заплакала:
- Такие вещи на глазах Парчового Старца добром не кончатся.
Господин Хариз отобрал у нее занавеску и говорит:
- На небе, как на земле! Бужва слушается секретарей, секретари
слушаются взяток. Он за золото не то что мои грехи покроет - он воду
молоком сделает.
Гости усомнились. Хариз стал смеяться:
- Вы думаете, только этот смутьян, которого завтра казнят, умеет
колдовать?
Тут все стали просить Хариза показать свое умение. Хариз говорит:
"Хорошо". Принесли пять связок золотых государей. Хариз написал указ,
предписывающей воде стать молоком и завернул в указ золото. Потом подозвал
девицу Шайму и велел ей все это кинуть с островка в пруд.
И надо же было такому случиться: девица пожалела, что деньги пропадут
напрасно, и тайком сунула две связки в рукав.
Вода зашумела, забелела... Кто-то зачерпнул ковшом и засмеялся:
- Что за шутки! - говорит. - Это сыворотка.
Судья рассердился на Бужву:
- Ты чего меня позоришь перед гостями? Я тебе и так втрое больше дал!
Отдавай деньги обратно.
Однако разве Парчовый Старец, взяв, отдаст? Пьяные гости стали нырять
в воду, надеясь выудить деньги, да не тут-то было. Кто-то вспомнил про
Рехетту:
- А вот кому надо велеть нырнуть за деньгами!
Гости усомнились: не сбежит ли? Хариз заверил присутствующих:
- Никакой опасности нет! Колдун, будь он хоть трижды искусен, не
может перелететь за казенную стену! Три месяца назад его племянник в
столице воровал златой гранат. По воздуху - пролетел, а через казенные
стены пришлось пропуск показывать.
Привели небесного кузнеца. Судья кричит:
- Мы тут спьяну Бужве взятку дали, отбери у Бужвы взятку! Отберешь -
помилую.
Колдун улыбнулся, встряхнулся: веревки поползли с него, как гнилое
луковое перо. Одна взметнулась: к островку лег радужный мостик. Рехетта
перебежал по мостику и нырнул прямо в рот Бужве. И тут же статуя начала
расти, расти, вот она уже выросла выше ограды, вот начала клониться на
сторону... Тут Хариз протрезвел и закричал:
- Рубите! Уйдет за казенную стену, уйдет!
Набежали стражники, стали рубить топором статую Бужвы!
Тут загремел гром, заходили волны, небо покрылось тучами, стены
управы поползли как плоть с костей мертвеца. Статуя пропала, а сквозь
стены запрыгали молодцы с огненными крючьями. Девицы, однако, увидели, что
это не люди Парчового Старца, а подмастерья Белого Кузнеца. Во-первых,
одеты были точь-в-точь как на стенах кузнечного цеха, а во-вторых, ни
женщин, ни золота не тронули, а стали рубить стражу, как капусту. Судью
подтащили к алтарю Бужвы и оттяпали серебряным крюком голову. Господин
Хариз испугался, прыгнул в пасть кувшину, - кувшин зашатался и взвился к
луне. А больше в ту ночь никто из казенных людей не спасся.
Снова сделался гром - и кузнецы пропали.
Слушатель! Ты, конечно, не поверишь, что небесный кузнец раскрошил
стены управы. Потому что если в священном сосуде прогоркло масло, то масло
выливают, а сосуд наполняют вновь. Но какой безумец разобьет сосуд, вместо
того, чтоб вылить масло? Если в управе завелись казнокрады, разве бог
разобьет стены закона? Нет, он покарает казнокрадов. А колотить за этакое
дело стены управы - это все равно, что разбивать сосуд за то, что в нем
прогоркло масло.
А дело было вот в чем: неделю назад в город вернулся Даттам. Он-то
колдовать не умел, но в цеху к нему пристали: освободи-де Рехетту, иначе
заявим на тебя властям. Тогда Даттам велел достать ему оливкового масла,
вылил его в котел, нагрел с окисью свинца, перегнал, смешал с кислотой,
какой в цехе травили офорты и разлил по горшкам. Эти-то горшки Даттам
велел заложить под казенную стену, и он же велел заговорщикам натереть
мечи фосфором.
Девицы поняли, что спрашивать будут с них, разбежались, кто куда,
разнесли весть о случившемся по всем деревням. Разнесли они весть и о
записке, приколотой в ту ночь Даттамом к трупу убитого судьи: "Насилие по
отношению к негодяю - не преступление, но заслуга перед Небесами".
Страшные слова!
Кроме того, в день Куюн начиналась ярмарка: крестьяне наутро
скопились у управы, расхватали лопнувшие камни и потом продавали их везде,
как талисманы. Продали столько, что если бы их сложить, то стена бы вышла
до самого неба.
Так началось восстание Небесных Кузнецов.
От себя же прибавлю так. Вначале, когда мир находился в гармонии, и
все пять путей были праведны и просторны, никаких демонов и колдунов не
было, а были только боги. Потом, однако, вся эта нечисть выросла, как
гриб-навозник, на непохороненных грехах.
Если бы чиновники не бесчинствовали и царедворцы не обманывали
государя, разве решились бы простые люди на мятеж? Разве можно мутить око
Бужвы?
Через две недели повстанцы взяли Охряный Посад. Не бесчинствовали.
Зерно раздали голодающим. Однако, пока стояли в посаде, войско их возросло
на шесть тысяч человек, и зерна на всех не хватило.
Даттам обложил город Суену и предложил епарху Суены сдаться. Тот
ответил: "Дело крестьян - копать землю, а воевать они не умеют". Тогда
Даттам сказал: "Ну что ж, старый черт, я тебе накопают погибель", и раздал
войску лопаты, отвел воду от западной стены, заложил под стену бочонки со
слизью и взял город.
Епарх Суены сказал Даттаму перед смертью:
- Если бы крестьяне так копали оросительные каналы, как они копали у
западной стены, - так вся провинция была бы и без тебя, колдун, сыта...
Горожане Суены стали на сторону бунтовщиков и охотно указывали им на
богатые дома. Слухи о богачах, гноивших зерно, чтоб сбыть его потом на
черном рынке, оказались преувеличенными: зерна нашли триста иршахчановых
горстей.
Зерно раздали народу. Много грабили. Правительственных войск не было.
Состоялся совет. Бажар сказал, что Рехетта должен надеть нешитые
императорские одежды и взять в руки золотой гранат, по примеру Аттаха и
Инана. Надобно сказать, что среди простолюдинов в Варнарайне есть вздорное
суеверие, будто государь Аттах - не воскресший сын Золотого Государя, а
добывал в детстве устриц и крабов. Что же до государя Инана, - он хоть и
родился в пастушеской семье, но из золотого яйца. Но Рехетта отказался
провозглашать себя императором и сказал:
- Народ чтит династию. Если мы призовем к ее свержению, то люди
решат, что мы стремимся к власти. Надо призывать к восстановлению
справедливости, и, уничтожая богачей и казнокрадов, всячески подчеркивать
свою верность императору. Тогда люди решат, что мы бескорыстны. Государь
Иршахчан повелел, чтобы в мире не было ни богатых, ни бедных, и пока
соблюдали его законы и церемонии, повсюду текли реки масла, и земля давала
тринадцать урожаев в год. Следует всячески обещать народу, что, как только
мы уничтожим богатеев, земля станет давать эти тринадцать урожаев, а
нынешний голод объяснять происками богатеев.
Даттам поглядел, как слушали Рехетту, и подумал:
"Вот сидят неудачники и считают меня за своего, потому что я тоже -
неудачник. Вот сидят неудачники с блаженной улыбкой на лицах и собираются
править ойкуменой..."
Даттам сказал:
- Нам надо управлять освобожденным областями. А как это сделать, если
у нас нет чиновников? Надо временно предоставить избранникам общин право
суда и управления. Так мы избегнем обвинений в своекорыстии и докажем
верность императору. Кроме того, как только мы возьмем столицу провинции,
мы может собрать туда всех выборных, и бьюсь об заклад, что эти общины,
хлебнув свободы, навсегда станут на нашу сторону!
Рехетта возразил:
- Мы не вправе заставить разоренный народ тратиться на какие-то
выборы и переезды!
- Народ жаждет справедливости и свободы, - сказал Бажар, - а галдеть
на сходках ему нужды нет.
А на самом деле оба подумали одно: если народ соберется на сходку в
столицу провинции, он на этой сходке выберет вождем Даттама...
В это время распространилось такое суеверие: скоро будет время
Небесного Кузнеца, и земля будет гладка, как яйцо, и чиста, как государевы
помыслы. Доживут, однако, лишь праведные. Нынче же - время великих
бедствий. Богатых и бедных уже нет, но есть праведные и неправедные. Как
истребят неправедных - бедствия окончатся.
Праведные шли к Небесным Кузнецам. Красили брови и становились
невидимы. Услышав, что повстанцам не хватает железа, приносили с собой
железные монеты. Все равно Рехетта обещал восстановить справедливость и
отменить деньги. Верили, что чародеям это под силу. Многие чиновники стали
переходить на сторону восставших.
Приходили и из других областей, из числа обойденных и униженных. У
Рехетты было зеркало - только взглянет, - и сразу отличит человека
искреннего от лазутчика. Не ошибся ни разу.
В шестом месяце Даттам подошел к столице провинции Анхель. Никто не
думал, что Даттам так быстро переправится через реку, потому что наместник
сжег все лодки.
Но в Харайне крестьяне возят масло в деревянных долбленых кувшинах,
затыкая их так прочно, что кувшины, связанные бечевой, сами плывут по воде
вслед за лодкой, и вот эти-то кувшины наместник не догадался сжечь, так
как никогда не видал, чтобы кувшины использовались вместо лодок. А Даттам
конфисковал кувшины и навел из них сплошной мост, укрепив их якорями на
воде и насыпав сверху сучья и хворост.
В Анхеле были двухгодовые запасы продовольствия для всей провинции, и
повстанцам надо было взять город до прихода войск и до зимних дождей.
Больше продовольствия было добыть неоткуда. Те крестьяне, которым государь
совсем недавно приказал сеять рис вместо винограда и справлять рисовые
праздники, почти все сражались в их войсках.
Наместник разорил окрестные поля, свез все, что можно, в город,
вырезал тех, кто по доносам, сочувствовал разбойникам. Наместник был
безбожником, но вывесил объявления, что Рехетта колдовать не умеет, а сам
потихоньку велел распространять слухи, что у правительства колдуны лучше.
И, действительно, старая женщина, мать Хариза, многое могла. Возьмет
горшок, пошепчет, кинет уголья, - и тут же в лагере взрываются бочки с
Даттамовым маслом... Против этого колдовства Даттам был бессилен. Велел,
однако, построить деревянного идола выше городских стен: четыре рта
плюются камнями, брюхо прикрыто кожаной плетенкой, в брюхе шестьсот
человек. Еще наделали по чертежам черепах.
Воистину: машины рождаются в мире, лишенном гармонии, и нужны тем,
кто поедает людей: богачам и полководцам.
Наместник увидел идола и рассмеялся:
- У повстанцев все общее, даже щит один на всех.
И велел готовить горючий хворост, чтоб забрасывать плетенку.
В день Имень повстанцы помолились, попостились и пошли на штурм.
Деревянный идол не горел, потому что Даттам пропитал плетенку какой-то
гадостью. Вечером деревянного идола отвели. Проскакал Бажар, пустил в
город стрелу о запиской:
"Пусть-де наместник протопит хорошенько свои бани, завтра Бажар будет
в них мыться".
Наместник вздохнул и сказал:
- Если не случится чуда, завтра город возьмут.
Хариз бросился к матери. Та покачала головой:
- Это в мирное время можно было колдовать с помощью косточек, а
теперь война, бескровное колдовство на ней не поможет!
Велела привести из тюрьмы трех мятежников, иссекла их в лапшу,
набрала в рот крови, - как прыснет!
Тут же загрохотал гром, налетели молнии, - зимние дожди начались на
месяц раньше срока, и наутро колеса деревянного идола застряли в грязи.
Мятежники стали предаваться грабежу.
Среди повстанцев начались раздоры.
Правительственных войск не было.
Сам Бажар колдуном не был. Рехетта дал ему одного из небесных
кузнецов, Аюна. Как-то Бажар переправлялся через реку. Был самый дождь,
Бажар подъехал, видит: Аюн в палатке забавляется с девицей. Бажар
рассердился:
- Войско не может переправиться, а ты развратничаешь.
Аюн засмеялся, махнул рукавом: вместо девицы стал кусок бамбука.
Тогда Бажар велел связать Аюна и опустил по пояс в воду:
- Сумеешь до вечера осушить реку, - помилую, не сумеешь - казню.
Аюн реку выпил, и войска переправились как посуху. Бажар, однако, все
равно его казнил. С этого времени, говорят, Бажар и Рехетта стали
недолюбливать друг друга.
Еще объявилось суеверие: братья длинного хлеба. Говорили, что не
только имущество, но и жены должны быть общими. Сбрасывали о себя одежду,
совокуплялись на глазах у всех. Каждый из них считал богом сам себя, и
Рехетта не мог этого стерпеть, ибо считал, что богами бывают лишь
избранные. Говорили: бог не может красть, потому что богу и так
принадлежит все. Забирали добро не только у богачей, но и у бедняков,
сопротивлявшихся убивали как святотатцев.
Даттам взял отряд и загнал их в озеро. Те не защищались, потому что
веровали в неуязвимость, только кричали: "Я бог, я мир сотворил, его без
меня не будет!" Многие сильно визжали. Ну, чего ты визжишь! И отец твой, и
мать твоя отправились туда, а ты все-таки визжишь...
В деревнях священные деревья увесили в честь Мереника лентами и
трупами. Жгли ведомости и чиновников. Сотник Маршерд как-то спросил
Даттама, отчего он больше не заговаривает о совете выборных.
Даттам помолчал и ответил:
- Я хотел передать власть из рук неудачников в руки народа, а теперь
неудачники - все.
Между тем ему просто понравилась власть.
Однажды вечером Даттам услышал, как его люди пели песню о будущем. В
песне говорилось, что в будущем не будет ни твоего, ни моего. Пели так:
Там ни будет ни гор, ни равнин,
Все покроет песок золотистый,
В реках - мед, а в каналах похлебка -
Только ложку носи, не зевай.
Ну а рис будет зреть не в полях,
А в амбарах, мешках или чанах,
Там, где множатся нынче одни
Казнокрады, жучки и приписки.
Деревянная роспись карнизов
Оживет и протянется вниз
Виноградом, хурмой и орехом,
Каждый сможет сорвать и сожрать.
А кто хочет невиданных фруктов
Или нежного мяса фазана
Нарисует их прямо в пыли, -
И картинка тотчас оживет...
И надо же было такому случиться, что Даттам узнал песню: а это была
песня из древней комедии. Эта комедия была написана более чем две тысячи
лет назад одним из придворных поэтов лахельского княжества после того, как
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг