... только свободная, единая,
независимая Россия... к оружию, граждане, к оружию, россияне!
- Эт-то но-омер... - протянул дед.
Я вдруг почувствовал, что меня колотит крупной внутренней дрожью.
Такая - почти радостная - дрожь бывает при игре, когда надо делать
последний ход - и ты знаешь его. В какой-то момент возникло чувство
повторности происходящего, и в то же время по неведомо каким ассоциативным
путям всплыло, как я читал, продираясь сквозь кошмарный почерк, повесть
Фила Кропачека "Неистребимый". Несколько измятых, засаленных тетрадей я
получил по почте через день после того, как Фил, надев парадную форму и
все награды, которые у него были - немало, надо сказать, в том числе и
Андрей Первозванный, - вышел на площадь перед Розовым дворцом, достал из
кобуры "березин" и выстрелил себе в висок. Действие повести происходило в
период Тувинской экспедиции - вот выдумали же, сволочи, название для
войны: "экспедиция"! Мы посмеивались над этим и сочиняли анекдоты, но было
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг