Шаваш вышел: у порога кабинета, прибежав проститься с отцом, стояла
девушка. Это была та самая девушка, которая так звонко хохотала, когда
Шаваша вчера утром облили помоями. Глаза от ужаса большие, как блюдца,
волосы без шпилек... Впрочем, Шаваш заметил, что она сначала уложила
волосы, а потом вынула шпильки. Шаваш переложил пустую папку с яшмовой
застежкой в левую руку и почтительно поклонился девушке. Девушка ахнула и
упала ему на руки, понимая, что отец это одобрит.
Шаваш поехал к министру финансов, Чаренике, а господин Нан отправился
к министру полиции, Андарзу.
Господину Андарзу в это время было лет пятьдесят. Это был человек,
неравнодушный к мальчикам и девочкам, с красивым крепким телом цвета
топленого молока, с крупной головой и большими глазами орехового цвета.
Нос у него был с горбинкой.
Это господину Андарзу принадлежал знаменитый совет наказать реку, в
которой промок государь, так, чтобы отныне в реке не утонула даже курица.
Реку разобрали на двести каналов. Все левобережье превратилось в болота.
Из средств, отпущенных на рытье каналов, вышло множество домиков для
Андарза и для горячо любимых родственников и близких.
Кончили церемонию закладки последнего канала; господин Андарз
вернулся в свою изящную виллу и открепил от стены шелковый свиток с
вышитой на нем старой картой столицы. Небесный Город, как мы помним, был
защищен от врага с трех сторон, каналом и двумя реками. Теперь он был
защищен и с четвертой, землями, которые можно было в любой миг превратить
в непроходимые болота. Андарз заплакал и сказал племяннику: "Друг мой!
Когда государь вправе наказывать реки, и об этом можно сказать народу, а
военачальник не вправе укрепить Небесный Город на случай вторжения, - друг
мой! Что-то тут не так!"
Тут племянник вспомнил, что еще год назад Андарз показал ему проект
оборонительных сооружений и пожаловался: "Если я стану их строить, недруги
сживут меня за то, что сею панику. А, не дай бог, явятся варвары или
повстанцы, меня опять-таки казнят за непринятие мер."
В глазах людей осведомленных Андарз был человеком погибшим по двум
причинам.
Первая, не столь важная, заключалась в том, что Андарз был ближайшим
другом Ишнайи и главой "парчовых курток". Парчовые куртки, личная
государева охрана и городская стража - это были три главные военные силы
столицы, и ни для кого не было секретом, что Андарз людей содержал в
порядке, а варвары позарастали в своей слободе лавками. Во дворце не знали
точно, что произошло меж государем и Ишнайей, но знали, что Ишнайя заманил
государя к себе и так крепко поссорился с ним, что велел убить. Из чего
вытекало, что Ишнайя в наступившей неразберихе надеялся захватить престол,
а сделать это можно было только при безоговорочной поддержке страшных
парчовых курток. Это была неглавная причина.
Главная же причина была та, что господин Мнадес, управитель дворца, и
министр полиции Андарз были смертельными врагами. Оба они собирали
ламасские вазы, широкогорлые и тонкостенные, и про вазы эти в народе
говорили, что каждая из них ростом с человека, но даже если бы она была
ростом с сосну, то и тогда кровь и слезы, пролитые министрами, чтобы
заполучить эту вазу, переполнили бы ее широкое горлышко.
Среди ламасских ваз было две парных вазы, самец и самочка, украшенные
парящими орлами и расписанные с такой искусностью, что казалось, будто
божьи птицы на вазах кричат и поют крыльями. Волею судьбы одна из парных
ваз была у Андарза, а другая - у Мнадеса, и Андарз не раз говаривал: "Что
ж! Либо я конфискую у него божью красоту, либо он у меня".
Вот поэтому вражда между Мнадесом и Андарзом была совершенно
неистребимой. Ибо когда речь идет о таких незначительных вещах, как
убеждения, дружба или любовь, то их можно переменить в один миг или
притвориться, что переменил, а когда речь идет о вазе, то трудно,
согласитесь, притвориться, что она стоит в доме господина Мнадеса, если
она стоит в доме господина Андарза.
Да! У господина Андарза был большой недостаток. Передавали, что когда
министр полиции говорит, глядя в глаза собеседнику, он всегда лжет, а
когда министр полиции говорит, глядя на ламасскую вазу, он всегда говорит
правду. Зная этот свой недостаток, министр полиции никогда не говорил с
людьми, глядя на ламасскую вазу.
В эту ночь господин Андарз пировал в доме своего друга, скорее
раздетый, нежели одетый, в окружении нескольких девиц, в которых мужчины
изливают свое семя, среди роскоши, похищающей душу из тела и яств,
наполняющий рот слюной. Вдруг вбежал его племянник, в боевом кафтане и с
мечом на боку.
- Дядюшка, - завопил он, пуча глаза, - господин Ишнайя заманил
государя в свою усадьбу и велел его убить там! Но эта проделка не удалась
из-за Нана!
- На что же рассчитывал этот негодяй Ишнайя? - вскричал Андарз.
- Дядюшка, говорят, что он рассчитывал, на вашу помощь!
Андарз протрезвел и выскочил во двор, но увидел, что люди из
дворцовой стражи уже окружили усадьбу. Он заметался и побежал в кладовую.
Там у двери сидел старый сторож в травяном плаще, таком оборванном, что ни
дать ни взять - огородное чучело!
- Сюда, господин! - позвал сторож.
Андарз метнулся в кладовую. Там, вровень с полом стояли, вкопанные в
землю, большие сосуды с пахучим чахарским маслом, которое идет на куренья
богам. Андарз снял крышку с початого сосуда и прыгнул вниз, а сторож подал
ему полую бамбуковину, чтобы можно было дышать. Андарз сидел в этом
сосуде, и, так как была еще весна, вскоре ему стало ужасно холодно. Он не
знал, что делать, и начал молиться. И одну минуту он думал: "Надо
выскочить из сосуда, в котором так холодно, и упасть в ноги Нану: авось он
тогда пощадит жену и детей". А другую минуту думал: "Нет, стоит
перетерпеть этот холод: авось не найдут".
Тем временем в кладовую пришли солдаты и спросили сторожа:
- Ты не видел изменника Андарза?
- Никак нет, - ответил верный слуга.
- А что у тебя за вино в сосудах?
- Это не вино, - ответил сторож, - а чахарское масло для воскурений.
- Что ты ерунду порешь, - возразил солдат, - на рынке я за все свое
месячное жалование не могу купить плошки чахарского масла, как же оно
может стоять в таких больших кувшинах? Сдается мне, что это вино, и что
его можно выпить.
Они стали сшибать крышки с сосудов, и один солдат сказал:
- А это что за соломина торчит?
Соломину вынули, Андарзу стало нечем дышать, он забулькал и полез из
сосуда. Андарз был храбрый человек, он выхватил у солдата меч и отрубил
ему кисть. Но другие солдаты дрались лучше, чем он мог предполагать, и
вскоре его прижали к земле и как следует побили.
На Андарзе была щегольская рубашка, с низким вырезом и откидными
рукавами. В эти рукава было заткано много золота, и они свисали до колен.
Солдаты связали этими рукавами Андарзу руки за спиной, надели на него
поводок и погнали перед своими конями. Андарз шел, опустив голову, но тут
набежало много народу, особенно женщин, всегда обрадованных несчастиями
людей, подозреваемых в богатстве. Они кололи его ухватами в подбородок,
так что он должен был поднимать голову, и ему насыпали множество дряни в
глаза и на одежду.
Андарза привели в его дом. Там на диване сидел Нан, в боевом кафтане
и со стражниками. Андарзу сняли с шеи поводок и развязали руки.
- Вчера, - сказал Нан, - негодяй Ишнайя высыпал перед государем много
слов про меня и про харайнский канал. Это были не очень-то лестные слова.
Ишнайя сам не обладал такими познаниями.
- Ах, - сказал господин Андарз, - это было человек, составленный из
глупости и преступлений всякого рода, и его дружба была для меня тяжелей,
чем клевета, которую он изливал на других.
Люди вокруг Нана стали спорить, что делать с Андарзом, и все они были
не согласны в способе казни. А Нан сидел молча и ел Андарза глазами, а
пальцами потирал воротник в том месте, на которому утром Андарз углядел
пятно.
- Не могли бы вы мне показать свою дивную коллекцию, - вдруг спросил
Нан.
Андарз попросил позволения переодеться, и это было разрешено. Дом у
Андарза содержался на старинный манер, в нем были не часы, а рабы для
называния времени, и специально выращенные карлики. Все эти люди
сбежались, рыдая. Камердинер, плача, вымыл Андарзу волосы, и Андарз тут же
велел остричь их, потому что ему было неприятно представить их концы в
крови.
Андарз с Наном прошли в галерею. Андарз зажег светильники и стал
смотреть на ламасские вазы и на кружевные облака и весенние поля,
нарисованные на вазах. Вот: леса и горы, олени бродят по горным тропкам,
рыбаки плывут по реке меж тростниковых зарослей, утки сидят на зимнем
снегу: у одной утки оттопырена лапка. Над ней стоит красиво одетый юноша и
хочет взять утку в руки, а утка плачет, потому что понимает, что она все
равно умрет, и глядит на свежий снег и на то, как в реке купается зимнее
солнце. И господин Андарз, министр полиции, тоже заплакал, как утка с
оттопыренной лапкой.
- Что бы вы делали, - шевельнулся за спиной Нан, - если б Ишнайя был
на свободе, а государь - убит?
- Будь ты проклят, - сказал Андарз, - честнее изменить государю, чем
другу.
Нан хлопнул в ладоши. За дверью застучали сапоги. Андарз побледнел и
обернулся.
- Я хотел бы, - проговорил Нан, - заменить вам друга. Три вещи
скрепляют дружбу, - совместная трапеза, совместные тайны и взаимные
подарки. Господин Мнадес сегодня, по моей просьбе, подарил мне "кружащего
орла" - я хотел бы утешить им вас в несчастии.
Двое парчовых курток осторожно вносили в зал плетеный короб. В коробе
сидела ваза с кружащим орлом. Нан обернулся и поднял светильник.
- Великий Вей, - произнес он, - но где же первая ваза?
Андарз долго молчал.
- Вчера утром, - наконец заговорил он, - я подарил первую вазу
господину Мнадесу, за сведения о вас и о заговоре Айцара.
Нан положил руку на плечо Андарзу, и оба чиновника долго любовались
вазой.
- Это для меня большая честь, - серьезно сказал Нан, - что моя голова
так дорого стоит.
Через два часа, после короткого нервного припадка, Андарз лежал,
завернутый в мокрые простыни, под пологом синего шелка. Перед ним,
освещенный одинокой свечой, парил "Кружащий орел", и стояла ваза с уткой
на весеннем снегу, повернутая другим клеймом: юноша гладил утку по голове,
и утка жмурила черный глазок. Ни девиц, ни вина не было. В изголовье
сидела и перебирала волосы жена. "Эх, зря я остриг волосы", - подумал
Андарз.
- Что, - спросила женщина, - будет ли это человек больший, чем
Ишнайя?
- Да, - ответил министр полиции, - потому что многие на его месте
наслаждались бы в галерее моим страхом, или собой, и только. Он же
наслаждался и работой древних мастеров, и такую вещь, как умение видеть
красоту, нельзя подделать.
Через неделю новый министр Нан отправился за город, в поместье
господина Чареники. Собралось самое изысканное общество, катались на
лодках и пускали фейерверки.
- Господин министр, - сказал Чареника, совершив девятичленный поклон,
- как мне отблагодарить вашу скромность и великодушие! Поистине, лишь ваша
снисходительность позволяет мне наслаждаться красотой этих мест.
После обеда господин Чареника пригласил гостей пойти по старой дороге
в сад, полюбоваться закатом. Стали подниматься вверх по изгибам ручья и
заметили, как вниз плывут узорные листья: на листьях было вызолочено имя
господина Нана.
- Верно, это кто-нибудь из небожителей забавляется, - восхитились
гости.
На горе как бы серые дымки вились в развалинах храма. Зодчий выстроил
храм недавно, и строил сразу поэтические руины. Выбежали красавицы всех
четырех видов, закружились перед гостями и растаяли в тени деревьев. Мята
и парчовая ножка струили изысканный аромат, солнце садилось в розоватые
тучи у горизонта. Великий Вей! Как мимолетна жизнь! Где нынче крылья
бабочек, родившихся прошлой весной. Где слава царств и мощь правителей?
Где господин Ишнайя, по вкусу которого Чареника и выстроил этот храм в
роще? Поистине - все живущее - недолговечно, все мятущееся -
успокаивается, гордец погибает от собственной гордости, а униженный
погибает от унижений, и удача губит человека удачливого, а неудача губят
неудачника.
Всех охватила легкая грусть. На обратном пути заговорили о вечном
круговороте в природе, о путях гибели и упадка царств. Господин Чареника
вздохнул и сказал:
- Самое страшное для государстве - это когда финансы приходят в
расстройство. Если налоги скудны и нерегулярны - ничто не спасет тогда
государство.
Первый министр сказал:
- Вы славитесь проницательностью: укажите средство помочь беде!
Министр финансов Чареника поклонился:
- Средство есть, и весьма старое: позволить частным лицам принимать
участие в хозяйстве, и всемерно поощрять частную инициативу.
Нан насторожился.
- Нынче наместники и араваны - продолжал Чареника, - все просят
снизить налог. А вот возьмите собравшихся. Многие из них имеют некоторые
деньги. Они были бы счастливы выплатить налоги вперед, - а там уж неважно,
вернут они свои деньги или нет. Это низкие люди заботятся о выгоде, а
справедливый человек думает о том, как помочь государству.
Господин Нан кивнул головой. Средство помочь государству было старое,
и воскресший император Аттах так изъяснял это средство: "Нынче целые
провинции отданы на откуп, каждый старается дойти до денег не смекалкой, а
монополией. Те, кто побогаче, не строят, не трудятся, а только вносят
деньги в казну, а потом собирают с провинции сколько могут: втрое ли,
впятеро больше - уводят овец, продают людей за долги. Те, кто победнее, не
строят, не трудятся, потому что все, созданное честным трудом, откупщик
отберет." Бог с ним, с воскресшим императором Аттахом.
Господин Нан обвел взглядом собравшихся насладиться закатом: были тут
люди с мелкими должностями, но не было людей с мелкими состояниями.
- То, что вы предлагаете, - сказал господин Нан, - мера,
действительно, спасительная для государства, но зачастую губительная для
богатых людей. Ведь как случилось при Золотом Государе? Деньги за налоги
были отданы государству, а потом многие сектанты и даже чиновники стали
распускать слухи, что деньги уже заплачены, и налогов можно не платить.
Возникло состояние, близкое к недовольству. Государь простил народу
недоимки, которые, собственно, причитались уже не ему, а откупщикам:
так-то богатый человек был сделан бесплатным чиновником и разорен
совершенно. Нет, - закончил решительно Нан, - надо думать не только о
пользе государства, но и о выгоде лиц, владеющих крупными состояниями.
Тут, однако, пожаловал дворцовый чиновник: государь Варназд просил
первого министра во дворец. На разукрашенных лодках спустились вниз,
господин Нан распрощался с гостями.
На следующий день Чареника сидел в своем кабинете. У него была
маленькая слабость: министр финансов любил, чтоб подпись на указе
блестела, и не посыпал ее никогда песочком, а ждал, пока бумага или шелк
высохнут. В кабинете его поэтому стояло несколько столов, и на них сохли
бумаги с подписями. Тут вошел секретарь Чареники, человек, исполненный
всяческого воровства, поклонился и сказал:
- Не стоит опять заводить разговор, подобный вчерашнему, потому что
вчера вечером в зале Ста Полей господин Нан сказал очень громко: "Три вещи
не должны становится частной собственностью: это армия, судопроизводство и
налоги."
Господин Чареника вскочил так, что листы с сохнущими подписями
вспорхнули и разлетелись по полу:
- Ничего, - закричал Чареника, - я еще ему зубы обломаю, обломаю
зубки-то! Ишь он мне вздумал толковать про пользу и выгоду!
Господин Чареника подумал, вышел из кабинета и прошел переходами и
галереями в женскую половину. Дочь его резвилась в саду с белками и
подругами. Господин Чареника спросил дочь, о чем она так долго беседовала
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг