все, и все прочее...
В то же время я чувствовал, что и это - не мои мысли, хоть и выглядят
моими, не мои чувства. Для меня - в чистом виде Новикова - союз с Гитлером
все равно невозможен, потому что фашизм - всегда фашизм, а перечисленные
грехи западных демократий - отклонения, большинство народов и даже
правительств тех стран их так или иначе осуждали.
Грехи и даже преступления демократических стран я простить могу, а
самый великолепный гитлеровский и сталинский порядок - никогда!
Как-никак, на Западе я прожил почти три года и свободен от
пропагандистских стереотипов.
А сны с теми или иными вариациями повторялись, и суть в них была
одна. Пока я наконец не догадался, что, наверное, начали меня
корректировать мои хозяева-пришельцы, что не устраивает их наша с Алексеем
политика, что не такого от меня ждали поворота.
А когда тебе слишком грубо навязывают чужую волю, даже и с тем, с чем
раньше был согласен, начинаешь не соглашаться. И я решил - нет, ребята!
По-вашему не будет. Пока я здесь и жив - не будет? И все равно сделаю так,
что даже когда вы меня убьете или выдернете из сталинского тела - не
допущу. Еще не знаю, как, но не допущу. Это же страшно представить, что
они вдвоем сделают с миром...
Но сны по-прежнему снялись еженощно, и еще более яркие и
убедительные, и все против моей дневной политики. Выходит, значит, что не
могут они теперь на меня впрямую влиять? Выпустили джина, а справиться не
могут. Ну, а уж из-за угла им со мной не сладить! Какая там у них личная
история, не знаю, но человеческую они не понимают. Что-то есть в нас
запредельное, алогичное, но выводящее на такие рубежи, с которых и
захочешь, а не собьешь!
На всякий случай я прекратил выезды на дачу. Перестала она мне
правиться. Или именно глушь лесная виновата, где глазу некуда глянуть,
кроме как на заборы высокие, или прицел у них туда наведен? В Кремле
действительно стало легче.
Я спускался в глухую полночь с малого крыльца, проходил через
Ивановскую площадь, по наклонным аллеям спускался к Тайницкому саду и
медленно прогуливался по его аллеям, глядя через зубцы стен на мигающее
тусклыми огнями Зарядье. А в уме набрасывал политическое завещание. Такое,
чтоб вернуться к идеям свободы, чтоб никто больше не смог повторить
сталинский вариант.
Потом я изложил "Завещание" на бумаге для одновременного
опубликования его во всех газетах, по радио, на съезде партии и сессии
Верховного Совета, через персонально верных мне людей.
...После заседания Ставки я с Берестиным стоял у парапета Кремлевской
стены и говорил с ним так, будто не надеялся больше встретиться.
- Старик, - отвечал мне Алексей. - Наверняка мы с тобой слишком
хороши для этого мира. Ты бы знал, товарищ Сталин, какая огромная инерция.
Я считал себя резким парнем, но, ей-богу, мне муторно жить. У меня уже не
хватает воли. Я читал книги, но раньше не верил! Мне казалось, что можно
убедить и увлечь любого, если все правильно рассказать Но я увидел, что
нет. Что люди, которым положено быть умными и честными по положению,
являются или идиотами, или саботажниками. Им лучше сталинская пуля и
папка, чем моя свобода, демократия и ответственность. Я вызываю к себе
первого секретаря обкома и говорю, что нужно делать. А он мне начинает
плести санкционированные тобой благоглупости, Насчет грядущего урожая,
задач пятилетки и прочее... Я говорю: какая тебе пятилетка, через неделю
немцы твой хлеб жрать будут, а он: товарищ Сталин не допустит. Я их не то
что смещать, я их завтра пересажаю всех на окружную гауптвахту!
- Ну и давай, - говорю я ему.
- Трудно, - отвечает Алексей. - Они все же наши люди. Смотрю я на
него и знаю, что в тот раз он геройски погиб, отстреливаясь от танковой
дивизии СС из именного ТТ... А другой, знаю, Власову пойдет служить. И что
с ним сейчас делать? Повесить в гараже или оставить, как есть, только
отправить в глубокий тыл и, лишив возможности предать, позволить стать
героем труда?
- Да, - говорю, - достали они тебя. А мне, думаешь, легче? Как только
сталинский террор закончился, все такие смелые стали, только и норовят
спасти сталинизм от товарища Сталина. Да еще и пришельцы.
Вкратце описал ему историю со снами. И свои планы.
- Все верно, - говорит. - Если что - отдай власть мне. Или Жукову.
Только не политикам. И я, и ты знаем им цену. Я не выношу американцев, но
их политическая система двести лет спасает от диктатуры...
- А сам диктаторских полномочий просишь.
- Только на военное время. А потом пусть по-твоему.
- Если ты захочешь власть сдать... Кстати, не думал, как потом жить
будем? Если домой вернемся? После такой власти - и опять никто! Приятно
будет доживать пикейным жилетом?
Он засмеялся.
- Ничего. Как-нибудь. За себя я спокоен. Опять картины писать буду. А
ты фантастический роман соорудишь - в американском вкусе. "Человек,
который был Сталиным..."
Посмеялись. Он достал из кармана бриджей серебряную фляжку граммов на
триста, протянул мне.
- Попробуй, из графских подвалов. Бочковой коньяк.
- Ты не много пить стало - спросил я.
- Нет, отнюдь. Даже наркомовскую норму не выбираю. Но стрессы снимаю.
Черчилль вон всю жизнь в пять раз больше пил - и алкашом не стал. Так что
за меня не бойся... Помнишь, что товарищ Сталин по этому поводу писал? В
"Книге о вкусной и здоровой пище", издания 1951 года?
- Помню.
- Андрей, - сказал он, отдышавшись и закурив. - У меня с Жуковым
серьезные разногласия. Я предлагаю в первый день войны ввести в промежуток
между группами армий "Юг" и "Центр" корпус кавалерии и танковую дивизию в
глубокий рейд по их тылам. Рубить коммуникации, сеять панику и так далее.
- А он?
- А он возражает. Говорит, что эти силы можно и на фронте
использовать. Что они не смогут выйти из рейда и погибнут.
- Так он прав.
- Это как раз вопрос. Представь - десять тысяч кавалерии и полтысячи
танков в глубоких немецких тылах! Во вторых эшелонах групп армий. Там ведь
почти не останется подвижных соединений. Две-три недели они смогут гулять
там, как хотят. И даже, если не вырвутся, наворочают такого, что на фронте
и две армии не свершат! Я спланировал для них прорыв до Варшавы.
По-ковпаковски. По лесам, втихаря, ночами. Придадим им поляков из пленных,
коммунистов... Ковпак сходил до Сана и Вислы, стал дважды героем. А чем
регулярная кавалерия и танки хуже крестьян? Доватора можно на это дело
назначить, или Белова.
И тут мне вдруг разговор наш показался сценой из любительского
спектакля. Вот бы отключиться от всего, сбрить усы и пойти с Алексеем в
знакомый кабачок в подвале на Пушкинской. Мне будет хорошо. Но без усов
меня не поймут. Я попался, я в тисках формы, как живой бог, как очередное
воплощение Будды...
- Слушай, командарм, - сказал я Алексею, - давай я не буду сегодня
больше Сталиным. Я устал. Хоть сегодня, в последний раз.
7
А июнь все быстрее скатывался к своему самому длинному дню и самой
короткой ночи. Но для Берестина уже исчезло это разделение суток на день и
ночь, остался один бесконечный рабочий день, прерываемый случайным, как и
где придется, отдыхом. Приходилось самому все контролировать, и тащить за
шиворот, и бить мордой об стол, и срывать в приступе священной, какой-то
петровской ярости кое с кого петлицы, совершая обратный процесс - из
генералов в комбаты, потому что разучились многие работать самостоятельно
и творчески, а многие изначально не умели, воспитанные в роковое последнее
десятилетие, а иные и не хотели - рискуя, но ожидая, что может и обратно
все повернуться.
Но дело тем не менее шло, и все чаще Берестин думал, что, пожалуй, он
успел, и теперь далее без него - обратного хода нет, война пойдет
по-другому.
На легких Р-5 или У-2 командарм носился по всей гигантской площади
округа.
...По узкой, но хорошо укатанной и посыпанной щебнем дороге его
провели через линию отсечных позиций второй полосы обороны.
Здесь должны были сойтись острия танковых клиньев второй и третьей
танковых групп немцев и, соединившись, рвануть на оперативный простор, по
кратчайшему направлению к Москве.
То, что Берестин видел, его устраивало. Шесть линий хорошо
оборудованных окопов, орудийные дворики и танковые аппарели, соединенные
ходами сообщения, обеспечивали надежный и скрытый маневр силами и огнем,
промежутки между позициями хорошо фланкированы, лес на сотни метров в
глубину подготовлен к сооружению завалов на танкодоступных направлениях,
размечены сектора обстрела и составлены огневые карточки и таблицы на
каждое орудие. Прорыв такой обороны даже у хорошо подготовленного врага
займет не одни сутки.
Берестин со свитой, своей и из местных командиров, миновал окопы
боевого охранения. Лес кончился, открылась пологая, чуть всхолмленная
равнина, покрытая редким кустарником, пересеченная несколькими ручьями и
поблескивающими в зарослях осоки не то озерцами, не то болотцами. На
западе, примерно в километре, поднималась гряда холмов.
По карте Берестин знал, что и как здесь размещается, но на местности
видел впервые.
До холмов они домчались в минуты.
- Справа и слева минные поля, - сообщил саперный подполковник. - Три
линии через сто метров, и все пристреляны.
От площадки у подножия холма, перед которой машины стали, вела вверх
бетонная лестница, заканчивающаяся массивной железной дверью. У двери
стоял часовой. Потом они шли длинными бетонными коридорами, тоже с
железными дверьми по сторонам, и вышли в конце концов в тускло освещенный
пасмурным дневным светом капонир. В центре на вращающейся металлической
платформе грузно прижималась к смазанным тавотом рельсам длинноствольная
пушка солидного калибра.
Старший лейтенант в рабочем флотском кителе, увидев сияющую нашивками
и петлицами процессию, отчаянно выкрикнул "Смирно!" и кинулся рапортовать.
- Орудие, конечно, не новое, - извиняющимся тоном сказал оказавшийся
тут же морской полковник - командир боевого участка, - но мощное.
Восьмидюймовка системы Канэ, дальнобойность сто кабельтовых, то есть почти
девятнадцать километров, вес снаряда четыре пуда...
Берестин выглянул в длинную амбразуру, вдоль которой на полозьях
могла двигаться полуметровой толщины стальная заслонка.
Вид отсюда открывался великолепный. Распахнутая на десяток километров
равнина, с дорогами, рощами, реками и озерами, крышами деревень и бывших
панских фольварков. В километре перед УРом тянулся глубокий, разветвленный
овраг. Чуть правее виднелась линия железной дороги на Барановичи - Брест -
Варшаву. По ней можно было подбросить для усиления обороны железнодорожные
транспортеры со ставосьмидесятимиллиметровыми морскими орудиями.
Берестин, как и Марков, не представлял пока, как бы он повел себя на
месте немецкого генерала, внезапно упершегося в такую позицию. Расчет-то у
немцев на то, что эти УРы давно демонтированы и даже взорваны. Так ведь
оно и было в той действительности. Еще одна загадка сталинской
стратегии... А теперь вражеским танкам придется наступать десять
километров по открытой местности, под огнем тяжелой артиллерии.
Невозможно вообразить, о чем думали наши полководцы. Ну ладно,
признали линию ненужной, оставили, разоружили, бросили, пусть зарастает
травой и кустарником. Но ведь завозили по две-три машины тротила под
бронемассив и взрывали! Да и то некоторые доты только трещины давали. Что,
взрывчатку некуда было девать? Рабочей силы выше головы? Новую линию
строить не успевали, а чтобы ломать старую - и время, и люди были в
избытке... Взять бы кое-кого за усы, наметать на кулак, да поспрашивать с
пристрастием.
Берестин сплюнул.
Этот центральный узел обороны потянулся по фронту на двести с лишним
километров, прикрывая минское, а значит, и московское направление, и взять
ее в разумные для немцев сроки им не удастся. Можно только обойти.
Конечно, командиры боевых участков и войск полевого заполнения
доложили Берестину о множестве недоделок и прочих трудностях объективного
и субъективного планов, но теперь трагедии в этом Берестин не видел.
Ничего подобного не имел ни один генерал прошлого сорок первого года. А
ведь там, где войска заняли укрепрайоны вовремя - по Днестру на Южном
фронте, - немцы с румынами за полтора месяца выбить их так и не смогли, и
УРовские батальоны оставили свои позиции по приказу, когда фронт прогнулся
аж до Николаева.
Берестин не стал осматривать другие доты, он увидел главное для себя
и вновь погнал свой кортеж к аэродрому.
Недалеко от Смоленска он посетил лагерь пленных поляков. Почти
пятнадцать тысяч солдат и офицеров старого Войска польского жили в
довольно приличных условиях - намного лучше тех, которые довелось узнать
Маркову.
Берестин лично обошел бараки, выслушал претензии и пожелания, ответил
на вопросы, и честные, и "провокационные", еще раз подивился, как мало
изменился польский характер по сравнению с семьдесят девятым годом, а
потом собрал в столовой человек полтораста из наиболее авторитетных. Им и
сказал, что хотел. Даже здесь, среди самой образованной и культурной части
пленных, ему пришлось не очень просто.
- Пан командарм, - поднялся из первых рядов худощавый симпатичный
капитан. - Пусть я лично готов воевать и за черта и за дьявола, лишь бы
против немца, но так то я. А другие спросят - не хотят ли русские руками
поляков побить немца, а потом, когда не останется ни немцев, ни поляков,
снова забрать Варшаву себе? Как уже забрали Белосток?
- Пан капитан не читал Ленина?
- Нет, прошу пана, у меня были другие интересы.
- Если пан поверит мне на слово, я скажу, что Ленин и партия
большевиков неизменно выступали за независимость Польши. Что и было
подтверждено в восемнадцатом году...
Алексей кивнул адъютанту, тот исчез и вскоре вернулся с целой стопой
коробок папирос и сигарет.
- Панове, курите и чувствуйте себя свободно. Не скрою, у меня масса
дел, и я нашел бы лучшее применение своему времени, чем беседа с вами, не
в обиду будь сказано, но я давно и серьезно интересуюсь польским вопросом
и сейчас имею наверняка последний случай спокойно поговорить с настоящими
поляками. Конечно, считаю своим долгом предупредить, что после нашей
беседы ни один из вас в ближайшие две недели не увидит никого из своих
товарищей, кроме сидящих здесь...
По залу прошел гул.
- Спокойнее, панове. Вы военные люди, а я уже сказал вам столько, что
не могу рисковать. Те из вас, кто согласится на мои предложения, получат
соответствующие возможности, прочие будут изолированы вплоть до эвакуации
лагеря в глубь страны, потому что на территории, которая на днях станет
театром военных действий, мы вас, конечно, не оставим.
Вскочил толстый полковник.
- А не будет так, что вы нас просто ликвидируете?
Берестин пожал плечами.
- Зачем, пан полковник? Мы вас врагами не считаем. А за некоторые...
исторические недоразумения... ни вы, ни я личной ответственности не несем.
К тому же я ведь немедленно обещаю дать любому из вас в руки оружие.
- Ваш СССР способен выставить на фронт десятимиллионную армию. А нас
две-три дивизии. Зачем мы вам?
- Мы - братья по крови, хоть судьба и история долго нас разводили.
Под Грюнвальдом мы сражались вместе, к вам на помощь пришли русские полки.
Какую личную выгоду имели те, кто там погиб? Вот и я, с одной стороны,
хочу, чтобы каждый, кто способен и желает воевать против общего врага,
делал это. Раз! Пример нескольких тысяч воюющих поляков поднимет на борьбу
еще десятки тысяч - это два. А десятки тысяч бойцов в тылу врага - уже
серьезная для нас помощь. Польская армия, сражающаяся в одном строю с
нашей - серьезный аргумент за изменение послевоенных границ в пользу той
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг