- только публичные казни.
- Ну все равно! Клайд Ванвейлен еще не очнулся?
Даттам, однако, не расслышал последнего вопроса и спросил:
- А где обвинитель Ойвен?
Обвинитель Ойвен говорил в серединной зале, и Даттам долго и
внимательно слушал его из-за колонны.
Киссур Ятун стоял рядом и глядел, нет ли каких упущений в убранстве:
челядь крепила красные траурные ленты к рукоятям мечей, развешанных по
стенам, раскрывали окна, чтоб духи ходили свободно.
- А что это, - спросил Даттам минут через двадцать -
"делопроизводитель"?
Киссур Ятун молчал озадаченно, потом сказал:
- Ну, - писец, секретарь... Как это вы не знаете? Брат мой был прав,
надо поделиться властью с горожанами, пусть действительно, помогают.
Даттам послушал и спросил опять:
- А что, говорят, ходили к Золотому Государю и тот напророчил городу
гибель, если будет рыпаться. Обвинитель Ойвен не боится гнева богов?
Киссур Ятун обиделся даже:
- Если, - сказал он, - бог и разгневается, то из-за лиц более
достойных, чем судейский крючок.
Даттам страшно осклабился в полутьме и сказал:
- Да. Я всегда думал: если за что кара божья и падет на эти места, -
так это за вашу бесовскую гордость. И это будет ужасно смешно, если боги
покарают вас за обвинителя Ойвена.
Даттам попрощался с мертвецом и уехал, пообещав известить немедленно,
если проснется Ванвейлен.
Уже вечерело. По всему Мертвому городу зажигались костры, пели,
варили ужин. Особенно много костров было в удобном старом русле. Даттам
ехал, не торопясь и спокойно дыша.
- Вы что-то выяснили? - спросил его монах-спутник, отец Адрамет.
- Да, - рассмеялся Даттам, - я выяснил, что мне больше всего не
нравится в замысле Кукушонка.
Вечером во дворец явилась делегация граждан Ламассы. Возглавлял
делегацию обвинитель Ойвен.
Обвинитель Ойвен был, в целом, счастлив. Он был верным учеником
Арфарры и всегда знал, что интересы богатых и бедных в городе
противоположны. Теперь он, однако, обнаружил, что они могут быть
объединены в благородном деле защиты независимости, и, что еще важнее,
объединить эти интересы должен он, Ойвен.
Он не мог простить ни советнику Арфарре, ни советнику Ванвейлену двух
вещей: того, что это Ванвейлен, а не Ойвен выступал от городского
сословия; и того, что советник Арфарра запретил ему иметь собственную
охрану. Что приказ исходил от Арфарры, а не от Ванвейлена, - в этом
гражданин обвинитель ни мгновения не сомневался.
Теперь у Ойвена была собственная охрана. Он думал о том, что, если бы
Даттам вздумал бить его по щекам сейчас - нашлось бы кому заступиться.
Услышав о случившемся в Золотой Горе, Ойвен позвал к себе сыщика Доня
и сказал тому, что, если хоть одна балка в городском доме советника через
три часа будет цела - пусть Донь пеняет на себя. Услышал о разграблении
дома и окончательно уверился, что Ванвейлен заманил Марбода Кукушонка в
ловушку, потому что мнение народное не может ошибаться. Его, однако,
чрезвычайно раздражала косность, с которой народ пытался отрицать участие
Арфарры в этом деле.
Итак, обвинитель Ойвен стоял перед Арфаррой-советником.
Он заявил, что Марбод Кукушонок убит, но дело его живо. Что граждане
Ламассы и свободные люди страны требуют суда над убийцами Белого Кречета.
Что выборный совет при короле-вассале еще более необходим, чтобы сохранить
древнюю автономию городов, и что до того, как соберется выборный совет,
власть должна принадлежать комиссии по его избранию, составленной из
рыцарей и граждан Ламассы, с ним, Ойвеном, в качестве делопроизводителя.
Идея комиссии была личной идеей Ойвена, и он особенно гордился словом
"делопроизводитель", потому что и в замке Кречетов, и в городской ратуше
не нашлось охотников на должность с таким названием.
Советник Арфарра слушал молча. На нем был тяжелый, бирюзовый с
золотыми пчелами, плащ государева посланца. В руке он держал золотой
гранат. Курильницы из золоченной бронзы за его спиной имели форму крыльев.
Над его головой вставал огромный купол, расписанный с точным соблюдением
традиции, Небесным Городом, Садом, Океаном и Свитком, и советнику Арфарре
не нравилась эта роспись за ее противоречивость. Потому что, хотя в боге
могут быть соединены самые противоречивые вещи, наши высказывания о боге
не должны содержать противоречий.
Обвинитель Ойвен и прочие делегаты стояли в строгих черных кафтанах и
плащах с капюшонами. Капюшоны были, из уважения к хозяевам, откинуты, и
лица цеховиков были взволнованные и красные. Арфарра усмехнулся и спросил:
- Я слышал, что граждане Ламассы посылали сегодня в храм Золотого
Государя и узнали, что трещина в его статуе, расколовшая мир и прошедшая
через сердце каменного идола, срослась, но что она раскроется вновь, дабы
поглотить всех, кто осмелится противиться небесной воле.
Обвинитель Ойвен возразил, что ставит свободу выше гнева богов, и
готов ему подвергнуться ради общего блага.
Тогда Арфарра-советник попросил позволения говорить с ним наедине.
Ойвен отказался наотрез.
Тогда представитель империи Арфарра приказал удалиться всем, кроме
городских делегатов, и в приемном зале, кроме него и обвинителя, остались
только бургомистр, городской судья и шесть цеховых мастеров.
Арфарра сказал:
- Я знаю, обвинитель, вы ненавидите меня, а вы, остальные, боитесь
моего влияния в городе. Ваша комиссия нужна вам лишь для того, чтобы
избавиться от меня. Я предлагаю большее: вы можете отдать меня под суд за
убийство Марбода Белого Кречета, но - от имени экзарха Варнарайна.
Бургомистр и другие, люди благоразумные, посовещались и согласились.
Обвинитель Ойвен стукнул по столу кулаком и вскричал:
- Народу нужна свобода, а не суд над предателями народа!
Обвинитель Ойвен обладал драгоценным качеством народного вождя: он не
только увлекал людей, но и сам увлекался, и при этом действовал совершенно
бескорыстно, если под бескорыстием разуметь забвение своих первоначальных
интересов.
Тогда Арфарра, в шитом плаще государева посланца, упал в ноги
обвинителю Ойвену и закричал:
- Смилуйтесь над городом! Верьте пророчествам! Вы обрекаете его на
гибель!
Обвинитель Ойвен запрокинул голову и расхохотался.
Арфарра встал, взял из рук обвинителя городское прошение, разорвал
его и бросил клочки на пол.
- Я буду молиться, - сказал он, - чтоб Золотой Государь пощадил
город. Молитесь и вы, чтобы утром мы все узнали, что выше - городская
свобода или гнев Золотого Государя.
Делегация вернулась в город, а советник Арфарра заперся в своих
покоях. Впрочем, не один, а распоряжаясь. Подошел час третьего прилива,
над городом взошла вторая луна, - советник велел оседлать коня и уехал
один.
Через час часовой из надвратной башни в замке Кречетов пришел к
Киссуру Ятуну и сказал:
- Господин, к замку едет человек в бирюзовом плаще с золотыми
пчелами, и он совсем один.
Киссур Ятун побледнел и сказал:
- Непростому испытанию подвергает нашу честь Арфарра-советник, и он
за это потом заплатит.
Когда советник Арфарра въехал в раскрытые ворота замка, все там было,
как три часа назад, только женщина уже переоделась. Погребальные столы во
дворе заложили вязанками и засыпали всяким добром. Женщины несли свои
украшения, мужчины - лучшие одежды, и многие отдавали последнее. Все
говорили, что не помнят такого хорошего костра.
Арфарра-советник спешился, и по знаку Киссура Ятуна у него взяли
коня, хорошего коня, игреневого, с широкими копытами, короткой спиной и
длинным хвостом.
Арфарра-советник подошел к мертвому и стал на него глядеть. Тот был
все так же хорош собой, а руки в боевых кожаных рукавицах держали на груди
старый хороший меч Остролист, с рукоятью, увитой жемчугом, и желобком для
стока крови вдоль клинка.
Киссур Ятун и Шодом Опоссум стояли по правую и левую руку от Арфарры,
взявшись за рукояти мечей, и было ясно, что они не пощадят того, кто
осмелится тронуть гостя.
Арфарра-советник стоял четверть часа, и когда он понял, что никто в
замке не решится напасть на гостя, даже горожане, он склонил голову и
повернулся, чтобы идти.
Тут, однако, один из юношей дома довольно громко сказал, что, верно,
гость так торопился попрощаться с мертвецом, что и погребальный дар забыл.
Арфарра-советник усмехнулся, поискал глазами, - однако, у него и в
самом деле ничего при себе не было. Тогда он снял с себя бирюзовый плащ
государева посланца, затканный золотыми шестиугольниками и пчелами меж
веток и листьев, и пояс из черепаховых пластинок с яшмовой личной печатью,
присланной экзархом Варнарайна, и бросил плащ и пояс на вязанку к ногам
Марбода. А сам остался в простом зеленом паллии.
Потом он повернулся и ушел, и никто его не задерживал.
Арфарра-советник вернулся во дворец и заперся в розовом кабинете. Там
он сел за столик для "ста полей", и расставил фигурки так, как в последней
партии, что он играл и не доиграл с Клайдом Ванвейленом. Он стал
прикидывать, чем могла кончиться партия. Но, по правде говоря, было видно,
что советник выигрывал и так и так. Клайд Ванвейлен был очень хорошим
игроком и отлично знал нынешние правила игры. Однако историю игры он не
знал, и, сколько Арфарра-советник ему ни растолковывал, тайных
соответствий не чувствовал.
Тут скрипнуло потайное зеркало, и в кабинет вошел Даттам.
- Что с вами? - спросил Даттам.
- Так, - ответил Арфарра, - задумался над ходом.
- Поглядите на себя в зеркало, - сказал Даттам.
Арфарра подумал, что, наверное, опять кровь на лбу, подошел к зеркалу
и увидел, что волосы у него поседели.
- Это я, наверное, в замке Кречетов перепугался, - сказал Арфарра. -
Однако, я хочу поглядеть на город. Посветите мне.
- Я вам не прислужник - носить светильники.
Тогда советник Арфарра сам взял большую посеребренную лампу, увитую
виноградными кистями и листьями, раздвинул дверь и пошел по наружной
галерее. Даттам вышел с ним. В лампе, надо сказать, нужды не было: ночь
была светлая, в Мертвом городе повсюду горели огни, и во дворе замка Белых
Кречетов пламя костра вздымалось выше стен.
Арфарра-советник поднял лампу и этак помахал ей, вверх-вниз. Потом
Арфарра вернулся в кабинет, а Даттам остался в галерее.
Этой ночью стало ясно, что милость неба и вправду на стороне империи:
потому что не успел как следует разгореться погребальный костер Марбода
Белого Кречета, как далеко-далеко сделался вихрь и гром, налетели голубые
мечи, закружились оранжевые цепы, накинулись на дамбу в верховьях и стали
ее трепать и мять.
Весь собранный паводок хлынул в старое русло, подметая людей, палатки
и недавние постройки. Этого, однако, было мало. Наводнения в Ламассе
раньше случались часто, и сам город был всегда от них в безопасности. Тут,
однако, божья рука расчислила поток так, что волна прошла через залив,
ударилась об один берег, о другой, поднялась к западной городской стене и
смыла берег вместе со стеной и примыкавшей к ней городской ратушей.
Этой ночью от воды погибло много всякого добра, хотя некоторые из
вассалов Белых Кречетов хвастались, что от погребального огня Марбода
Белого Кречета добра погибло еще больше.
Наутро в городе был мятеж: народ почему-то решил, что во всем виноват
обвинитель Ойвен, его выпихнули на мостовую, а остатки вечером снесли с
повинной к королевскому замку.
Что же до Арфарры-советника, то всему на свете, даже народному
доверию, приходит конец. И хотя все соглашались, что Арфарра-советник
достойный человек, все же, как ни крути, это он построил дамбу, которую
разрушил Золотой Государь. Большинству казалось, что, если бы советник не
был одержим ложной жалостью и положил в основание дамбы строительную
жертву, то дамба была бы Золотому Государю не по зубам.
Горожане и рыцари вместе явились с повинной к королевскому замку, и
король принял от них их прежние прошения и сжег, не преступая полагающихся
церемоний. Киссур Ятун и Шодом Опоссум, однако, бежали с немногими
приверженцами в Золотой Улей, на лодках, и там впоследствии погибли очень
достойно.
А горожане, будучи людьми рассудительными, согласились, что Золотой
Государь, был, без сомнения, прав, потому что если бы началась война и
осада города, то результат был бы тот же самый, а людей и имущества
погибло бы несравненно больше.
Клайду Ванвейлену никто не сказал, что горожане собрались-таки
бунтовать, и он думал, что со смертью Кукушонка все кончилось. Впрочем, он
думал мало, а больше лежал в забытьи. Ночью ему мерещилась всякая жуть.
К полудню он проснулся, и монашек у постели сказал ему:
- Чтой-то вы, господин советник, живой или мертвый ночью по балкону
бегали?
Клайд Ванвейлен встал с постели, поглядел в окно на галерею и увидел,
что, оказывается, все ночное было не сном, а явью.
Ванвейлена опять уложили в постель, а скоро к нему явились господин
Даттам и Сайлас Бредшо.
Ванвейлен поглядел в сторону занавешенного окна, за которым полгорода
смыло наводнением, и спросил:
- Это что: начало власти империи?
- Нет, - ответил Даттам, - это конец власти Арфарры. Завтра я уезжаю
в империю, потому что то, что происходит в империи, важнее того, что уже
произошло здесь. И я беру Арфарру с собой, потому что господин экзарх
считает, что он здесь больше пользы не принесет, и сейчас при короле будет
другой человек.
Что же до вас, господин Ванвейлен, - я вас также беру в империю. Дом
ваш сожжен, и корабль вчера утонул. А главное - все считают вас убийцей
Марбода Кукушонка.
Разубедить их в этом будет весьма сложно, при таких несомненных
доказательствах, как сгоревший дом и разбитый корабль, и я не дам в этой
стране за вашу жизнь, - Даттам прищурился, - даже монетки из глупого
серебра.
Поздно вечером, в час совершенно неожиданный для поездки, господин
Даттам выехал из дворца к Голубым Горам. Через пять дней быстрой езды
нагнали караван, а еще через неделю достигли горных перевалов и пришли к
порогу страны Великого Света. Двое, однако, людей в караване не видали ни
разу друг друга, потому что не поднимались с носилок.
Клайд Ванвейлен так и не видел летних дорог и зеленых полей, потому
что все никак не мог оправиться от отравы, и еще сильно простудился,
пролежав два дня на холодном камне.
Что ее до советника Арфарры, который тоже был в забытьи, то тут
понятного было мало: ведь его никто не трогал и ничем не поил, и все свои
решения, до самого последнего мига, он всегда принимал сам.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг