этого оборванца из камней капают слезы, потому что если уж твой отец по
его слову кого-то просил, то куда там камням с их слезами.
Юноши засмеялись и стали наперебой рассказывать байки о чудесах,
потому что, действительно, чудо важная эстетическая категория, хотя верить
в чудеса чиновнику неприлично. Киссур слушал их молча: он не находил
ничего удивительного в том, что убитый колдун воскрес, и только думал, что
ему все же придется убить мертвеца.
В начале весны Шаваш прибыл в Харайн: он ехал инспектировать
исправительные поселения на дальнем юге провинции. В городах его принимали
отменно. Подарки так и сыпались, чиновники только и говорили о блестящих
способностях и безупречных манерах нового члена Государственного Совета.
Приехав в столицу провинции, Шаваш вдруг вспомнил о виденной им два
года назад дочке убитого судьи: нежная была красота. Шаваш
полюбопытствовал. Чиновник доложил, что вдова умерла полтора года назад, а
дочка пошла по рукам. Редкого образования барышня, все плакала и бранила
гадалку, которая обещала ей в мужья блестящего столичного чиновника. В
этот день наместник Ханалай устроил для Шаваша пирушку, позвал лучших
девиц. Девицы закидали Шаваша цветами, шутили, пели - молодой чиновник
сидел грустный, не выбрал ни одной. Девицы тоже чутко опечалились, - ведь
удайся им разохотить инспектора, то и цена была бы им отныне выше.
Наутро Шаваш вышел на плоскую крышу управы наместника. Уже выцвели
звезды, пропал утренний туман, - словно сдернули покрывало с разноцветных
домов. К закрытым воротам Верхнего Города собирался народ; важный чиновник
выкатился к статуе государя Иршахчана оповестить бога о начале дня, и
вороны уже слетались к алтарю на ряженку и рис, принесенные в жертву. На
причале рыбаки выгружали рыбу, ждали инспектора. В Нижнем Городе коньки
крыш из крашеного пальмового листа чуть просвечивали сквозь зелень садов,
за рекою шли сады и поместья уважаемых людей, и там же - священная дорога
к желтому монастырю. Неприятная дорога, - поля быстро кончались,
начинались исцарапанные скалы, лощинки с мутной водой, с ошером и камышом,
и котловина. Над котловиной - небо, в котловине - озерцо, а на склоне, на
полпути к небу, еще полгода назад, торчал монастырь.
Теперь монастыря не было: монахи исчезли из него неизвестно когда, а
потом в провинции случилось очередное землетрясение, монастырь засосало в
трещину и засыпало сорвавшимся гребнем котловины. Нечего было и думать
раскапывать развалины, ни одного крестьянина Шаваш бы на такое дело не
нашел, - однако, облазив эти места тайком, Шаваш обнаружил россыпи камней,
оплавленных сверхвысокой температурой, - интересное, однако, было
землетрясение в монастыре... И чего они, спрашивается, сгинули: спугнуло
их что-то, или монастырь был как кокон, из которого вылупилась бабочка?
Тут Шаваша тронули за плечо: ярыжка в желтой куртке протянул ему
письмо. Это был очередной отчет о человеке, называвшем себя яшмовым
араваном: где прошел, что сказал, кого исцелил.
- Человек этот очень изменился, - кланяясь, доложил соглядатай. -
Месяц назад я спросил его, что лучше - богатство или бедность, и он
ответил, что важнее всего внутреннее устроение души. Бывает, что бедный
мучится от дурной зависти, а бывает, что богатый. А дурная зависть портит
всякое дело. А месяц назад его спросили о том же, и он рассказал притчу о
двух братьях, чернокнижнике и початом кувшине. А когда он кончил притчу,
он спросил, что лучше, быть бедным или богатым? И крестьяне сами ему
ответили хором, что лучше всего внутреннее устроение души. По моему
ничтожному мнению, проповеди его скромны и несуетны. Это, конечно, если
слушать его самого, а не чудесным образом за десять верст.
Шаваш глядел на город под ним и думал, что тот, кто имеет силу,
всегда скромен и несуетен. Разве Нан говорит: "Я приказываю?" Он говорит:
"Смею ли я, ничтожный, надеяться." А сектанты и шарлатаны потрясают
котомкой с прорехой и, растопырив глаза, верещат: "Мой учитель умел
сдувать горы, сам я мог бы запихнуть весь мир в эту котомку, но из
сострадания к миру я предпочитаю украсить ее прорехой". Шаваш с детства
презирал всех тех, кто имел обыкновение грозиться ураганами, чтобы
выпросить чашку рисового отвара.
Но яшмовый араван, беглый монах из пропавшего монастыря, вел себя
совсем не как обыкновенные колдуны. Он не собирал последователей и не
обещал им, что в грядущем, когда все будут братья, его сторонники будут
первыми среди братьев. Он был вежлив к мирозданию, как первый министр. У
него не было соучастников, у него были только слушатели. Ведь нельзя же
арестовать крестьян за то, что они приходят послушать о том, как делать
добро! И вот нет ни одного человека, которого можно было бы арестовать за
сообщничество с яшмовым араваном, и нет ни одного крестьянина, который не
был бы готов ему повиноваться, - при известных обстоятельствах...
Глаза Шаваша стали рыбьими, бешеными. Яшмовый араван? Воскресший бог?
Недостойно просвещенного человека верить в подобное. Что ж - боги не ходят
среди людей и не умирают, проверим-ка это, яшмовый араван!
Через три дня инспектор Шаваш прибыл в Архадан. Госпожа Архиза
провела его своим дивным садом. Показала и тенистый грот, где жил в рубище
специально нанятый отшельник, и павильончик на месте вырубленных дубов.
Шаваш выразил восхищение фонтанами и чудесными механическими зверями.
Шаваш признался, что господин министр как раз сейчас переустраивает
унаследованный сад на Даттамовом острове, но и мечтать не может о подобных
чудесах... Госпожа Архиза заколебалась. Госпожа Архиза сказала, что была
бы счастлива сделать подарок первому министру. Но садовник, который все
это устроил, вы знаете, бывший монах-шакуник: а им запрещено бывать в
столице.
Так что все сошло замечательно: Шавашу даже не пришлось упоминать,
что Адуш - его будущий тесть. Собственно, не очень ловко было б об этом
упоминать, потому что за эти два дня Шаваш получил от госпожи Архизы все
то, о чем так мечтал Киссур, но это время показалось Шавашу не лучше, чем
то, что он проводил в домах, где мужчины тратят свое семя.
Утром третьего дня Шаваш попрощался с прекрасной госпожой и сошел
вниз. К парадному крыльцу подали паланкин с открытым верхом. Паланкин был
весь украшен резьбой и походил на розовый столик с перевернутыми ножками.
Сквозь резную листву било солнце, выстроившиеся вдоль аллеи конные
чиновники пожирали глазами модное платье столичного инспектора. Вынесли
подарки: часы с крышкой из хрусталя, шкатулочки, короба с едой, и
старенького заключенного, в синей арестантской курочке и с руками,
продетыми в деревянные кольца.
- Немедленно снимите кольца, - возмутился изящный инспектор. - Отец
Адуш, - прошу вас в паланкин!
Старичок выпрямился при виде чиновничьего кафтана. Его затрясло от
злобы, как крупорушку.
- Смеет ли, - ядовито сказал заключенный, - ничтожный преступник
сидеть на одной подушке со слугой государя?
Стража запихала его в паланкин, - старичок забился в угол и блестел
оттуда на Шаваша злыми глазами.
Шаваш не торопился с известием о своем сватовстве. Весь день пытался
он накормить или разговорить старика: бесполезно! Шаваш впервые встречался
с такой ненавистью. Впрочем, он хорошо знал биографию своего будущего
тестя, одного из лучших колдунов храма.
Предыдущий начальник был изрядный дурак и сначала обращался с
заключенным хорошо; надеялся, что тот добудет ему золото или предскажет
судьбу. Отец Адуш некоторое время морочил ему голову, но золота все-таки
не сделал, начальника взяла досада, и отец Адуш отправился качать воду в
рудники. Там он, войдя в долю с лукавым смотрителем, поставил водоотливную
установку, - начальник, узнав про это дело, лично разложил колдуна и на
малых козлах, и на больших, а кожаные ремни с машины велел ему съесть на
собственных глазах. Три года отец Адуш жил под землей в шахте, и, будучи
нежного сложения, весь уже покрылся какими-то водяными пупырышками. Ногти
с пальцев тоже пропали. Потом начальство сменилось, госпожа Архиза вынула
отца Адуша наверх и спросила, для чего еще, кроме шахты, годится его
водоотливная установка. "Для фонтана" - сказал старик и сделал такой
фонтан, что, действительно, множество людей стало приезжать любоваться
садом мужа госпожи Архизы, и владелец сада совсем пошел в гору. А недавно,
после манифеста первого министра, госпожа Архиза велела отцу Адушу
погодить с фонтаном и опять делать водоотливную установку.
Шаваш еще и еще раз продумывал свой план касательно яшмового аравана.
Без лишней скромности он находил его безупречным.
Старик сидел в кружевных подушках паланкина, нахохлившись, как
больной фазан. Шаваш поглядел на него, усмехнулся и сказал:
- Я гляжу, вы очень ненавидите... тех, кто погубил храм?
- А хотя бы и так?
Шаваш вскинул брови:
- Ого! Вы не боитесь так разговаривать с инспектором?
- А чего мне бояться, мальчишка? Вы уже отняли у меня все!
- А что именно, - мягко спросил Шаваш.
- Вот, - отняли, и даже не заметили, что! Вот, положим, если бы вы не
брали взяток, - хрипло смеялся старик, - ну, предположим такой невероятный
случай, - что бы с вами стало?
- Думаю, - высказался Шаваш, вспомнив о кое-каких подписанных им
приговорах, - сослали бы за взяточничество.
- Именно, - сказал отец Адуш, - за взяточничество, чтобы вам было
обидней всего. Вот и мне обидно, что я посажен за колдовство.
- Шакуники, - возразил Шаваш, - изо всей силы старались прослыть
колдунами. Говорили: можем изрубить горы голубыми мечами, можем мир
свернуть и положить в котомку, хвалились, что взяли зеркало из небесной
управы и видят каждую звезду в небе и каждую травинку на земле.
Старик усмехнулся.
- Что ж! Еще бы десять лет: завели бы и зеркало, как в небесной
управе.
- И что же, - справился вкрадчиво Шаваш, - вы тогда бы сделали с
управами земными?
Старик почуял подвох.
- Ничего. Чем бы они нам мешали?
- Ну, а что бы вы сделали с другим храмом?
- С каким?
- С другим, который тоже возмечтал бы о небесном зеркале?
Старик фыркнул. Мысль, что кто-то больше монахов-шакуников знал о
тайнах природы, была совершенно несообразна.
- Да, - продолжал Шаваш, - я думаю, вы бы стерли храм-соперник, как
зерно в крупорушке.
Шаваш достал из-под подушки ларец и раскрыл его. На бархатной
подушечке лежали два камня, с оплавленным бельмом: один из той самой стены
в лаковарке, которую, видите ли, сожрал тысячехвостый дракон, а другой...
- Завтра, - сказал Шаваш, - мы осмотрим развалины желтого монастыря.
Как знать, - может, вы еще сведете счеты с теми, кто погубил ваш храм.
Через неделю Киссур знал окрестные горы лучше старожилов, из любого
распадка выходил кратчайшим путем к Государевой дороге. Киссур, однако,
заметил, что охотники никогда не ходили на высокую гору слева от перевала.
Гора походила на вздыбленную кошку и поросла соснами до самого белого
кончика. Киссур спросил о причине.
Глаза Мелии злорадно блеснули, а впрочем, Киссуру могло показаться.
- Я, - сказал Мелия, не очень-то верю в колдовство, но то, что на
этой горе творится, иначе как бесовщиной не назовешь.
- Это ты про Серого Дракона? - спросил, подъехав и перемигнувшись с
Мелией, один из его друзей.
- Не знаю, - насмешливо встрял другой, - дракон он или нет, но тех,
кто ей не понравился, эта тварь засушила. Лучше бы нашему гостю не ходить
к кошачьей горе.
- Не верю я в крылатых ящериц, - сказал Мелия. - А вы, - оборотился
он к Киссуру.
- А я их не боюсь, - ответил тот.
На следующий день Киссур и Мелия из любопытства отправились в хижину
к отшельнику, которого звали Серым Драконом. День был холодный и грустный.
Дороги скоро не стало, Киссур и его спутник обули лыжи. Лес был завален
буреломом, идти было нелегко, мокрый снег с ветвей скоро нападал за ворот.
Великий Вей! Неужели где-то внизу ранняя осень, цветут глицинии,
благоухает мята? Заметили брошенную часовню, но отдохнуть побоялись, пошли
дальше. Мелия сказал что-то про разбойников.
При этой часовне когда-то была деревня, на краю деревни - источник, а
в источнике - дракон. Дракон каждый год требовал девушку, иначе не давал
людям воды. Девицы умирали от омерзения. Государь Иршахчан, пребывая с
войском в этих краях, возмутился и лично убил дракона. Вода в источнике
после этого шла кровью и слизью, а потом иссякла совсем. Оказалось, что
дракон морочил людей, и поил всю деревню не водой а своим, драконовым,
ихором. Пришлось переселить людей в другое место, обучить церемониям и
прополке риса.
Теперь, через двести лет, источник сочился вновь.
Едва прошли часовню, Мелия обернулся и показал вниз: там, по следу
их, трусил одинокий крупный белый волк. Киссур снял с плеча лук, но Мелия
сказал: "Не надо".
На самой верхушке горы была ровная площадка, из снега торчал скальный
гребень. К гребню прилепился домик из бревен и прутьев. Из трубы шел
дымок, у покосившегося плетня стояло два лукошка. Мелия сказал, что это
значит, что колдун четыре дня не забирал еды, которую ему приносят местные
жители. Оба юноши топтались на месте.
- Чего ждете? Пришли - так входите! - закричал кто-то сзади. Киссур
оглянулся: кричал старик лет шестидесяти. Белый тулуп, конопляные туфли,
седые волосы заткнуты за пояс. Шерсть на белом тулупе была будто бы
волчья. Киссур заметил, что от домика до калитки следов не было, и это ему
не очень-то понравилось.
Молодые люди вошли. Киссур огляделся. Тепло и грустно, со стен
свисает мох, в окошко вставлена промасленная бумага. Над очагом - котелок,
под котелком остальная утварь - вилка, ухват и решетка. Рядом, на циновке,
зернотерка. В светильнике горел кусок сухой коровьей лепешки, пропитанной
жиром.
В соседнюю каморку старик их не пустил, снял тулуп, повесил его на
олений рог, отвязал от пояса зайца, кинул Киссуру.
- Вот, - попал в капкан, разделай.
- У капкана-то твоего - волчьи зубы, - заметил Киссур, вытряхивая
зайца из шкурки.
Поели, попили, старик недовольно спросил Киссура:
- Зачем пришел?
- Почтеннейший, - сказал Киссур, - где мне найти яшмового аравана
Арфарру?
Колдун вздыбился, - какой колдун не ревнует к чужой славе? На щеках
его проступили два пятна синих, а сверху - два пятна красных.
- Учитель мой, - сказал колдун, - умел сдувать горы, мог сидеть на
колосе, не сминая его. О чем ты хочешь спросить яшмового аравана? Спроси у
меня - на что тебе этот обманщик?
- Почему обманщик? - возмутился Киссур.
- Потому что людей обманул и страну погубил.
- Какую страну?
- Горный Варнарайн.
- Горный Варнарайн, - возразил Киссур Белый Кречет, - не страна, а
часть империи. И я думаю, что этот человек сделал великое дело, потому что
без него король из рода Аломов, может статься, захватил бы империю, и это
была бы несправедливая война.
- А когда империя захватила Варнарайн, - взвизгнул колдун, - это
какая война?
- Это война справедливая, - ответил Киссур.
- А какая ж разница?
- Когда государство подчиняет варваров, и учит их сеять зерно и
читать книги - это справедливая война. А когда варвары подчиняют
государство и превращают города в волчьи логова, а поля - в пастбища - это
несправедливая война. И когда мятежники превращают поля в пустоши - это
тоже несправедливая война.
- Ладно, - прервал колдун, - ум ты свой показал, иди-ка поколи дрова.
Киссур рассердился:
- Вы просили меня высказать свои соображения, и я их высказал. Вы
меня перебили - не лучше ль было вообще не спрашивать? Вам не понравилось,
что я отвечал умно, - лучше ли было бы, если б я ответил глупо?
Старик на это ничего не сказал, и Киссур пошел колоть дрова.
Когда Киссур вышел, Мелия отдал старику книги, которые положил ему в
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг