- Десять ишевиков за штуку шелка, - это какая цена? - спросил Андарз.
- А откуда мне взять другую? - зашипел наместник. - Я не могу
продавать шелк дешевле, чем он обходится твоим друзьям. И не говори, что
ты не знаешь! Инспектору из столицы - давай! За краску - плати! Городским
цехам - плати, а то донос напишут! Рабочим - тоже плати! Или я на на них
должен скаредничать? Продавать за границу по дешевой цене, а своим платить
так, чтоб они умирали в прядильнях? Так тогда дома поднимут бунт, и опять
я выйду виноват.
- Я, - сказал Андарз, - завоевал это землю, а ты проворонил ее
варварам! Я дядю этого Аннара водил на поводке!
- Ты, - сказал Хамавн, - завоевал не Аракку. Ты завоевал пустырь!
Когда ты мне его оставил, пепел от рисовых амбаров достигал локтя
толщиной, матери ели детей от голода! Забыл, как ты взял всех мужчин
Хануны да и повесил по обе стороны реки? За этакую-то войну столичная
чернь восхищалась тобой! Я завел в ней ремесло и торговлю, стал торговать
с варварами. Пока Аракка была голодной плешью, варварам до нее и дела не
было. А когда по деревням понастроили каменные дома, варвары выкатили глаз
на чужое добро! Странное это дело, однако, что о "несправедливых ценах"
они сообразили, - а хватило ли у них ума подумать, что если в прошлом году
они разорили треть провинции, то в этом году ценам придется быть выше?
- Надо было разбить варваров, - усмехнулся Андарз.
- Да, надо было разбить варваров, только без армии это сделать очень
трудно. Я прислал государю доклад: "Прошу позволения сделать армию в
восемь тысяч человек для обороны провинции". Нарай написал на этом
докладе: "Варвары мирны. Этому человеку нужна армия, чтобы отложиться от
империи!"
- У тебя был отряд Бар-Хадана, - сказал Андарз, - и я заплатил этому
отряду!
- Ага, - сказал наместник, - и как только твой проклятый секретарь
привез золото, Бар-Хадан взял это золото и ушел в горы, потому что понял,
что больше ничего от нас не получит.
- У тебя было войско Росомахи.
- Ага, - и я послал Росомаху навстречу этому королю Аннару, и они
поговорили и решили, что лучше им воевать с империей, чем друг с другом!
Наместник горько засмеялся и махнул рукой.
- Что я мог сделать? Запретить людям богатеть, так как чем больше у
них добра, тем больше у варваров алчности? Закрыть мастерские? Тут же все,
кому я подношу на благовония и развлечения, да и твои друзья по Золотому
Берегу разинули бы рот и съели меня. Нанять-таки армию? Тут же Нарай бы
меня и арестовал... Кто же негодяй, - я, из-за которого провинция
преисполнилась частного богатства, или Нарай, который, чтобы доказать, что
частное богатство ведет к гибели государства, отдал провинцию варварам, а
меня отдаст палачу?
- Ты что говоришь про любимца государя? - зашипел Андарз.
Брат его истерически засмеялся.
- Бывало при государыня Касие, что разоряли одного, чтобы угодить
другому! А кому угождает Нарай? Чиновники в ужасе, старосты в цехах
поджали губы, народ вот-вот взбунтуется, о людях богатых я и не говорю...
Так кому же угоден Нарай? Никому он не угоден, кроме одного паршивого
щенка, которого мать его не успела доду...
Наместник не договорил: Андарз схватил со стола поводок для мангусты
и этим поводком ударил его по губам.
- Думай, что говоришь, - сказал Андарз.
Наместник откинулся на спинку кресла, вытер губы и сказал:
- Мне уже все равно.
Тут-то у двери зазвенела медная тарелочка. Вошел Иммани и, кланяясь,
доложил:
- Господин Андарз! Господин Хамавн! Его вечность желает видеть вас во
дворце! Прикажете подавать паланкины?
Этим вечером Андарз вернулся с императорской аудиенции один: брат его
был арестован прямо в Зале Ста Полей и брошен в тюрьму, а через три дня
казнен.
Многие в те дни ожидали скорого ареста Андарза, но - обошлось.
Молодой государь питал все-таки любовь к своему наставнику, а господин
Андарз вел себя с величайшим тактом, сказал: "Я оплакиваю смерть брата, но
не смею оправдывать его преступлений". Так что господин Андарз не
пострадал. Да и что, в самом деле, такого? Если один брат, скажем, умрет
от лихорадки, то это же не значит, что другой тут же тоже должен умереть
от лихорадки? Почему же тогда, стоит отрубить одному брату голову, все
сразу смотрят на голову другого брата, так, словно у него там не голова, а
созревший кокосовый орех, который вот-вот собьют с ветки?
Между тем за те две недели, что Шаваш лежал больной, столице сильно
переменилась, и с каждым днем она менялась все больше. Тот, кто недавно
смеялся при имени Нарая, теперь прятал свой смех глубоко в глотку, чтобы
не попасться на кулак разъяренной толпе.
Городские цеха издавна изготовляли больше, чем положено, продавали
сверх сметы, устанавливали новые станки. Одни богатели, другие по лени или
болезни оставались бедными. Теперь Нарай разрешил доносить на тех, кто
изготовляет больше положенного и освободил доносчика от ответственности за
его собственные прегрешения. Бедные мастера начали доносить на богатых,
желая получить по доносу половину имущества, богатые - на бедных, опасаясь
их зависти. Мастеру Достойное Ушко отрезали нос, а мастера Каввая бросили
в колодец, где он пролежал два дня, и нагадили сверху, причем судья так и
не оштрафовал тех, кто бросил его в колодец, несмотря на то, что по новому
уложению, с того, кто бросит человека в колодец, причиталось пять розовых
штрафа, а с того, кто в пылу ссоры вымажет лицо человека дерьмом, - четыре
розовых.
Но самое страшное случилось в день Пяти Гусениц. В этот день в Лицее
Белого Бужвы принимают Четвертый Экзамен, и императорский наставник был в
числе экзаменаторов. Не успел Андарз войти в залу, как один из лицеистов,
мальчик четырнадцати лет, по имени Лахар заявил, что он и его товарищи,
будущие опоры порядка и справедливости, клялись жить в тростниковых стенах
и принести свою жизнь в жертву народу, и что они отказываются сдавать
экзамены взяточнику, сочинителю похабных песен и гнусному развратнику,
который пьет кровь и мозг народа. Этот мальчик Лахар был во главе
"Общества Тростниковых Стен", к которому добровольно присоединились все
лицеисты, а которые не присоединились добровольно - тех защипали и
запугали. Андарз удалился: а лицеисты, сдав экзамен, вытащили из
библиотеки лицея его книги, сорвали со стен подаренные им свитки, и сожгли
все это во дворе. "Не беда, - сказал Андарз, услышав о костре - стихи, -
это то, что остается после того, как сожгут книги".
Поразмыслив надо этакими событиями, первый министр Ишнайя надел на
шею веревку и посыпал голову пеплом, и явился в управу Нарая, держа в руке
список неправд, учиненных им в государственных закромах. Он сказал, что
жил, как вредный дикобраз и сосал кровь народа и ел его костный мозг, и
что он раскаивается в своих преступлениях. Нарай обнял его и сказал, что
нет ничего слаще раскаяния в своих грехах, и что когда Нарай видит, как
люди сами признают свои грехах, это доставляет ему больше удовольствия,
чем когда из них вытаскивают эти признания раскаленным крюком. У Ишнайи
полегчало на душе, но все-таки явился с веревкой на шее даже в Залу Ста
Полей, доставив живейшее удовольствие государю. После этого многие
чиновники стали приходить к Нараю с веревками на шее, и приносили списки
своих грехов, не дожидаясь, пока из них вытащат их грехи крюком и плетью,
- и не было дня, чтобы кому-нибудь не взбрело в голову каяться на площади
перед управой Нарая.
Между тем лицеисты Белого Бужвы, будущие чиновники пятнадцати лет,
прогуливали занятия, чтобы ходить по городу и наблюдать за
нравственностью. Под предводительством Лахара мальчики врывались в дома и
выслушивали жалобы бедных людей. Вскоре они стали создавать свои отряды в
обычных школах, и даже среди уличных детей. Теперь часто на улицах столицы
можно было видеть колонны детей. В одной руке дети держали ветку, а другую
обматывали желтой шелковой лентой со словами "Благополучие государства", и
родители их умилялись, видя, какое порядок соблюдают вчерашние сорванцы и
с какой радостью бегут поутру в школу. Родители качали головами и
говорили: "Наверное, нам уже не увидеть счастливых дней, а эти дети будут
жить, как в раю". Эти дети останавливали любого, и жестоко били его, если
не видели нашейной бирки об уплате налога, - согласно новому указу, каждый
человек должен был обзавестись такой биркой, - или находили на нем
игральные кости. Они входили в лавки, требовали лицензию и расходные
книги, и, проверив их, пороли хозяина, если обнаруживали какую-то
неточность. Так как лицеисты еще не были чиновниками, они не имели права
арестовывать и наказывать. Поэтому они предлагали хозяину: "Попроси-ка
нас, чтобы мы тебя выпороли". Лавочник, ошалевший от страха, падал на
колени и прямо-таки умолял о таком одолжении.
Андарза в городе всегда считали колдуном: но теперь слухи о
колдовстве Андарза стали с каким-то нехорошим душком, который обыкновенно
идет от слухов, распространяемых казенными соглядатаями: кукольники больше
не рассказывали, как Андарз наслал чуму на вражеское войско, а
рассказывали вместо этого, как Андарз гадал о победе на печени невинного
ребенка; прошел также слух, что Андарз отдал собранные для войны в Аракке
средства осуйским банкирам, в рост, - оттого-то, а не от государственной
скупости, испытывали его армии нужду в деньгах.
Пьяный ложкарь по прозвищу Кривой Клен пел одну из песен Андарза, -
дети поймали его и защипали почти до смерти; кукольник в день Лисы вздумал
представить представление о победах в Аракке, - дети разогнали зрителей,
поломали руки кукольнику и куклам, а главную куклу, изображающую Андарза,
проволокли по улицам и повесили на воротах Андарзова дворца.
Шаваш вновь перебрался в дом Андарза со всеми своими пожитками:
матрасиком и хомячком Дуней. Его встретили, как своего, и старый солдат
Хатти соорудил для Дуни красивую клеточку из бамбуковых стеблей, покрытых
синим лаком и скрепленных бронзовыми колечками. Весь дом облачился в траур
по казненному Хамавну, и слуги плакали и ругались, беспокоясь за свою
будущую судьбу. На улице их часто встречали улюлюканьем.
Через три дня после казни государь вызвал Андарза во дворец и сказал:
- Приказываю вам собрать армию и разгромить наглых варваров! Только
вы обладаете необходимым дарованием!
Андарз упал на колени и стал целовать сапожки государя. Но тут
вмешался Нарай:
- Ни в коем случае, Ваша Вечность! Ведь так называемые победы Андарза
и явились причиной нынешнего завоевания! Раньше варвары ели сырую рыбу и
своих начальников, а Андарз научил их дисциплине! Ведь войско варваров
состоит наполовину из старых ветеранов Андарза!
Андарзу показалось обидным, что его упрекают за то, что империя,
послав воевать, не дала ему войска, и он ответил:
- Тем более следует поручить эту войну мне, чтобы мои бывшие солдаты
перебежали на мою сторону.
- Кто может поручиться, что это не вы перебежите на их сторону?
- Вы подозреваете меня, господин Нарай, в том, что я стану на сторону
тех, с кем сражался двадцать лет, и кто погубил моего брата?
- Я подозреваю вас в чем угодно, - отвечал Нарай, - и я не знаю, кого
вы считаете убийцами своего брата.
И, повернувшись к государю, продолжал:
- В этой войне, к которой вас подговаривает Андарз, нет никакой
надобности. Мне удалось доподлинно разузнать, что варвары сами ни за что
не напали бы на Аракку, если бы их не подкупили торговцы Осуи! Всю эту
беду навлекло неумеренное пристрастие наместника к торговле, и торговое
соперничество между Араккой и Осуей!
Что же касается самих варваров, - то это люди грубые и дикие, но
исполненные величайшего почтения к государю! Сейчас они в ужасе от своего
поступка. Особенно это касается их короля по прозванию Аннар Рогач. Этот
король от души желает примириться с империей и стать наместником Аракки.
Дело в том, что варвары подчиняются королю только в военное время, а в
мирное время они не подчиняются никому. Кроме того, король понимает, что
наместники с помощью налогов добывают больше, чем короли с помощью
грабежа. Из-за всех этих соображений он был бы счастлив признать над собой
власть государя, потому что только государь поможет ему сломить власть
знатных людей в его племени.
Что же, спрашивается, потеряла империя? Если правильно повести дело,
то взамен продажного и слабого наместника Савара она приобретет сильного
наместника Аннара Рогача, безгранично преданного государю, человека,
который железной рукой наводит порядок в провинции, железным копьем
охраняет ее рубежи! Ясное дело, что это не по душе господину Андарзу, он
бы предпочел воевать и грабить!
Андарз вздумал лаяться. Государь, колеблясь, спросил совета у
случившихся рядом министров Чареники и Ишнайи. Чареника, будучи зол на
Андарза за перехваченную взятку, сказал:
- Андарз и его брат обращались с провинцией, словно с частным
поместьем. Постыдно отвоевывать частное поместье государственными
войсками.
А первый министр Ишнайя сказал:
- Во всех своих завоеваниях господин Андарз грабил земли провинций, а
награбленное раздавал столичной черни, добиваясь дешевой популярности!
Недопустимо, чтобы такое повторилось!
А между тем Ишнайя солгал постыдным образом, ибо прекрасно знал, что
большую часть награбленного в походах Андарз раздавал не народу, а высоким
чиновникам, в том числе и самому Ишнайе.
Андарз возвратился из дворца в самом скверном настроении; заперся
было в кабинете, но не прошло и пяти минут, как он позвонил в тарелочку и
осведомился, где Иммани с докладом о его поездке в Иниссу. Иммани,
трепеща, явился и представил папку. Андарз не прочел и двух страниц, как
взгляд его споткнулся на рапорте управляющего Инисским поместьем: тот
доносил, что к поместью, пользуясь смутой, пришли три лодки белых ласов:
сожгли кленовую рощу и ограбили кладовые, забрав, между прочим, четыреста
больших мер бронзы. В другое время такой пустяк не привлек бы внимания
Андарза, но в этот раз он вскочил и заорал:
- Лодки белых ласов водоизмещением не превышают пятидесяти мер! Как
это три лодки могли увезти четыреста мер бронзы? Сколько управляющий
заплатил тебе за этот отчет?
Иммани побледнел и хотел было сказать, что так изложил дело сам
управляющий, но Андарз выскочил из-за стола, схватил своего секретаря за
шкирку, вздыбился и зашипел:
- Да ты меня за идиота считаешь?
Иммани отшатнулся, а Андарз сгреб его и ударил лицом о раскрытую
папку, раз и другой. Из носа Иммани брызнула кровь, из глаз - слезы.
- Куда? - со злобой заорал Андарз, заметив, что капли крови попали на
другие бумаги. Подхватил маленького секретаря подмышки, напрягся, - и в
следующую секунду Иммани, ломая тонкие планки двери, вылетел из кабинета.
Еще миг - и ему на голову шлепнулась, трепеща страницами, злополучная
папка.
Дверь в кабинет Андарза захлопнулась. Иммани, кусая губы и рыдая
навзрыд, лежал в коридоре. Минут через пять он встал, подобрал папку, и,
пошатываясь, побрел вниз. Проходя через людскую, оглянулся: на окне
людской стояла бамбуковая клетка, в клетке, попискивая, гулял хомячок. Это
был хомячок того гадкого мальчишки, Шаваша. Разбитое лицо Иммани
исказилось: он поднял тяжелую папку и с размаху ударил по клетке. Прутья
сломались: Иммани, в остервенении, заколотил по клетке, как дятел по коре.
Отбросил папку и побежал в свой флигель. Там он упал на ковер и стал
рыдать, горько и страшно.
В этот день Шаваш, исполняя поручение Теннака, ходил к одному старому
солдату Андарза: многие из этих людей жили в столице. Большею частью это
были варвары - ласы, аломы, рогатые шапки. Андарз строжайше запретил
Теннаку видеться с ними, считая, что это очень опасно, и теперь Теннак
посылал к ним Шаваша.
Иные привыкли к беззаконию и были грабители, но тот человек, к
которому ходил Шаваш, наоборот, зажил мирной жизнью и имел лавку. Лавка
была отписана на Андарза, и хозяин с его шестью рабочими очень беспокоился
за судьбу лавки в случае ареста Андарза, и хозяйка его, баба дородная и
языкастая, стояла посереди горницы, уперев руки в боки, и орала: "Кабы вы
были не бабы, а мужчины, пришибли бы вы давно этого Нарая, и дело с
концом".
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг