- Замолчи, Шодом, - сказал Киссур Ятун, - ты болтаешь, как пьяная
трава. И обернулся к королю:
- Король Варай Алом! Ты изменяешь обычаи королевства, притесняешь
знать и войско! Берегись! Тот, кто хочет напиться, не ссорится с ручьем,
тот, кто хочет сохранить власть, не ссорится с воинами!. Ничего хорошего
не бывает из законов, принятых поперек обычаев, натащенных чужеземцами изо
всяких заграничных книжек! Шадаурово соглашение было законом этого
королевства и осталось его обычаем, и, клянусь тем, кто соткал землю и
тварей, - ты возобновишь его!
Тут поднялся обвинитель Ойвен, и горожане закричали восторженно.
- Да, - сказал Ойвен, - славный то был закон и славные то были
времена для знати. Все королевство покрылось незаконнорожденными замками,
и всякий знатный делал, что казалось ему правильным в его глазах. В каждом
замке сидело по разбойнику, они били собственную монету и грабили путников
и крестьян, и сгоняли народ на строительство укреплений. А когда дороги
опустели, а поля поросли вереском, они кинулись к городам, и они коптили
горожан над огнем и пытали всех, у кого было имущество. Но с тех пор никто
не осмелился написать в законе, что можно безнаказанно убивать и грабить.
И вот теперь, когда король хочет оградить свободных людей от
беззаконий, - вы требуете поистине удивительного закона, - закона,
узаконивающего беззаконие! Вы ссылаетесь на обычаи! Это все равно, как
если бы пришел убийца и сказал: я убил пятерых, и десятерых, и больше, и
привык убивать и грабить, и из этого я заключаю, что законы мира не
соответствуют моим обычаям, и требую изменить законы. Но, может быть, не
миру надо менять свои законы, а убийце - свои обычаи и пути? Ибо те, кто
требует такого закона - не кто иные, как убийцы и разбойники.
- Как ты называешь благородных людей, собака! - заорал Махуд
Коротконосый.
Тогда обвинитель Ойвен засмеялся, взял со стола бумагу и начал ее
вертеть и поглаживать, всматриваясь в подписи.
- Как, - сказал Ойвен, - разве Шом Длинная Рука или Шадаур Кобчик,
или Най Полосатый или Арпеш Цалом - не знатные люди? Почему же, однако, я
не вижу их подписей под вашей бумагой? Да потому, что законы - помеха не
тем, кто охраняет народ, а лишь тем, кто грабит его. Разве король угнетает
знать? Разве он рубит им головы, как Эльсил Ятун? Разве он отбирает их
земли, как Шаакут Алом? Напротив! Когда при дворе было больше привилегий!
По всему королевству строят дома выше и лучше, у людей больше мебели,
одежды, и посуды. Приданое за женщинами стало гораздо крупней, праздники
устраивают на широкую ногу. Потому-то я и назвал тех, кто готов положить
свою голову на плаху, лишь бы возвести своеволие в закон, ворами и
разбойниками! Они идут и против короля, и против знати, и против простого
народа, ибо король и народ хотят свободы для всех, а эти - своеволия для
себя!
Неревен, стоя в толпе, внимательно наблюдал за Клайдом Ванвейленом.
Тот, явно волнуясь, снял с пальца крупный перстень и крутил его так и сяк.
Неревен давно заметил за чужеземцем эту привычку: если того что-то
занимало, - он не столько сам глядел, сколько давал глядеть перстню.
А в толпе уже кричали, чтобы король разорвал поганую бумагу. Король
встал и сделал знак обвинителю Ойвену, чтоб тот подошел с бумагой. Тот
закопошился, огибая стол, - и тут Махуд Коротконосый выхватил бумагу у
него из рук и закричал:
- Посмотрим, что скажет Весенний совет! Боги рассудят, хотим мы
свободы или своеволия!
И, наверное, еще можно было решить дело миром, - но в эту минуту
случилось необыкновенная вещь, - бумага вспыхнула синим пламенем с зеленым
кончиком и начала гореть у всех на глазах.
Тут Махуд Коротконосый сказал:
- Это ни что иное как колдовство!
Он перескочил пол, не переставая удивляться, что на нем нет соломы,
выхватил меч и ударил по Арфарре-советнику, который сидел меж зеркалами в
окружении треножников, мастерским приемом под названием "скат бьет хвостом
сбоку". И Махуду, да и всем бывшим в зале показалось, что Махуд разрубил
Арфарру на две половинки. После этого Махуд обернулся и увидел, что
Ванвейлен скачет к нему через стол с мечом, и в руках у чужеземца не один
меч, а сразу десять! Махуд не знал, от какого клинка защититься, отпрыгнул
и взмахнул наугад: меч его прорубил зеркало и застрял в потолочной балке,
и как только Махуд перерубил зеркало, в руках у Ванвейлена опять оказался
один меч.
Махуд выхватил из-за пояса секиру и кинул ее в Ванвейлена; Ванвейлен
повернулся на пятке, и секира прошла впритирку с его рукавом и вонзилась в
зазор между мраморными квадратами. Ванвейлен тут же прыгнул на нее так,
что сломал рукоятку.
Тут уж все повытягивали мечи, но стражники, привычные к подобным
сценам, схватили их за руки, а король вырвал копье у ближайшего стражника,
швырнул его на пол, вскочил на него и крикнул:
- Тихо!
Действительно стало тихо, потому что если король встал на копье
ногами, - это значит, что стража имеет право обнажить мечи. Огонь сожрал
бумагу и ушел. Киссур Ятун стоял так спокойно, что его держало всего два
человека. А Махуд встал, встряхнулся так, что пластины на панцире
захлопали друг о друга, и обомлел: Арфарра-советник сидит, как ни в чем ни
бывало, в пяти шагах от него - разбитое зеркало, а он, Махуд, вместо
Арфарры перерубил толстый витой треножник.
В толпе стоял староста цеха красильщиков, он заметил соседу:
- Вот всегда так! В спокойные времена всякая морока творится по
углам, а теперь чудеса будут в залах и на площадях.
Шодом Опоссум взял за руку Махуда Коротконосого и сказал громко:
- Посмотрим, что скажет о наших требованиях Весенний Совет.
А Киссур Ятун взглянул на короля и сказал:
- Если мой брат умрет, я устрою по нему такие поминки, что земля
станет молотильным камнем, а люди - зерном на этом камне.
И вышел, - а вместе с ним восемь человек королевских советников.
Через два часа советник Арфарра и Клайд Ванвейлен сидели в розовом
кабинете за игрой в "сто полей". Неревен примостился рядом, с вышивкой.
Хлопнула дверь: вбежал король Варай Алом и с порога закричал:
- Вы и ваши проклятые чары! Теперь я, даже захочу - не смогу с ними
помириться.
Советник опустил глаза.
- Да, - промолвил он, - до чего же некстати этот суд. Ничего нет
страшней несогласия в государстве. Теперь вам придется выбирать - быть со
знатью или с народом.
Король сел на диван и закрыл лицо руками. Он явно тосковал оттого,
что ему придется выбирать. Только теперь он осознал, как ловко обвел его
Арфарра вокруг пальца, - под предлогом борьбы против заговора знати, -
основательным предлогом, серьезным, ничего не скажешь, - натащил вдруг в
Совет городских любимцев и своих сторонников, - вон как народ в зале
радовался. Это сегодня они стояли вместе с королем против знати, - а если
завтра новый совет встанет против короля?
- О, боги! - с тоской сказал король. - Если бы я приказал вырезать
весь этот род, - так это было бы право короля. Когда ссорились Зимородки и
Беляши, королева Лина устроила пир и перебила оба рода, - и никто не
возражал, потому что только так и можно было прекратить вражду. Но
приговор горожан, вынесенный Белому Кречету... Великие боги, как они
кричали!
Арфарра поправил фигурки и сказал:
- Пусть их кричат. Это вор режет свинью тайком. А у законного хозяина
свинья визжит перед смертью столько, сколько хочет.
Король заметался. Он не был похож на хозяина, который режет свинью.
Он был похож на хозяина, который боится, что свинья его зарежет.
- Какие наглецы, - вдруг с тоской вскричал он, - небесный огонь
уничтожил их поганое прошение, а они все равно визжат! Или это был не
небесный огонь? А, советник, - это был небесный огонь или колдовство
Арфарры? - вдруг оборотился он к Ванвейлену.
- Колдовства не бывает, - вдруг сказал Ванвейлен.
Король изумился.
- Колдовства не бывает, - повторил Ванвейлен, - правда, господин
Арфарра?
Арфарра усмехнулся, поглядел на короля, потом на Неревена.
- Да, - сказал советник, - вот мой друг Ванвейлен все не хочет
поверить, что есть заклинания, которые спасают от удара мечом или
превращают бумагу в пепел. Но даже в обычном языке есть такие слова, в
которых называние действия совпадает с его совершением. Например: "Я
извиняюсь", "я поздравляю". Есть также язык магии, в котором наименование
и действие тождественны. И есть язык еще более высокий, чем язык магии -
язык закона. И когда государь говорит на языке закона, то каждое его слово
обременяет мир или спасает его. Разве может такое сравниться с любым
волшебством? Поэтому знать не любит, когда король говорит языком закона.
Король горестно махнул рукой и устремился вон.
Арфарра-советник невозмутимо расставлял на столе фигурки.
Они играли довольно долго, и вдруг Ванвейлен спросил:
- Советник, а вы не хотите поделиться со мной - как сгорела бумага?
Ойвен ее чем-то намазал, когда мял в руках?
Арфарра помолчал, потом сказал:
- Вас это не касается.
- Быть может, - сказал Ванвейлен, - это был бы выгодный обмен, - вы
бы познакомили меня с чудесами, известными храму, а я бы познакомил вас с
чудесами, известными моему народу.
У Неревена, слышавшего этот разговор, душа замерзла от страха.
Арфарра-советник, подняв голову, внимательно поглядел на своего молодого
друга и сказал:
- Чудеса храма останутся при нем.
Этой ночью король не спал: выскочил из тела серым барсуком, побежал к
океану, к скалам, изрисованным на языке богов. Пахло вонючими водорослями,
и дохлые медузы на берегу смеялись: "Глупец! Разве ты не знаешь, что
говорить на языке богов можно только у настоящего, Серединного Океана, под
Золотым Деревом? Народ - за законы, знать - за обычаи. Есть, однако,
обычай, возведенный в закон, и закон, освященный обычаями: единения и
подчинения королю - во время войны. По слову государя расцветают цветы,
рождается мир. А тут простолюдин радуется: "По слову-де государя приданого
у баб стало больше".
На следующий день утром Неревен лежал в высокой траве за кучкой
камней-покойников и глядел в глаз Шакуника на Храм Золотого Государя и
ярмарку у стен храма.
Страна Ложных Имен!
Страна, где люди собираются в назначенное место, чтобы торговать и
обманывать друг друга, и храмы покровительствуют этой торговле. И какие
храмы! Золотого Государя!
Неревен вспомнил о далеком родном селе. Нынче в деревне, как и по
всей империи, начинается Новый Год. В этот день государь берет в руки
золотую мотыгу. В этот день распускается первый лист у дуба. Птицы
откладывают первые яйца, животные спариваются, и народ засевает поля.
А в королевстве нити времени спутались и расслоились в руках неумелых
прях; в южных усадьбах золотой день уже прошел, в городе он наступил с
ярмаркой, а для знати новый год начнется с Весенним Советом.
Неревен думал о том, как вчера Ванвейлен обращался с кольцом на
пальце, и чем дальше, тем меньше ему это обращение нравилось. Важнейший
знак - как человек относится к талисманам. Для варваров талисман,
например, - вроде топора, или светильника, или раба: силу имеет, воли не
имеет, за неповиновение должен быть бит и некормлен. Ржаные корольки не
признают идолов; как может в куске дерева быть заключен тот, кому вся
вселенная мала? Учитель тоже не верит, что деревяшка может заключать дух,
однако считает идолов книгой для неграмотных. Соблюдает все обряды,
говоря, что едва начнут менять установленные порядки во имя блага, как тут
же начинают их ломать во имя зла.
Господин Даттам... Господин Даттам шутит: амулет - наилучший товар:
чем дальше от места изготовления, тем редкостней и дороже. Еще господин
Даттам уважает амулеты, потому что считает, что деньги произошли от
священных вещиц.
Но чужеземцы... Ванвейлен, хотя и не походил на дикаря, относился к
амулету, как к инструменту - вот как к шакуникову глазу.
Неревен вздрогнул и опустил трубку. Надо сказать, что с тем, чтобы
рассуждать правильно, мальчик рассуждал на вейском языке, который тут
называли языком богов, а на языке богов словечко "как", собственно говоря,
отсутствует, и всякое сравнение на самом деле означает отождествление.
Поэтому нельзя сказать: "к амулету, как к инструменту". А можно лишь: "к
амулету, на деле являющемуся инструментом".
Хотя советник Ванвейлен часто и много говорил с посланцами городов и
знатью, и с обвинителем Ойвеном, который по собственному почину
представлял интересы ламасских бедняков, - он плохо представлял себе
обычаи того дремотного крестьянского мира, который омывал, как море, стены
городов и замков, растворялся в лесах и болотах и не ведал ни времени, ни
смерти. Иногда лишь среди ближайших помощников Арфарры проносились
невероятные байки о затерянном в горах сельце, жители которого до сих пор
не знали о свержении династии Амаридов, или деревеньке на побережье, где
жители каждый год делали себе бога из меда и муки, которому они
поклонялись, а через год они этого бога съедали и делали себе нового, а
еще выше в горах жили глупые люди, у которых не было богов, а были одни
колдуны, и которые не знали ни об империи, ни о королевстве.
А между тем от этих диких людей, вооруженных каменными стрелами и
копьями, обернутыми паклей, которые они поджигали перед тем, как бросить
во врага, могло зависеть очень многое.
Особенно Арфарру интересовала та клановая система, которая была
костяком ярмарки и ради вступления в которую, - а не для купли-продажи -
приходили сюда люди на самом деле. Она представляла собой как бы
альтернативу и способу объединения знати - в рода, и способу объединения
горожан - в цехи, и она была не менее жестокой и эгоистичной. Крестьяне из
разных кланов ходили стенка на стенку только, чтобы доказать, что они -
клан.
И поэтому, когда весь этот странный народ повылез из щелей и приехал
по своим делам на ярмарку Золотого Государя, Арфарра-советник принял их с
величайшим почетом, а когда накануне открытия ярмарки выяснилось, что у
ярмарки возник какой-то спор с одним из арендаторов в Мертвом городе,
тотчас же послал советника Ванвейлена спор уладить. Советник Ванвейлен, не
торгуясь, купил у арендатора спорную землю по тройной цене, и тут же
подарил ее бывшему с ним старейшине одного из кланов-владельцев ярмарки.
От жилища арендатора Ванвейлен и старейшина Лах (которому, впрочем,
было лет сорок, - это был довольно плотный и высокий детина в желтой
рубахе, перепоясанной белым платком) - поехали к главным воротам ярмарки,
по дороге, усыпанной повозками, осликами и пешими людьми с огромными
узлами. Всадников, кроме них двоих, не было. Цеха запрещали своим членам
торговать на ярмарке. Высшая знать тоже не спешила толкаться среди
простого народа, выслушивать непременных ярмарочных шутов и платить
деньгами за то, что крепостные дают даром. На ярмарку съезжался подлый
народ из окрестных деревень да паломники к храму Золотого Государя.
Ярмарка была живым свидетельством разобщенности королевства: словно
землю нарубили лапшой, и в каждой лапшинке установили свои порядки и
гордость.
Старейшина то рассказывал Ванвейлену о сельской жизни, то возмущался
арендатором-спорщиком и городским судом, присудившим ему землю. Не надо
было покупать у него землю, а надо было поставить каналью перед судьями
ярмарки, да и велеть пройти божий суд...
Вечно господин Арфарра потворствует городским, - жаловался
крестьянин, - а ведь у нас в кланах побольше будет, чем у них в цехах. У
меня только в клане, - сто шесть половинок деревень, да треть крестьян из
приморских владений графа Арпеша, да половина крестьян из владений
Третьего Енота.
- А правда, - спросил Ванвейлен, - что на ярмарке запрещено продавать
что-либо людям, не состоящим в клане?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг