полтора года назад. В песенке домашний кот спорил с императорским
ихневмоном и доказывал, что коты - полезней мангуст. "Ты - священный
зверь, а ешь тухлятинку, как шакал, - говорил кот, - и ты единственный
зверь, который убивает больше, чем может съесть. Ты истребляешь змей, - но
не забывай, что змеиный яд для тебя смертелен. А когда ты слишком
размножаешься, ты начинаешь душить кур, а не змей, и крестьяне сворачивают
тебе шею. Берегись, о императорская крыса!"
Судебная управа дышала всеми запахами и ароматами: всяк спешил с
визитной карточкой и подарочной корзинкой. Шаваш извинялся за инспектора,
пребывавшего в монастыре, и расспрашивал гостей сам.
Посетители церемонно кланялись. Речь их начиналась со сравнений:
сравнения уподобляли чиновника из столицы волу с обвязанными копытами,
которого выпускают на влажное поле, дабы вытоптать сорняки и сравнять
землю... Их слова были почтительны и вкрадчивы. Они были унижены самим
существованием столицы и возвышены самим разговором с человеком из центра
мира.
Посыльный господина аравана принес скромную корзинку фруктов и с ней
записку: араван Нарай ждет господина Нана ровно (так!) в час Росы.
Подарки господина наместника стоили столько, что если бы их продать,
вполне можно было б купить небольшой чин при сельской управе. Наместник
приглашал господина Нана в любое время. Кроме того, посыльный, - звали его
Ишмик, - передал наместниково же письмо с просьбой освободить девицу Ниту.
На письме стояла большая печать вишневого цвета и с полным титулом. С
буквами были соединены всяческие звери земные и подводные, и по искусности
изображения все сильно приближалось к божественности.
Ничего невероятного в том, что наместник отличал девицу для катанья
верхом, не было, - но совершенно невероятно было, чтобы об этом умолчала
сама девица.
Шаваш повертел письмо в руках. Посыльный видимо, неправильно
истолковал задумчивость Шаваша, и вынул из рукава приятно звякнувший
сверток размером с детский кулак. Шаваш немедленно накрыл сверток
случившейся рядом папкой и всплеснул руками:
- Разве это просьба! Это пустяк! Вечно эти судейские хватают невинных
людей!
И тут же вручил посыльному указ об освобождении девицы. Ишмик прижал
указ к сердцу и покинул кабинет. Шаваш прошел на галерею второго этажа,
раздвинул плети росовяника и огромных синих глициний и стал глядеть во
двор. Секретарь наместника, Ишмик, уже нетерпеливо постукивал во дворе
сапожками. Прошло немного времени, - двое ярыжек вывели девицу Ниту.
Девица подбежала к посыльному, повисла рыбкой у него на шее и, кажется,
зарыдала. Ишмик поднял ее на руки и понес со двора. Нес он ее как-то так
бережно, что Шаваш даже позавидовал. Шаваш сорвал большую синюю глицинию,
воткнул ее в волосы и вернулся в кабинет.
Все было как будто ясно. Ишмик с Нитой были любовники, и Ишмик
попросил наместника замолвить за Ниту словечко. Господа, почему бы
наместнику не исполнить просьбу своего слуги?
Все было ясно. Но. Во-первых, в "собственноручном" письме наместника
имелось две грамматические ошибки. Наместник Вашхог был выпускником лицея
Белого Бужвы. Выпускники лицея Белого Бужвы могут упиться в зюзю, но
грамматических ошибок они не сделают.
Во-вторых, передав на словах такую безобидную вещь, как приглашение в
гости, наместник скрепил официальной печатью письмо, которое Нан при
желании мог бы использовать для доказательства его аморальности.
И в-третьих, что самое главное, - по доносу Шавашу было известно, что
вчера наместник, во время пирушки, эту печать потерял. Или его у нее
украли. Кстати, по тому же доносу выходило, что самоотверженный любовник
Ишмик, который не побоялся поставить на поддельном письме пропавшую
печать, занимается у наместника поручениями особой гнусности.
Отлично, господин Ишмик, отлично! Теперь вы у нас на крючке! Мы сунем
вам письмо в глаза и кулак в зубы, и через две минуты мы будем знать о
делах наместника все... То есть двух минут тут вряд ли хватит. Судя по
объему жалоб, откровения ваши займут труд пяти переписчиков в течение этак
трех часов...
Шаваш продолжал заниматься бумагами и принимать просителей.
Протоколы допросов бунтовщиков сгорели, а в оставшихся не разобрался
бы сам восьмиглазый судья Бужва: умышлялся мятеж, нет ли. Из чего
следовало, что судья сам толком не знал, какие выбивать показания и с кем
он, собственно, с наместником или араваном.
А теперь судья мертв, и в соседнем зале возносят молитвы о его душе:
да минует она благополучно все сто небес и займет свое место в управе
великого Вея; да судит она споры туч и гор и посылает всем живущим высокую
воду в каналах... И намерения покойника, как и всякого прочего бога,
каждый толковал так, как это было выгодно его покровителю.
Впрочем, тема наместника возникла еще раз, вползши в кабинет вместе
со старшим землемерным инспектором Ушвеном. Ушвен, делая круглые глаза
стал жаловаться на кощунственные выходки наместника: шутка ли, в
присутствии гостей заставлял своего любимца-мальчика изображать блуд со
статуей Бужвы! А сын еще и еще лучше - участвовал неделю назад в церемонии
в честь Иттинь...
- Каково падение нравов, - заметил Ушвен, - сын чиновника, кончив
школу в столице, спешит не на место назначения, а к отцу, вместо службы
углубляется в гадания, - и сколь пакостные!
Шаваш улыбался, слушая, лицо его стало схожим с кошачьей мордочкой
древнего Бужвы. Когда Шавашу было восемнадцать, у него не было ни времени,
ни денег на мерзостные таинства Иттинь, и уверенность в будущем он
приобретал другими средствами. От сверхъестественных сил Шаваш зависеть не
собирался и потому существования их не признавал.
Однако странно: отца Ушвен обвинял в антигосударственном
вольнодумстве, а сына - в антигосударственном суеверии. Если это правда,
то этим двоим нелегко ужиться друг с другом, и вдвойне странно, что
наместник вызвал сына в Харайн.
Вообще сплетни о наместнике были покамест голословны, а вот среди
протоколов допросов значилась бумага, в которой некий Снарк утверждал, что
трижды сопровождал Кархтара к резиденции арвана Нарая, и последний раз -
за день до начала арестов. Шаваш готов был ручаться головой за подлинность
бумаги. А наместник Вашхог, судя по всему, был не хуже других наместников,
а когда надо, вполне расторопен. Может, он и подпустил горского князя
слишком близко к городу, однако обложил его стан своими войсками столь
надежно, что даже люди Шаваша на смогли за взятку пройти сквозь посты.
Были также в доносах намеки на бумаги, имевшиеся у покойного судьи и
наместника изобличавшие. Судья будто бы обиделся на обхождение наместника
с его дочкой и решил дать бумагам ход, за что и был убит.
К вечеру Шаваш покончил со всеми бумагами и мог констатировать, что в
самой управе судья не имел ни одной бумаги, компрометировавшей наместника.
Либо таких бумаг и не было, либо их украли после смерти судьи, ибо судья
хранил эти бумаги в более надежном месте, - дома. Шаваш принюхался к
запаху из открытого окна: приглашение на обед или приглашение на
переговоры?
Выразить личное соболезнование вдове сегодня же необходимо, но вряд
ли она так просто уступит бумаги: наместник тоже даст за них неплохую
цену. А помощь вдове весьма нужна: покойник, за внезапностью кончины,
связи свои захватил с собой на тот свет: вот назначат нового судью, и
выгонят вдову из казенного дома, и дочку не пустят гулять в казенном саду.
Инспектор воротился из монастыря к Белому часу.
- Ну, - сказал Нан, - что в доносах? Кто, по-твоему, убил судью, -
араван или наместник?
Шаваш опустил глаза.
- Все дело, по-моему, - сказал Шаваш, - в Ировом дне. Араван и
наместник никогда не встречаются друг с другом, а это дает многим
чиновникам возможность разговаривать поодиночке то с одним, то с другим.
Полагаю, что покойник судья служил двум хозяевам. И никто из них не мог
его в этом поймать, потому что наместнику никогда не было известно, о чем
он говорит у аравана, а аравану никогда не было известно, о чем он говорит
у наместника. Но когда в Иров день эти двое встретились, покойник судья
оказался меж двух сердитых кошек, и кто-то из них сказал своему врагу
нечто, отчего беда вышла наружу. Теперь же и араван, и наместник уверяют,
что покойник служил именно им, а преступление совершено противоположной
стороной. Кому служил, неясно, ясно только, что убили его как предателя.
- Вовсе необязательно, - проговорил Нан, нахмурившись. - Его могли
убить просто затем, чтобы вызвать переполох и получить возможность украсть
бога. Тогда смерть судьи была лишь предлогом, а в таком положении все
равно, кого убивать, друга или врага. Друга убивать даже лучше - меньше
подозрений. Еще что?
- Кархтар в городе. Ходит по харчевням и проповедует. Говорит, что
бедность смывает все грехи и что бедная проститутка лучше добродетельного
богача. Также обещает близкий переворот, после которого все богатые -
погибнут, а бедняки - обогатятся.
При упоминании о Кархтаре лицо инспектора перекосилось.
- Вот чего я не понимаю, - продолжал Шаваш, - уже если ему хочется
мутить в народ, шел бы себе в деревню. В деревнях людей побольше, чем
нижнем городе.
- В деревнях люди сажают рис, - с неожиданной злобой ответил
инспектор, - а в городе, - в городе им нечего терять, кроме своих цепей, и
Кархтар это прекрасно понимает.
- Каких цепей, - не понял Шаваш. - На них и колодок-то не напасешься.
Инспектор внезапно страшно развеселился.
- Именно, именно! - вскричал он, - золотые слова! - И без всякой
связи прибавил:
- Ведь они уже небось на радостях прирезали своих... провокаторов. А
судью-то убил чиновник. Вы заметили, Шаваш, что в записке бунтовщиков - не
единого дурного слова об араване Нарае?
И инспектор принялся охорашиваться перед зеркалом, - через час его
ждал в своей управе араван Нарай, а старик не терпел новшеств в одежде.
Араван Нарай был отпрыском потомственного чиновного рода. Впрочем,
потомственных родов не существовало. Каждый человек, чувствовавший в себе
силы стать чиновником, должен был сдавать государственные экзамены.
Когда шестнадцатилетний Нарай выходил из залы, где верховный
экзаменатор столицы лично поздравлял победителей, он услышал за спиной
злой шепот:
- Сынок ташского наместника - тоже "в первых листах".
Нарай обернулся:
- А вы, позвольте узнать, как оценены?
Худощавый, в затрапезном платье юноша небрежно поклонился:
- Я не имел средств заплатить экзаменаторам и конкурса не прошел.
- Посредством экзаменов каждый пастух может стать первым министром, -
произнес Нарай затверженную фразу со всей надменностью своих шестнадцати
лет.
- Разумеется! И если пастух не прошел конкурса, то виновата только
его собственная глупость? А я вот готов побиться с вами, что знаю больше
"тройных строф", нежели вы!
Нарай вспыхнул:
- Вы что, считаете неверными установления ойкумены? Как же вы хотите
быть чиновником, призванным их охранять? Как ваше имя?
Юноша испугался и исчез в толпе.
Но самый счастливый день в жизни Нарая был непоправимо испорчен. Этой
ночью он плакал и спорил во сне с дерзким оборвышем: Нараю часто снились
не картинки, а мысли. Еще Нараю снилась карьера. Он верил снам и
установлениям, он был усидчив и талантлив, но сны почему-то сбывались с
непростительной медлительностью.
Нарай говорил в узком кругу слова, которые полагалось произносить
лишь на официальных приемах. Одних передергивало от его наивности, других
- от его лицемерия. Но человек - это не убеждения, а связи. Нарушение
этого принципа чревато слишком большими осложнениями, и семь лет назад
Нарай стал главным распорядителем продовольственных поставок в столицу.
Это был один из высших и выгоднейших постов империи. Кандидатура его была
предложена главноуправителем Ишнайей. Двоюродный племянник
главноуправителя взял замуж дочь Нарая. Тем самым Нарай оказался человеком
клана Ишнайи и, соответственно, противником врага Ишнайи, всесильного
первого министра Руша.
Через три года неожиданно умерла государыня Касия, и императором
оказался ее сын, девятнадцатилетний Варназд.
Через некоторое время Нарай подал императору план реформы
продовольственного дела.
В целом радикальный план Нарая сводился к пресечению злоупотреблений
и наказанию воров. Основной объем проекта составляли материалы ревизий,
протоколы и судебные отчеты, свидетельства того, как священная пища
императора подавалась гостям лупанаров, как даровые продукты из
государственной казны продавались на рынке, как воспитанники
государственных учреждений голодали, дабы попечители их беспрепятственно
насыщали свою страсть к наживе. Нарай утверждал, что предписанными путями
продовольствия распределяется в несколько раз меньше, чем поступает в
столицу. Система злоупотреблений была тщательно описана, раскрыты ее
механизмы и названы виновники. Все нити вели наверх, к
сорокачетырехлетнему министру Рушу. Молодой император был доволен проектом
исправления нравов. Руш занимал в империи самую высокую должность, -
должность любовника государыни. Министр был арестован и скончался в тюрьме
во время следствия. Труп его был обезглавлен на глазах народа. Его
двоюродный брат, надзиравший за столичным благочестием, был казнен,
племянник, ведавший железом и медью империи, лишен чина и отправлен в
деревню, внучатая племянница Руша, одна из младших жен императора,
выдворена из дворца и пострижена; ее брат, только что с отличием
окончивший лицей Белого Бужвы и уже управлявший близстоличной областью,
понижен в должности и выслан в окраинную провинцию.
Но воровали в Верхнем Городе - а проедали ворованное в Нижнем. Сеть,
в которой запутался сам Руш, не была приспособлена для ловли мелкой хамсы.
Чиновники не могли отличиться при аресте базарной торговки, и потому не
столько проверяли, сколько набивали карманы. Попадались не те, кто был
виноват, а те, кто не мог откупиться. Нижний Город охватила эпидемия
взаимного доносительства. Каждый пользовался случаем свести счеты или
спешил упредить своего врага.
Впервые за много лет донос мог погубить мелкого человека, потому что
именно в доносах Нарай увидел средство исправления нравов. Чиновники
оторопели. Город взволновался, как разворошенный улей, окрестные крестьяне
боялись из-за проверок везти в столицу продовольствие, цены на товары
ужасающе подскочили, а государственные закрома принялись пустеть с
удвоенной быстротой.
Между тем император, казнив первого министра, был достаточно начитан
в "Наставлениях сыну", чтобы не отдавать, вопреки обещанию, этой должности
младшему брату господина главноуправляющего Ишнайи. Первым министром стал
дядя императорской фаворитки господин Мнадес.
История дальнейших взаимоотношений императора и Нарая обросла великим
множеством сплетен; только кукольных пьес на эту тему было написано до
пяти штук, да еще две пьесы арестовали за непочтительность к императору.
По одному из рассказов - который, право, ничуть не лучше и не хуже
других, - главную роль в последующих событиях сыграл господин Мнадес.
Мнадесу не стоило труда доказать, что единственным зримым результатом
политики очищения нравов стало возведение следователями и цензорами
роскошных загородных усадеб, стоимость которых явно превышала
государственное жалованье. Что по какой-то роковой случайности господин
Нарай ни разу не упомянул в своих докладах о не менее скандальных делах,
связанных с людьми Ишнайи. И что возвышенность намерений Нарая не извиняет
катастрофичности результатов.
Удалять Ишнайю императора не собирался уже потому, что тот возбуждал
ненависть нового фаворита Мнадеса. Если бы этой ненависти не было, ее бы
стоило учредить. От вражды высших царедворцев зависело если не
благополучие империи, то, во всяком случае, безопасность императора.
Но господин Нарай, с его вечными жалобами на испорченность нравов, с
воспаленными, кроличьими глазами и тяжелым запахом изо рта - господин
Нарай императору надоел.
- Если в государстве все не так, как надо, то виноваты не люди, а
законы, - как-то возразил он Нараю, выслушав очередную проповедь. - Ты
что, считаешь неправильными установления Амаридов?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг