Шимана Двенадцатый молился с прочими людьми перед открытием дневного
заседания собора красных циновок, когда ему доложили о происшествии в
городской управе. Он спросил, можно ли арестовать святого Лахута, и,
услышав, что это нецелесообразно, произнес:
- Справедливее нам использовать этот случай для расправы с врагами,
чем врагам - для расправы с нами.
После этого он собрал глав двадцаток и сотен, числом семнадцать
человек и возвестил им, что настала эра торжествующего добра. Согласно
учению красных циновок, в мире существует три эры: эра чистоты, когда еще
не было ни добрых, ни злых, эра помутнения чистоты, в которой добрые и
злые живут вместе; и эра торжествующего добра. В эру помутнения чистоты
чистым людям позволительно утаивать свои взгляды и обманывать любого,
включая своих сторонников, в том, что касается сущности учения. В эру
торжествующего добра чистые должны быть отделены от злых, а все имущество
злых - разделено меж добрыми. Заявление Шиманы о наступлении эры
торжествующего добра было, по правде говоря, несколько неожиданным, потому
что последнее время о ней редко вспоминали, а на предыдущем соборе приняли
указ, что вышеупомянутая эра уже наступила внутри добрых душ, и более
нигде не наступит.
Тут же руководители двадцаток и их члены принялись действовать по
плану, разработанному для наступления эры торжествующего добра.
Еще через час один из членов двадцатки, человек пожилой, владелец
пригородной кузни, прибежал в городскую управу и потребовал свидания с
префектом. Префект, хороший его знакомый, полагая, что дело идет о
финансовых делах, не терпящих отлагательства, велел провести его в
кабинет. Сектант срывающимся от волнения голосом доложил, что только что
собор красных циновок принял очень важное решение.
- Какое же?
- Убить вас, - и с этими словами сектант всадил широкий нож прямо в
сердце начальнику города. Многие, впрочем, утверждали, что особой заслуги
сектанта тут не было, потому что ножи, розданные в тот день убийцам, были
наполнены особой живой силой и могли убивать самостоятельно, так что не
люди руководили ножами, а ножи - людьми.
Деятельность всех правительств на свете исходит из убеждения, что
люди боятся наказания за поступки против правительства, и, надо сказать,
это убеждение большею частью справедливо. Однако еще более, чем далекого
наказания от незнакомых властей, человек боится презрения, или
неодобрения, или даже изрядных неудобств, возникающих, если он нарушает
правила того небольшого мирка: семьи, улицы, цеха, квартала, который и
составляет его ближнее бытие. Точно также часто полагают, что восстают
против правительства люди смелые. Одиночки. Прозорливцы. Но увы, бунтовщик
не более прозорлив, нежели тот, кто в праздничной драке рубит топором
соседа: просто сбор налога или иная несправедливость ударила бедному
человеку в голову, а завтра он проспится и явится в управу с повинной.
Словом, бунтовщик - это самый обыкновенный человек. Вот он сидит
дома, и греет у жаровни пятки, а жена крутит веретено и качает колыбельку.
Вдруг в дверь стучат, и приносят - недоплетенную красную циновку. Он мог
бы бросить циновку в жаровню или прийти с ней к властям. Но власти далеко,
а соседи по шестидворке, принесшие циновку, близко. И он забывает о том,
как его покарают власти, и думает о том, как ему отомстят соседи. И вот он
поднимается, берет циновку, заплетает еще один ряд и стучит в чужую дверь
сам.
К вечеру все красные циновки принесли Шимане и старейшинам, и в них
было тридцать тысяч рядов.
К чему много слов?
К утру отряды мятежников захватили мосты через канал и Левый Орх;
захватили семь городских ворот и важнейшие управы. Парчовые куртки все
присоединились к повстанцам. Те, которые сопротивлялись, были, как
выяснилось впоследствии, не настоящие парчовые куртки, а бесы в их
обличье, вызванные Арфаррой.
Заняли городскую тюрьму и вытащили из нее бывшего министра Мнадеса,
стали считать этого человека и насчитали на него много всякого воровства.
Ему дали помолиться, а потом сбросили со стены на крючья, и там он висел
довольно долго, огрызаясь на народ. Варвары из городской стражи, по
обыкновению пьяные, были убиты или обращены в бегство. Немногим более
трети их сумело бежать, укрылось за стенами Дворца и подняло тревогу.
Комендант варварской слободы Тун Железяка поднял тревогу, но, взойдя
на стену, увидел, что камнеметы и прочая оборонительная снасть испорчены
временем и жадными людьми, и сдался, утверждая, что сам пострадал от
кончины Восточной Компании и испортил оборону из любви к народу. Его
хотели арестовать, однако, за неимением надежной тюрьмы, повесили. После
этого в слободу ворвались какие-то оборванцы и поступили с ней как нельзя
хуже.
А через час после наступления эра торжествующего добра Шимана прошел
крытой дорогой в один из флигелей в глубине своего сада. Там, в окружении
нескольких девиц и кувшинов с вином сидел человек, скорее раздетый, чем
одетый, с крепким и красивым, словно корень имбиря, телом, с большими
серыми глазами и высоким лбом: это был сбежавший начальник парчовых
курток, Андарз.
- Вы не слишком пьяны? - спросил Шимана.
- А что? - откликнулся Андарз.
- Собор наш, - сказал Шимана, - сочиняет всеподданнейшую петицию
государю. Но как доставить ее во дворец? Почему бы вам не взять его
штурмом?
- Гм, - произнес Андарз и отпихнул от себя девицу, а глаза его из
светло-серых сделались почти голубыми, словно кто-то раздернул в них
шторки.
Было утро второго дня восстания, когда дверь камеры Нана раскрылась:
на пороге стоял Киссур. Нан лежал на подстилке. Встать или приподнять
голову он не счел нужным.
- Государь, - сказал Киссур, - ударил вас по лицу, и вы не осмелились
даже поднять руки, когда вас били. Я решил, что вы трус. Теперь я слышу,
что для того была другая причина. Так ли это?
Нан молчал.
- В городе бунт, - сказал Киссур. - Чернь требует вашей свободы.
Арфарра не хочет вас казнить, но если чернь ворвется во дворец, а это
весьма возможно, то я непременно повешу вас. Поскольку я слышал, что вы не
трус, я надеюсь, что вам не понадобится позорная смерть.
С этими словами Киссур вынул из рукава нож, а скорее, кинжал, со
вделанным в рукоять талисманом "рогатый дракон". Наклонился, положил
кинжал в ногах Нана и вышел вон.
Нан смотрел на кинжал. Глаза его сделались большие и задумчивые.
Киссур взял кинжал из тайника в дворцовом кабинете и отдал его Нану,
полагая, что павший фаворит очень привязан именно к этому клинку, если
хранил его рядом с важными бумагами, и что чужой клинок так же неудобен
человеку в последний миг жизни, как чужая лошадь или чужая женщина. Это
был тот самый кинжал, которому мудрые монахи их желтого монастыря придали
некоторые колдовские способности; который пропал у Нана при прогулке с
государем, учинил два-три чуда и был возвращен Нану Бьернссоном.
Нан повертел кинжал в руках. Это была слишком длинная вещь, чтобы
спрятать его в одежде узника. Нан убедился, что за ним не следят, и стал
курочить рукоять. Через пять минут он добыл из нее матовый брусок в
полтора пальца длиной. Нан щелкнул переключателем: брусок ожил и заморгал
зеленым глазком. В коридоре загремели шаги. Нан подоткнул изувеченный
кинжал под тюфяк, сунул туда же пистолет, и опустился на лежанку.
Дверь заскрипела, и на пороге показался комендант. Охранник нес за
ним поднос с чудным ужином: с курицей, облаченной в дивную шкурку
янтарного цвета, с мясом тонким и нежным, словно лепестки кувшинки, с
вином, вобравшим в себя нежный блеск осенних дней. Нан поспешно вскочил с
лежанки.
- Великий Вей! Что с вашей рукой? - вскричал в ужасе комендант.
Действительно, вскакивая, Нан ненароком распорол правую руку об
острый каменный выступ. Тут же послали за лекарем. Тот, всячески кланяясь,
перебинтовал руку узника. Комендант в отчаянии бил сапогом нашкодивший
камень и бормотал извинения. Нан, улыбаясь, предложил коменданту разделить
его скромную трапезу. Тот застеснялся и на прощание осведомился о просьбах
узника.
- Я, признаться, большой любитель грецких орехов: нельзя ли
десяточек?
Когда посетители ушли, Нан размотал бинт, пристроил в ладонь лазерный
пистолет и замотал бинт снова. Опять загремели шаги: это стражник, пыхтя,
принес едва ли не мешок орехов. Нан уселся на солому, поставил мешок с
орехами меж ног и так сидел часа два, время от времени употребляя свой
роскошный кинжал для лущения орехов. Через три часа в дверь просунулся
стражник. Нан спрятал кинжал. Стражник с вожделением оглядел нетронутый
ужин, изрядный слой скорлупок на полу и спросил:
- Это что у вас, господин министр, диета такая?
- Ага. Диета, - сказал Нан.
- А от чего он помогает? - заинтересовался стражник, видно, любитель
посудачить о болезнях.
- От цианистого калия, - ответил министр, и стражник обиженно сгинул.
Через два часа запоры заскрипели вновь, вошли трое стражников, два
офицера и комендант. Комендант досадливо крякнул, увидев нетронутый ужин.
Офицер глянул на Нана, как на свежего покойника.
- Поднимайтесь!
Нан положил перед собой забинтованную руку.
- Кто приказал меня казнить - Киссур или Арфарра?
- Бунтовщики слишком наглы, - ответил командир. - Они захватили
внешнюю стену. Слышите? Господин Арфарра, заботясь о вашей безопасности,
велел перевести вас в другое место.
Действительно, из-за открытых дверей, был слышен какой-то неясный
ропот. Нан улыбнулся, нащупывая курок.
- Давай сюда веревку, - сказал офицер стражнику.
Нан вскинул руку.
В этот миг в коридоре послышался топот, и между отцовских ног
просунулась детская мордочка.
- Батюшка, - сказал ребенок коменданту, - матушка спрашивает, кому
доверить корзину с серебром?
Нан опустил руку. Через мгновение стражники вытряхнули его из тюфяка,
скрутили руки ремнем за спиной и повели. Задержавшийся на мгновение офицер
поворошил солому и, изумившись, вытащил оттуда развороченный кинжал.
"Какой трус, - подумал варвар, - этому человеку принесли такой хорошенький
кинжал, а он цепляется за жизнь, как репей". И сунул кинжал себе в рукав.
Выскочив на улицу, стражники поняли, что дело плохо: на дальних
дорожках уже выла толпа, в воздухе пахло бунтом и смертью. Офицеры
заметались, выскочили через сад к малому книгохранилищу и потащили Нана по
лесенке в подвал. Один из офицеров вынул из-за пазухи бумаги и стал
растерянно оглядываться.
- Вот этот, - с усмешкой сказал Нан, кивнув на один из шкафов. В одно
мгновение шкаф своротили с места, и за ним открылась дверь в подземный
ход, вещь столь же необходимая в государевом дворце, как пожарная лестница
в доходном доме, но малоупотребительная в мирные времена.
Офицер завозился у каменной двери. Та не поддавалась. Нан подошел к
решетчатому подвальному окошку: Крики толпы раздавались совсем близко,
небо стало розовым, как голая задница павиана.
Веревка на шее его дернулась. Нан обернулся: стражник с медным
кольцом в правом ухе щурился на бывшего министра с корточек и поматывал
веревкой с тем удовольствием, с каким шестилетний мальчишка тащит, впервые
в своей жизни, за узду ишака.
- Слушай, - сказал Нан, - у меня затекли руки. Развяжи их, я ведь не
убегу.
Стражник показал министру язык.
Офицер по-прежнему возился у двери, скреб ногтями о камень и отчаянно
ругался. Крики толпы были все громче.
- Вы взяли не тот ключ, - насмешливо сказал Нан. Прислонившись к
стене, он отчаянно пытался хоть как-то ослабить ремень и дотянуться до
курка.
Офицер стал глядеть на ключ.
- Клянусь божьим зобом! И верно, не тот! Что ж делать?
- Наверху, на третьем этаже, - сказал его товарищ, - у смотрителя
есть все ключи.
- Так тащите его сюда, - приказал офицер.
Стражник бросился наверх, скача через три ступеньки.
Люди в подвале замолчали, дожидаясь его возвращения: крики толпы
стали еще громче.
- Накося выкуси, - сказал стражник, - говорят, когда рыли эти ходы,
всех строителей закопали в землю, чтоб те не распускали языки; а зачем
рыть, если, когда придет надобность, так такой бардак, что даже ключей не
перепутать не могут?
Нан терся спутанными руками о стену. Кожу с ладоней он уже содрал, а
веревку - никак.
- Господин министр, - сказал офицер, запинаясь. - Здание окружено
мятежниками. Господин Арфарра приказал заботиться о вашей безопасности...
Но он велел, чтобы вы ни в коем случае не попали в руки черни... Я... я
весьма в отчаянии... поверьте, этот пропавший ключ!
Нан осклабился.
- Не стоит отчаиваться, - сказал он. - Арфарра, может, и приказывал
вам спасти меня, но господин Чареника приказал вам меня убить при попытке
к бегству. Не думайте, что меня обманула эта комедия с ключами.
Офицер всплеснул руками и сказал:
- Вай, как вы можете так говорить! Поистине это ложь!
- Тю, - сказал один из стражников, - я сам видел, как вы, господин
офицер, говорили у каретного угла с сыном Чареники.
Варвар оглянулся на своего подчиненного с изумлением.
- Если вы меня казните, - быстро сказал Нан, - то вам не удастся уйти
живыми от толпы, а если вам удастся уйти, то Чареника уберет вас как
опасных свидетелей.
Офицер, казалось, задумался.
- Да ну его, - решительно сказал второй стражник, - он же колдун. Мы
его убьем, а он повадится каждую ночь грызть печень.
- Прекратить разговорчики! - заорал офицер.
Третий стражник, за спиной Нана, дернул веревку с такой силой, что
Нан поскользнулся и упал. Он хотел встать, но четыре руки вцепились в него
и подтащили к каменному порожку. Один из палачей оборвал ворот рубахи, а
другой намотал волосы на кончик лука и завел голову на порожек. Офицер
наступил сапогом на разорванный ворот.
- Право, господин министр, я в отчаянии, - сказал он, занося меч.
- Подождите, - услышал Нан отчаянный крик.
Стражник выпустил лук. Нан повернул голову. Это вернулся второй
офицер.
- Я не нашел смотрителя, - сказал он жалобно. - Здание окружено
бунтовщиками. Они ищут министра, кто-то видел, как мы вели его сюда.
- Ох, - сказал первый офицер, - несчастная моя судьба. Если я убью
вас, господин Нан, то бунтовщики убьют меня. А если я не убью вас, то вы
тут же скажете, что я был послан на такое черное дело, и меня опять-таки
убьют.
- Помилуйте, господин офицер, - сказал Нан, выворачивая изо всех сил
шею, - я и сам вижу, что вы честный человек; я буду вам обязан жизнью.
- Нет, - вздохнул офицер, - я бы вам поверил, если б вы не сказали
этих вздорных слов про Чаренику. Но если вы сказали их, будучи пленником,
то что же вы скажете, будучи победителем?
И занес меч.
Но раньше, чем он успел его опустить, второй офицер, которому, видно,
никто не платил, или которому собственная жизнь была дороже уговора,
выхватил клинок и, крякнув, разрубил товарища на две половинки.
Примерно в то самое время, когда господин Нан обедал орехами, во
дворце заседал государственный совет: первый государственный совет в эру
торжествующего добра, но, увы члены его еще не знали об этом.
Красные циновки взбунтовались! Ну и что? Мало ль было бунтов за всю
историю ойкумены - тысяча мелких и сотня крупных, но только четверо
бунтовщиков стало основателями династий; ах, простите - четверо из
государей было в молодости знакомо со страданиями народа. Притом,
например, государю Инану проницательный монах еще в детстве предсказал
необыкновенную судьбу, заметив, что мальчик вылупился из огромного
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг