утреннее солнце прыгало в шелковых реках и долинах. Карта была шита, как
положено, в ортографической проекции, центром проекции была столица
империи. Искажения нарастали по мере приближения к окраинам, и Варнарайн
выглядел вовсе не так, как в действительности. Картам полагалось кончаться
границами ойкумены, но эта была вышита по личному распоряжению экзарха. За
Варнарайном шла тонкая полоска сканого золота - горы, дальше - море, и за
морем - Западные Земли, оставленные по распоряжению императора Аттаха еще
полтысячелетия назад.
Полоска сканого золота, отделявшая провинцию от моря, тоже была
когда-то частью ойкумены, и даже сейчас официально именовалась Горным
Варнарайном.
Именно оттуда спустились триста лет назад в империю основатели
нынешней династии и предки Иршахчана. Но аломская знать Горного Варнарайна
не согласилась с великим исправлением государства, предпринятым
Иршахчаном, и, что гораздо важнее, сумела с оружием в руках отстоять право
на несогласие. Для этого, правда, пришлось превратить войну из способа
самозащиты в способ существования.
Империя давно оставила их в покое, но сеньоры аломов все истребляли
друг друга, видя в войне единственную прибыль, дозволенную благородному,
утратив культуру и государственность, города и ремесла.
Баршаргу было известно, как экзарх бредил морем: не то что Горный
Варнарайн, но и дикие западные земли мечтал он вышить на своем подоле...
- Если Даттам просится за море, значит, Арфарра сдержал обещание, -
проговорил Баршарг, - значит, он заставит варваров присоединиться к
империи.
- А ты сомневался? - засмеялся экзарх.
И вдруг взял Баршарга за подбородок.
- Сомневался - или не хотел? Признайся, рыжий алом, тебе горько, что
твои родичи признают над собой мою власть! И ты никогда не простишь
Арфарру!
После ухода Баршарга экзарх долго стоял у карты, горевшей на утреннем
солнце. Все! Императрица Касия устала ждать, он тоже. Ему уже тридцать
семь. Его главная жена умерла, не дождавшись трона. Его сыну уже семь лет
- на год больше, чем сыну Касии.
Империя - да возродится!
Накануне отъезда экзарх неожиданно посетил желтый Иров монастырь:
чиновники обычно избегали желтых монахов за бескорыстие и юродство. И
точно: монахи взяли из подарков лишь то, что можно бесполезно скормить
нищим. Экзарх попросил отслужить молебен за мертвецов прошлого и будущего.
После молебна тощий молодой желтый монах справился о заветных
помыслах наследника.
- Процветание народа, спокойствие государства, - отвечал Харсома.
Монах глядел на него огромными синими глазами, чуть склонив голову,
как ребенок на диковинного паука. Харсома сощурился, неприятно
улыбнувшись.
- Власть, - сказал экзарх.
Монах глядел все так же исподлобья.
- Удивительно, - сказал он, - но я не вижу, какой из ответов - ложь.
Через неделю после отъезда экзарха в город пришли письма из страны
аломов. Храмовый торговец Даттам и бывший королевский советник Арфарра
извещали о скором приезде в Варнарайн. Были письма и от варваров. Варвары
называли Харсому своим королем и просили его защитить их от короля Алома.
Расшифровывал письма молодой, преданный экзарху секретарь Бариша.
Вместе с письмами пришел и трогательный подарок - длинный и легкий, как
паутинка, шарф, вышитый в прилеп пряденым серебром. Шарф сплел маленький
Неревен, послушник господина Арфарры, сплел так, как их плели тысячу лет в
его родной деревне Песчаные Мхи. Песчаные шарфы ценились очень высоко, и
не только из-за качества работы, - из-за тождественности узоров и древних
оберегов. Когда пятьсот лет назад Аттах восстанавливал буквенное письмо и
запрещал словесный рисунок, в деревне рассудили, что шитье буквами нарушит
суть оберега, и продолжали вышивать словами-картинками: те утратили
гражданский смысл, но не тайную силу.
Бариша, тоже родом из Песчаных Мхов, подвесил шарф перед собой и стал
пересчитывать паучки и отвивные петли. Бариша помнил наизусть все цифры в
центральных годовых сводках, и взглянув на отчет, ловил, если надобно,
чиновника на жульнической арифметике. Тройное тайнословие: шелковой
сканью, новейшими шифрами и запретной грамотой - даже доставило ему
удовольствие.
Маленький послушник Неревен, скучая и кашляя в темных покоях
королевского замка, подробно докладывал о поведении и окружении Арфарры.
"Я не знаю, что он хочет, - писал Неревен, - потому что он сам этого
не знает. Говорил вчера городской головке: "Запретим на Весеннем Совете
всякую войну и сделаем государство всемогущим!" Его спросили: а что, мол,
такое, всемогущее государство. Он и говорит: "В законах Иршахчана сказано,
что во всемогущем государстве нет ни бедных, склонных к бунтам, ни
богатых, склонных к независимости. А я говорю, что во всемогущем
государстве бедняк не опасается за свою жизнь, богатый - за свое
имущество".
Но больше всего писал Неревен о семи купцах из Западной Земли,
явившихся по весне в Ламассу. "Понятливы, но дики. Никаких ремесленных
изделий с собой не привезли, только золото, камни и слоновую кость, и
китовый ус, и меха. Камни обработаны не лучше, чем в империи пятьсот лет
назад, у мехов выделка грубая, как аломская. О брошенных городах империи
говорят, как о городах богов, хотят потому в ойкумену и даже амулеты носят
такие, как пятьсот лет назад - в западных городах. Господин Даттам берет
их с собой в ойкумену, хочет торговать с западом, Арфарра ему не
препятствует и считает их лазутчиками".
Секретарь Бариша ничего не знал об упавшем корабле. Он, однако, был
поражен тем, сколько написал мальчик о чужеземцах: у мальчишки был вообще
отменный нюх на истинное.
Бариша обдумал сообщение послушника. Так вот отчего господин Даттам
вздумал просить монополию на заморскую торговлю! Монополию экзарх уже
предоставил: однако, услышав это сообщение, пожалуй, может и
рассердиться...
Бариша воспользовался тем, что настоятель храма Шакуника был в городе
и поговорил с ним о торговцах. Настоятель храма очень ценил в Барише его
преданность экзарху и его тонкий вкус. Никаких денег! Настоятель подарил
Барише картину с клеймом гениального мастера прошлого столетия и старинную
математическую рукопись седьмого века. Бариша согласился, что ничего
плохого, конечно, не будет, если обождать с сообщением о чужеземцах до
приезда Даттама: пусть хитрый торговец сам оправдывается перед экзархом.
Вечером Бариша ужинал у наместника Рехетты в павильоне на берегу
пруда, именовавшегося Малым Океаном. Великий Океан находился в государевом
дворце в столице. Бариша пил одну чашку за другой и думал, что пятьсот лет
назад племена по ту сторону земли меняли изумруды на дутое стекло, - а
теперь вот шлифуют изумруды сами. Поклонялись людям из морских саней - а
теперь вот приплыли на восток сами.
"А ведь это - как знамение, - подумал Бариша. - Как говорит Арфарра:
в истинном государстве вещи соответствуют именам: ойкумена - должно
значить весь мир... Миру снова тесно в своих границах, как набухшему
зерну. Было же пророчество о вестниках нового солнца, приходящих с запада.
Не все же пророки, в конце концов, лжецы и провокаторы", - думал Бариша, и
глядел на огромного, рыхлого наместника. Тот тихонько урчал, давил пухлыми
пальцами рябьи косточки и кидал их, по своему обыкновению, диковинным
шестиглазым рыбам в Малом Океане - единственным живым существам, о которых
бывший Небесный Кузнец, судя по донесениям, готов был заботиться день и
ночь... "Как, однако, задержалось донесение, - думал секретарь, почему-то
с тайной досадой, - давно пора и третьему быть..."
2
Прошло две недели: наступил первый день Шуюн. Два события произошло в
этот день: экзарх Варнарайна, наследник престола, вступил в центр мира, в
Небесный Город: бродили по улицам самодвижущиеся черепахи, спустились с
неба боги, подобные мудрым словам указов.
В этот же день караван храмового торговца Даттама пересек реку о
четырех течениях, принес положенные жертвы и остановился у узлов и линий
девятой заставы. И было это на самой границе ойкумены, где горы стоят на
полпути к небу, где летом бывают метели и где даже время течет по-другому,
и один день службы засчитывается за три.
Люди из каравана и охрана заставы сварили в котле быка, накормили
богов запахом, а мясо съели сами. Люди из каравана рассказали людям с
заставы о том, что случилось на Весеннем Совете: и как король сначала
объявил войну экзарху Харсоме, а через день признал себя его вассалом, и
как заросла в храме трещина, прошедшая через сердце Золотого Государя, и
как гнев Золотого Государя уничтожил город Ламассу, вознамерившийся
противиться стране Великого Света, и как советник Арфарра и советник Клайд
Ванвейлен убили Марбода Кукушонка, и многое другое, столь же поучительное.
- Так что же? - сказал один из стражников. - Мы уже и не застава?
Была гора на краю мира, стала Государева Гора в центре провинции?
Господин Гайсин, начальник заставы, встретил караван в великом
смущении.
Три года назад господин Гайсин надзирал за гончарным производством.
Как-то раз секретарь Бариша принес экзарху его отчет и расставил везде
красные галочки.
- Этот человек жаден и очень неумен, - сказал экзарх. Бариша
возразил:
- Все берут. Его накажешь - другие встревожатся.
Экзарх сказал:
- Это неважно, откуда человек берет деньги. Важно, что он с ними
делает потом. Надо поставить Гайсина на место, где его пороки
способствовали бы не только его личному обогащению, но и всеобщему благу.
Но, конечно, Бариша был прав насчет того, что у экзарха не было
привычки пугать людей, потому что чиновник с перепугу, что его когда
хотят, тогда и посадят, начинает вытворять вовсе неизвестно что.
И вот, спустя неделю после этого разговора, зашел господин Гайсин в
сад при малой городской управе, и видит: к коньку малого храма привязана
маслобойка, у маслобойки сидит молоденькая служанка и качает маслобойку,
как колыбельку. Господин Гайсин понял, что дурочка только что из деревни,
потому что кто же в таком месте сбивает масло? А вокруг, как положено,
спеют персики и сливы, виноград уже наливается бирюзой и яшмой, нежный
пруд с уточками и селезнями, мостики с бронзовыми перилами перекинуты
подобно радуге. Вечереет, и дневная жара спала, и воздух напоен ночными
ароматами.
- Ах, - говорит Гайсин, - какой прекрасный сад! Хотел бы я быть
белкой, чтобы порезвиться в его ветвях!
А новая служанка ничего не говорит, только качает колыбельку.
- Ах, - говорит господин Гайсин, - как прекрасно это озеро, поистине
подобное небесному озеру! Хотел бы я быть удочкой, чтобы ловить рыбу в
этом озере!
А новая служанка ничего не говорит, только качает маслобойку и
краснеет.
- Ах, - говорит господин Гайсин, - как прозрачен этот ручеек! Я хотел
бы быть мостиком, чтобы изогнуться над ним.
Тут новая служанка, не переставая качать колыбельки, говорит:
- Ах, сударь начальник, не подобает заниматься такими делами в таком
месте.
- Гм, - говорит господин Гайсин, - однако это ты права! - И даже
поразился такой тонкости в суждениях.
- У меня, - говорит девица, - есть домик в Нижнем Городе, а садик при
нем - не мой. И если бы этот садик был мой, я охотно пустила бы вас им
полюбоваться.
В общем, уговорились они, что вечером господин Гайсин осмотрит садик
в Нижнем Городе.
Садик ему понравился, он в садике нагулялся вдоволь, и рыбы в озере
наловил столько, что удочка его совсем устала, и повадился он в садик
каждую ночь.
И вот через месяц, на рассвете уже, слышит - в дверь стучат.
- Беда, - шепчет женщина, - ведь это мой благоверный отыскал меня в
городе.
Оглянулась: в комнате ширма, циновки, два ларя: большой и маленький.
- Лезь, - говорит - в большой ларь.
Гайсин полез, ни жив, ни мертв, глядит в щелочку: вперся деревенский
мужик, ноги как пень, нечесаный, с солеными пятнами на рубахе, глядит на
стенку, а на стенке - зеркальце, подарок Гайсина.
- Ах ты, - говорит, - сука, спуталась, в город утекла!
Тут они стали ругаться страшно, вся улица сбежалась.
- Ладно, - говорит эта деревенщина, - ты мне, порченая, не нужна -
пошли к судье на развод и добро делить.
А какое добро? Чугун, да медная ложка, да два резных ларя. Мужик все
это подцепил, на телегу - и в суд. Гайсин лежит в ларе ни жив, ни мертв,
нагишом, и молится, чтобы ларь на людях не открывали. "Хорошо, - думает, у
нас не варварские обычаи, не публичный суд".
Вот их развели. Мужик вцепился в большой ларь и кричит:
- По справедливости большой ларь мой, а ты бери малый.
А женщина полезла ему в глаза, визжит:
- По справедливости большой ларь мой, а ты бери малый!
А Гайсин лежит в ларе ни жив, ни мертв, потому что он узнал судью по
голосу, и думает: "Лучше бы у нас были варварские обычаи, чем попасться
господину Арфарре". Потому что Гайсин знал, что Арфарра плотской мерзости
в чиновниках не терпел.
Тут судья рассмеялся, подозвал стражника и говорит:
- Если по справедливости, - так руби оба ларя пополам, и дай им
поровну.
Тут уж господин Гайсин не выдержал, выскочил из ларя, нагишом.
- Смилуйтесь, - кричит, - больше не буду! Готов хоть в село ехать, -
однако не докладывайте экзарху, а пуще - жене!
Арфарра так разгневался, что кровь пошла со лба. Прогнал мужиков,
велел принести Гайсину одежду и сказал:
- Вы, я вижу, такой человек, который и в деревне порожний сад найдет.
Пишите: сознавая ничтожность, прошу назначить начальником девятой
заставы... И если, - добавил Арфарра, - замечу какое упущение по службе...
И вот третий год господин Гайсин жил на пограничной заставе и,
действительно, за эти три года набеги на границу прекратились совершенно.
В чем тут было дело?
В том, что господин Гайсин был неумен и корыстолюбив.
Границу защищали горы, искусственные валы и сторожевые вышки: "линии
и узлы". Смысл "узлов и линий" был, конечно, вовсе не в том, чтобы
препятствовать вторжению войска. Варвары - это было не войско, а просто
разбойники из-за границы. Налетит десяток-другой, награбит и поскорее
спешит с награбленным обратно. Вот тут-то и приходили на помощь "узлы и
линии". С "узлов" извещали о нападении, а пока варвары, нагруженные
поклажей, копошились у валов, спешили люди из военных поселений, отбирали
награбленное и брали заграничных разбойников в плен.
Эффективность системы сильно повышалась, если пограничникам обещали
третью часть отобранного, и сильно падала, если пограничники сговаривались
с варварами.
Гайсин, как и предполагал экзарх, был неумеренно корыстолюбив и
преследовал всякого налетчика; и чрезвычайно неумен, ибо никак не мог
взять в толк, что если ловить рыбу сплошным бреднем, то на следующий год
ловить будет нечего.
Так все и было по любимой поговорке экзарха: корова черная, да молоко
белое.
Итак, господин Гайсин, в самом смятенном состоянии духа, проверял
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг