небо ракеты, три ряда унизанной шипами проволоки, на которой так страшно
умирать под шквальным пулеметным огнем, когда еще не ранен даже, но
колючки вцепились в гимнастерку или шинель, прочная ткань не хочет
рваться, а все пули летят только в тебя, даже если когда и мимо...
Все точно так же, но есть и разница! Под краем каски лоб сжимает
упругий ремешок, на котором закреплен приборчик размером с дамский
театральный бинокль. И сквозь него - не ночь, а яркие зеленоватые сумерки,
и на двести шагов все, как на ладони: столбы, проволока, бруствер, головы
часовых у пулемета, бугор блиндажа, даже этикетки развешанных на
заграждении консервных банок.
Басманов и с ним еще двенадцать бойцов ползут, вжимаясь в землю (уж
ползать-то их учить не надо, германская научила), достигают низко, у самой
земли натянутой проволоки. И не верится, что из окопов их не видно, вот же
они, рукой подать. Но сдвинь на секунду приборчик с глаз - и глухая темень
заливает все. Тучи низкие, дождь моросит.
За спиной, заглушая легкий звон разрезаемой проволоки, начинает
ежечасный, плановый, бесприцельный огонь пулемет.
Проходы сделаны, целых пять, двухметровой ширины, по внешним,
обращенным к своим позициям сторонам столбов - густые мазки специальным
составом, ярко светящимся в темноте, чтобы не сбилась с пути вводимая в
прорыв пехота.
И вот он, бруствер! Бесшумный и стремительный бросок вперед, прямо на
головы напряженно всматривающихся в ночь часовых.
Часовые - свой же брат-курсант (новое, не совсем русское слово,
раньше были "курсистки", и только) - ничего не успевают понять, хоть и
подготовка у них куда лучше той, что у красноармейцев, в чью форму, для
пущей ярости нападающих, они сейчас одеты.
Имитационный удар ножом под лопатку или спереди, снизу вверх, в
солнечное сплетение. Градом, не жалея, тяжелые ребристые гранаты в двери
блиндажей. Влево-вправо по траншее, опять же с броском гранаты за каждый
поворот и с веером трассирующих пуль от правого бедра. Условленного цвета
ракета в облака - позиция взята, путь свободен! И, не дожидаясь
подтверждения, - пошла пехота, не пошла - не твое дело, снова бросок
вперед, ко второй полосе обороны! Там-то уже проснулись, забегали,
громыхнул первый выстрел навстречу, но им по-прежнему ничего не видно, а
автомат прицельно бьет на двести шагов, уж на сто - точно, граната летит
на сорок, штурмовая группа забирает сильно в сторону от потревоженного
участка, и пока они там палят в белый (точнее - в черный) свет, двенадцать
остервеневших даже от игры офицеров перекатом через бруствер снова
сваливаются в траншею. По паре гранат еще осталось, пояса увешаны
магазинами, тридцать патронов в каждом. И все сначала.
Как у Маяковского: "Сдайся, враг, замри и ляг"!
...Уже на рассвете, когда зазеленел и заалел край едва видного за
холмами моря, к сбросившему бронежилет и каску Басманову, обсыхающему на
теплом ветерке, подсел вольноопределяющийся Лыков, девятнадцатилетний
бывший правовед, имевший несчастье или чрезмерный оптимизм вступить в полк
за месяц до эвакуации Одессы.
- Господин капитан, извините, но мне кажется, что нас готовят к
чему-то совершенно ужасному. Несовместимому с понятиями цивилизованного
человека...
- О чем вы, юноша?
- Вот эти... приборы ночного видения. Это же все равно, что убивать
спящих. Противник ничего не подозревает, а мы видим его, как днем.
Подползаем и - ножом между лопаток.
- Не понимаю вас. А когда я с наблюдательного пункта замечаю в
бинокль ничего не подозревающего противника на привале и даю команду:
"Батарея, шрапнелью, четыре снаряда беглых!" - это не то же самое? Или
когда наша разведка в ночном поиске натыкается на минный фугас?
Лыков, похоже, был поставлен словами Басманова в тупик. Он долго
смотрел красивыми карими глазами на носки капитанских ботинок, теребил
застежку ремня, пару раз вздохнул.
- Нет, мне кажется, здесь все-таки нечто другое. Вот как нельзя было
использовать газы...
- Знаете, вольноопределяющийся, вам стоит подумать, не сменить ли,
пока не поздно, профессию? Хотя... Прокурору или судье тоже приходится
решать сомнительные с точки зрения чистого гуманизма проблемы. Вы
предпочли бы остаться висеть на проволоке вместе с половиной батальона? В
Галиции я такого навидался... Утром полк штатного, в две тысячи штыков,
состава, а вечером из него делают сводную роту. Чтобы назавтра было кому
попробовать еще раз.
Но когда Лыков ушел, Басманов ощутил в словах юного идеалиста некую
странную правоту. Будто и в самом деле изучаемое оружие и способы его
применения в чем-то не соответствуют понятиям воинской чести.
- Да ну, все это совершенная ерунда, - сказал он сам себе вслух. И
постарался забыть о странном разговоре. Предпочел порадоваться, что на
третьем году дикой и бесчеловечной войны остались еще такие вот
вольноопределяющиеся, с нормальной человеческой душой.
Но какая-то заноза от разговора все равно осталась.
...Подполковник Сугорин, освобожденный по возрасту от наиболее
"крутых", как выразился Шульгин, тренировок, имел время для стратегических
размышлений. Результатами которых и поделился на очередных посиделках у
костра. Листая при этом карманный, но очень подробный Атлас мира
берлинского издания 1914 года.
- Насчет отвоевания Южной Африки у англичан, конечно, чушь собачья,
господа. А вот вариант куда более реалистический, - он ткнул пальцем в
карту Южной Америки. - Район в верхнем течении реки Парагвай. Вот весь
этот кусок, вдоль границы с Боливией. Места довольно благодатные,
приличный климат, много свободной земли. Подняться вверх по Ла-Плате,
отхватить лоскуток с половину Франции - и живи. Мобилизационные
возможности Парагвая - тысяч сорок полуграмотных метисов и неграмотных
индейцев с винтовками времен турецкой войны семьдесят седьмого года. С
тысчонку таких, как мы - воевать там долго будет некому. Да и то, если не
подкупить тамошнего президента самым российским образом. Кто желает
поспорить, господа? Недорого возьму, ужин на всех в лучшем ресторане
Асунсьона...
- Если таковой там вообще существует, - выразил легкое сомнение
Мальцев, но пари принял.
- А я, господин полковник, тоже предлагаю спорить, - вмешался
неугомонный Эльснер. - Если нашим нанимателям в самом деле нужна свободная
земля под удельное княжество, так мой вариант - не Парагвай, а Аргентина.
Климат там еще лучше, куда ближе к отечественному, и владение выйдет
попрезентабельнее. Воевать же нам все равно с кем, итог заранее
известен...
- Если не вмешаются великие державы, - слегка поправил его поручик
Давыдов.
- А сие уж не наша забота, на то начальство есть. Так спорим?
...Дня через два произошел случай, многими почти не замеченный, но
кое-кому давший новую пищу для размышлений.
Как уже говорилось, все курсанты проходили подготовку в вождении
автобронетехники. В том числе и мотоциклов - кроссовой одиночки и тяжелого
с коляской, вооруженного пулеметом. Шульгин считал, что езда на мотоцикле
имеет не только утилитарный, но и некий высший смысл как средство
воспитания бойца нового психологического типа. С ускоренной реакцией,
умением принимать мгновенные решения в нестандартных ситуациях и многими
иными полезными качествами. Большинство офицеров, и Басманов в их числе,
элементарным навыкам обучились быстро, то есть довольно спокойно могли
вести мотоцикл по дороге в не слишком пересеченной местности на скорости
сорок-пятьдесят километров в час. Однако нашлось с десяток по-настоящему
талантливых учеников, фанатиков двух колес и скорости, в основном из тех,
кто и раньше умел водить "Индианы" и "Дуксы".
Одним из таких спортсменов и был штаб-ротмистр Сумского гусарского
полка Барабашов. О нем Шульгин, почти не преувеличивая, говорил, что если
с этим парнем подзаняться всерьез, то через полгода вполне можно
выставлять на первенство Союза. И как раз он-то, проходя узкий и крутой
серпантин, не удержал свой "Иж" на дороге. На стокилометровой скорости
мотоцикл подпрыгнул на выбоине, сделал свечку, отчаянно взревел мотором,
плавно переворачиваясь в воздухе, и рухнул на каменистую тропу - и все это
под взглядами Басманова и еще двух десятков человек. В клубах пыли человек
и мотоцикл вначале кувыркались вместе, потом порознь.
- Амба, выдохнул кто-то рядом с Басмановым. - Отъездился...
Действительно, при виде тела, с размаху ударившегося об землю, а
потом отброшенного еще на два десятка метров и сейчас лежащего, раскинув
руки, среди острых камней, что-то другое сказать и подумать было трудно.
После мгновения замешательства курсанты кинулись, обгоняя друг друга,
к месту происшествия.
Но поставленный как раз на такой случай робот, зорко наблюдавший с
холма за трассой, оказался проворнее.
Лавируя между обломков скал, его "Додж" пронесся по косогору,
затормозил у ног ротмистра, не подающего признаков жизни, и еще через пару
секунд вновь помчался, подобрав пострадавшего, в сторону санитарной
палатки.
Шульгин, сам участвовавший в кроссе, вылетел из-за поворота, увидел
толпу на дороге и сразу все понял. Сбросил газ. Приостановился, коротко
бросил: "Кто?" - и, получив ответ, рванул вслед за "Доджем".
Барабашов лежал на кушетке, запрокинув голову. На покрытом пылью лице
кровь была почти незаметна. Робот, исполняющий роль фельдшера, только что
защелкнул ка его руке браслет гомеостата. Шульгин, задернув полог палатки,
бросил на пол шлем и перчатки.
- Никого не пускать, - приказал он второму роботу и наклонился над
ротмистром. Желтый цвет почти полностью покрывал экран гомеостата, только
узкий зеленый лучик пересекал его, показывая, что человек еще жив.
Диагноз был ясен Шульгину без всяких исследований. Перелом основания
черепа. Возможны также множественные повреждения внутренних органов, не
считая переломов конечностей. По всем признакам, в нормальных
обстоятельствах - не жилец. Но раз зеленый сектор еще светится - гомеостат
его вытянет с того света. Механизм действия прибора был Шульгину абсолютно
непонятен, какой-то внутриклеточный резонанс, субатомная активизация
реликтовой регенерации, но в эффективности браслета он не раз убеждался на
практике. Потому и сказал собравшимся у палатки офицерам:
- Что вы паникуете? Никогда с коня не падали? Кто там на отсутствие
попа сетует? Надо будет, я сам не хуже попа заупокойную службу прочитаю.
Только, к вашему сведению, в ближайшее время погулять на поминках не
придется. И отмены занятий на предмет похорон тоже не будет. Полчаса
перекура и вперед! Что касается Барабашова, то имеет место контузия и
несколько царапин. Вечером, в крайнем случае завтра утром будет в полном
порядке. Вопросы есть?
Так и получилось. Утром ротмистр, сияя, как новый пятак, по случаю
трехдневного освобождения от тренировок, появился в своей палатке. До
обеда валялся на койке, а на обеде рассказывал всем желающим, что
стукнулся здорово, и минут пятнадцать ничего не соображал. Однако
оклемался быстро.
- И вот, господа, какое везенье, по скольким камням прокатило - а
хоть бы что! Точно такой случай был на Западном фронте. Там у корнета
Савкина снаряд прямо под брюхом коня разорвался. Мы его с дерева снимали.
Нет, не коня, самого Савкина. И в чем весь цирк? Сам целехонек, а штаны и
гимнастерка - фьють! Исключительно в одних подштанниках висел!
- И вы мне снова станете говорить, что никаких чудес? - спросил у
Басманова Сугорин, когда они отошли от жизнерадостного ротмистра. - Голову
на отсечение - всмятку разбился Барабашов. Я же своими глазами видел,
какой он был, каша сержант его в машину укладывал. Покойник натуральный,
руки и ноги болтались, шея свернута. Будто я покойника от контуженного не
отличу...
- Ну и что? - отмахнулся Басманов. - Чего только сгоряча не
померещится. Но вот же он, покойник, живехонек! Хотите сказать, у наших
отцов-командиров еще и живая вода имеется? Ну и слава богу. Хотел бы
верить. Глядишь, и нас с вами сбрызнут при случае... Тьфу-тьфу-тьфу! -
Басманов сплюнул через плечо три раза и перекрестился.
- В этом смысле оно, безусловно, так, - согласился Сугорин. - Однако
удивляюсь вашему... э-э... некритическому подходу к действительности. Не
знаю, что там дальше будет, но предпочитаю заблаговременно составить
собственно мнение. Глядишь, настанет момент, когда и пригодится...
- Нет, полковник, вы что, действительно считаете этих господ... Кем?
Чародеями, колдунами, в самом деле гостями из будущих времен или, как
говорил я в прошлый раз, в шутку, разумеется, замаскированными атлантами?
- Не знаю... Не знаю... А в том, что дело здесь нечисто, уверен на
все сто. Наблюдайте, Михаил Федорович, может, и вам что-то откроется.
...Наконец, Шульгин с Берестиным признали, что для начала, пожалуй,
хватит. Если против настоящих профессионалов конца века посылать свою
гвардию было бы и рановато (впрочем, еще как сказать), то против не только
Красной, а и вообще любой армии нынешнего мира - запросто. Вооружение плюс
боевая подготовка делала их силой, противопоставить которой на Земле было
некому и нечего.
Да и на вид бывшие белые офицеры разительно изменились. Специфические
тренировки привили им совершенно иную осанку, походка стала
пружинисто-скользящей, движения вне боя - замедленно-плавными,
рациональными в каждом жесте, даже рисунок мышц стал другим, чем у
спортсменов начала века. И лица тоже поменялись - дочерна загорели под
средиземноморским солнцем, скулы обтянулись, взгляд приобрел постоянную
настороженность, цепкость, и вообще в каждом отчетливо проявилось нечто
волчье. Сдержанной мимикой, короткими улыбками, массой неуловимых деталей
почти каждый напоминал героев тех самых боевиков, что с таким
удовольствием смотрели. Новиков даже занес этот факт в свой дневник. В
батальоне теперь можно было найти аналоги Юла Бриннера, Стива Мак-Куина,
Сталлоне, других мастеров стрельбы и мордобоя. Феномен вполне понятный:
"Великолепная семерка", уже через неделю полсоюза ходило, одевалось и
стриглось "под Криса"....
Стиль речи у офицеров и то стал не совсем русским - сказалось общение
с инструкторами, да и Шульгин с товарищами разговаривал на совсем не
чеховско-бунинском языке.
Проходя перед выстроенным для последнего смотра батальоном, Воронцов
тихо сказал Новикову:
- Правильно я Антону ответил - что мне твои роботы, и пострашнее
роботов найдутся... Не боишься таких в Россию запускать?
- Уж как-нибудь! Не опаснее Тухачевских, Бела Кунов и прочих
латышских стрелков. Небось русских детей и стариков шашками рубать и
газами травить не будут. Ну, может шомполами кой-кого, так у АКМ шомпола
короткие. А на фронте... Как говаривали мы с товарищем Сталиным - "Нэмци
хатэли палучить истрэбитэльную войну - они ее получат..."
- Смотри, командир, мое дело морское.
Объявив об окончании курса первоначальной подготовки - по строю
прокатился легкий шум, не то удивленный, не то радостный, Берестин
добавил, что вместо приема присяги каждому будет предложено подписать
контракт. И тут же его зачитал. На слух Басманов воспринял его как вполне
подходящий. Срок службы - один год с возможным, но не гарантированным
продлением. Плата за службу - по должности, но и для "рядовых" - по любым
меркам генеральская, плюс доплата за последний чин в русской армии.
Множество всяческих льгот, включая выходное пособие после окончания службы
и бесплатный проезд в любую точку земного шара. Страховка на случай
ранения или смерти. И даже право не выполнять приказ, противоречащий
обычаям ведения войны и принципам офицерской чести. На фоне всего этого
вполне невинным выглядел пункт: "Обязуюсь и даю слово чести служить в
любом указанном месте, стойко переносить тяготы и лишения. В случае
нарушения любого из пунктов контракта и совершения поступков,
противоречащих его духу и букве, подлежу немедленному увольнению без
пенсии и вышеперечисленных льгот и вознаграждений".
Учитывая размер жалованья и прочие блага, волонтеры сочли этот пункт
вполне справедливым.
Затем Шульгин вручил каждому форменные береты. Он все-таки решил не
заниматься плагиатом, и цвет выбрал ни в одном роде спецвойск не
используемый - светло-шоколадный.
И, наконец, в ознаменование торжественного события был дан банкет. В
ресторанном зале первого класса на пароходе, в полном составе волонтеров,
"хозяев" и "пассажиров", к которым Басманов отнес женщин и еще каких-то
непонятных людей в штатском, немолодых, "профессорского" вида. Но,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг