прямоугольник от снятой таблички и дыры от шурупов на двери кабинета члена
Военного совета округа, ярого обличителя и ортодокса, потом поймал
ускользающий взгляд начальника Особого отдела - и все стало пронзительно
ясно.
Он плотно закрыл дверь своего большого, с видом на море кабинета,
наскоро перебрал бумаги, чтобы невзначай не подставить еще кого-нибудь из
немногих уцелевших друзей, и поехал домой. Смет письма, фотографии,
брошюры с ныне запретными именами и фактами, сохранившиеся с прошлых
времен, и стал ждать, пытаясь настроиться на то, что его ждет.
Приехали за ним сразу после полуночи.
В отдельном купе тюремного вагона привезли в Москву. Во внутреннюю
тюрьму на Лубянке. В камере сидели сначала вчетвером: он сам, знакомый по
Дальнему Востоку комбриг, два крупных сотрудника НКИДа.
Допрашивали Маркова не так долго - месяца три. По стандартной схеме.
Раз служил в Народной Армии ДВР - японский шпион. В Белоруссии -
польский... Да командировка в Италию в тридцать пятом году. Да
бесчисленные связи с врагами народа.
Следователь был то подчеркнуто вежлив и любезен, то дико кричал.
Сутками заставлял стоять навытяжку. Давал читать доносы и устраивал очные
ставки. Смотреть в глаза клевещущих на него бывших сослуживцев Маркову
было невыносимо стыдно.
Однако били его на удивление мало.
И вот настал день суда. Он пошел на него, за все время следствия
ничего не подписав и не дав ни на кого показаний.
Приговор был: десять плюс пять. Формула мягкая - КРД
(контрреволюционная деятельность), без троцкизма и терроризма.
Он вполне готов был к высшей мере. Точнее - убедил себя, что готов. К
его званию и должности высшая мера была бы в самый раз. Поэтому, услышав
приговор, испытал в первый момент облегчение. Главное - жить будет. Но
представил себе эти десять и еще пять, и до того стало муторно! Помыслить
страшно - до 1953 года сидеть. (Он не имел возможности оценить
символичность даты). Когда срок кончится, ему уже шестой десяток пойдет.
Кончена жизнь, как ни крути. Да и то, если доживет, если позволят
дожить...
Поначалу он считал, что жизнь ему спасло упорство. Потому что
обнаружил, беседуя с себе подобными, что судьи и те, кто ими руководил,
придерживались определенной, хоть и извращенной логики. Признавшихся,
раскаявшихся, активно помогавших следствию - расстреливали, а упорных,
"закоренелых", вроде него, - нет. При полном пренебрежении всякими
правовыми и моральными нормами через это правило Военная коллегия и сам
Сталин, как говорили, обычно не переступали. Из всех, проходивших по
первым процессам вместе с Тухачевским, Уборевичем, Якиром и прочими, не
признал себя виновным один комкор Тодорский, и он единственный уцелел,
сидел одно время вместе с Марковым. От остальных не осталось и могил.
Только потом, много раз передумывая одно и то же, Марков сообразил,
что ничего от него не зависело. Он сам по себе не интересовал следователя:
не вырисовывалось за ним никакого крупного дела. И показания его в общем
тоже не требовались - все, с кем Марков был связан, исчезли раньше него.
Готовилась смена караула в недрах самого НКВД, Ежов доживал последние дни,
механизм крутился по инерции. Могли бы и вообще про Маркова забыть, а
могли расстрелять без процедуры... Но все же, как ни смотри, а повезло.
За три лагерных года было с ним много всякого И несмотря ни на что,
он не позволял себе согнуться и смириться. Ни перед начальством лагерным,
ни перед уголовниками, которым была в зонах полная воля и даже негласное
поощрение. Они ведь были "социально близкие элементы", а не "враги
народа".
Били его поначалу сильно, и он до последней возможности давал сдачи.
Как его не зарезали в камере или вагоне - бог весть. Потом, на пересылке,
вдруг встретил своего бывшего бойца, ставшего большим паханом, который,
оказывается, сохранил добрую память о комвзвода Маркове. С тех пор его не
трогали. Даше вернули отнятые хромовые сапоги.
Рапортуя в качестве дневального или дежурного по бараку, он всегда
называл свое звание: "комкор Марков", и это производило на лагерных
лейтенантов и капитанов определенное впечатление.
К исходу первого года заключения он поддался слабости и написал
письмо в Верховный Совет - тогда как раз освободили большую группу бывших
военных, но ответа не получил.
1 мая 1941 года был нерабочий день даже для врагов народа, и они
провели его хорошо - грелись на первом весеннем солнце, на подсохшем южном
склоне сопки внутри зоны, вспоминали, кто и как праздновал этот день на
воле. А второго мая началось непонятное. С утра среди начальства
замечалась необычная суета. Марков как раз мыл полы в канцелярии. Из-за
двери начальника лагпункта неразборчиво гудели голоса и столбом тянулся
табачный дым. На обед были вызваны даже дальние бригады, которым обычно
пищу возили в тайгу. Потом лагерь построили, и толстенький "кум", косолапо
ступая кривыми ногами в надраенных сапогах, вышел к строю и начал вызывать
заключенных по длинному списку. Они выходили и выстраивались в шеренгу.
Вызвали больше ста человек, в том числе Маркова. Затем бригады увели
на работу, а вызванные остались на линейке. Начальство исчезло. Поскольку
не было команды разойтись, но не было и другой команды, заключенные
помаленьку начали сбиваться в группки в закуривать.
Марков с удивлением, а больше с тревогой заметил, что здесь только
бывшие военные, 58-я статья. Это могло означать что угодно, но скорее -
плохое. От хорошего успели отвыкнуть.
Потом появился "кум" и объявил, что сейчас все пойдут в баню.
Беспокойства прибавилось. Но баня - всегда баня, тем более, без
уголовных, натоплена она была хорошо, и никого не торопили, и мыла дали по
половине большого куска, поэтому мылись долго, с удовольствием.
- Наверное, в другой лагерь переводить будут. Особый, политический, -
предположил кто-то. Мысль посчитали дельной.
После помывки выдали белье. Всем - новое.
Вернулись в бараки. От непонятности и непривычного безделья разговоры
достигли невероятного накала, доходя моментами до вещей совсем
фантастических.
Через час Маркова вызвали в канцелярию. С ним еще пятерых. Двух
комкоров, двух комдивов и одного корпусного комиссара. Больше
представителей высшего комсостава на лагпункте не было.
Майор, начальник лагпункта, покрутился перед ними с минуту, видимо,
не злая, с чего начать, потом, глядя в сторону, сообщил, что поступила
команда срочно доставить их шестерых в Хабаровск. Настолько срочно, что
через час за ними прибудет самолет. После чего выразил надежду, что все
может повернуться по-разному, но если что - граждане бывшие командиры не
должны быть в обиде. Служба есть служба.
Начальник вообще был человек не злой, скорее просто глупый, но жить
давал.
Они вышли на улицу ошарашенные, даже потрясенные, сжимая в кулаках
щедро розданные майором папиросы - по три на брата. У каждого в душе
колотилась сумасшедшая надежда, только комкор Погорелов желчно сказал:
- Рано радуетесь, зэки, как бы не загреметь всерьез и окончательно.
- Брось. Для этого самолетом не возят.
- Ну-ну, поглядим...
Примерно через час над рекой проревел моторами гидроплан, планируя
против ветра, подрулил к причалу, и вскоре они все сидели на узкой
алюминиевой скамейке внутри холодного и пустого фюзеляжа. По бокам - два
конвоира с карабинами. Один из конвоиров всю дорогу ужасно трусил, кусал
губы, потом его укачало и он начал блевать, не выпуская из рук карабина и
вытирая рот рукавом шинели.
Три часа выматывало душу тряской и гулом, наконец, днище гидроплана
заколотило на короткой и крутой амурской волне. Самолет уткнулся носом в
пирс. "Черный ворон" доставил их не в тюрьму, как они привычно ждали, а на
окружную гауптвахту. В роскошной, по нынешним их понятиям, камере старшего
комсостава они наконец расслабились.
Марков за дорогу передумал многое и, кажется, начал догадываться.
Вошел капитан-начкар, сказал, что ужин будет через полчаса, и выдал на
всех две пачки папирос "Норд". Это было совсем невероятно.
Погорелов, как самый старший, поделил курево, две оставшихся
папиросы, прикурив, пустил по кругу.
- А теперь какие мнения будут? Амнистия?
- Нет, братцы, война. Большая война, - ответил Марков.
Рано утром их разбудили и вновь повезли. На военный аэродром, где
выдали полушубки и погрузили в транспортный ТБ-3.
- На Чукотку, что ли? - спросил Погорелов у бортмехапика.
- Чего ради? - удивился тот. - В Москву летим...
После двухсуточного, с несколькими посадками полета "черный ворон"
вез их по Москве. От утомления и нервной перегрузки никто уже не мог
разговаривать. Сквозь зарешеченное окошко под крышей Марков видел улицы,
легковые машины, свободных и веселых людей. Еще не везде была снята
первомайская праздничная иллюминация. Когда сворачивали с улицы Горького
на Садовое кольцо, "ворон" притормозил, и совсем рядом Марков увидел
стайку девушек в легких платьях, с голыми ногами... Он и забыл, что такое
еще бывает на свете.
Ночь на гауптвахте МВО он не спал Неужели все кончилось? Неужели
скоро он выйдет на улицу без конвоя? Иначе привезли бы в тюрьму. А так
вроде считают их военнослужащими.
С утра фантасмагория продолжилась. Снова баня. Парикмахерская.
Завтрак по комсоставской норме. Вместо лагерного тряпья выдали
командирскую форму. Хоть и полевую, хлопчатобумажную, хоть и без знаков
различия. И новые хромовые сапоги.
Но никто ничего не объяснял. Замкнутые лица, сжатые губы, убегающие
взгляды чекистов.
После каптерки их развели по одиночкам. Маркову досталась
свежевыбеленная камера на пятом этаже. Дали еще папирос, теперь уже -
"Казбек"! И свежую "Правду".
Марков взял газету и в глаза бросилась черная рамка. "Берия Лаврентий
Павлович. Генеральный комиссар госбезопасности... скоропостижно... верный
сын..." - глаза выхватывали отдельные строчки. Когда его арестовывали,
Берии еще не было, был Ежов. Но про Берию он кое-что слышал. Уже в
лагерях. Скончался первого... А все началось второго. Газета от третьего.
Сегодня пятое. День печати. Почему дали именно эту газету? Не вчерашнюю,
не сегодняшнюю, а эту?
Дверь щелкнула, вошел пожилой майор госбезопасности. Марков почти
непроизвольно протянул ему газету и сказал:
- Соболезную...
Майор дернул щекой. Но не более. Сделал вид, что не услышал. Помолчал
секунд двадцать, пристально глядя на Маркова. Тот напрягся.
- Жалобы, заявления, претензии есть? - спросил майор негромко. - Нет?
Хорошо. Прошу вас приготовиться. В двадцать три часа вас примет товарищ
Сталин.
2
Маркова провели через боковое крыльцо, по полутемной узкой лестнице;
после короткого ожидания в небольшой комнате без окон сказали: "Входите",
и он вошел в кабинет.
Сталин сидел в тени, за пределами светового круга. Лампа под зеленым
абажуром освещала только середину стола, где лежали какие-то бумаги.
Услышав, как скрипнула паркетная плитка, Сталин поднял голову.
Стараясь, чтобы голос не дрогнул, Марков отрапортовал, с трудом
убеждая себя, что все происходящее - правда, что он действительно стоит в
кремлевском кабинете, а всего четыре дня назад был на Дальнем Востоке и
ничего хорошего вообще уже не ждал от жизни, даже такой малости, как
посылка, потому что и посылок слать ему было некому.
Сталин вышел из-за стола, сделал несколько шагов я остановился рядом.
Одет он был так же, как пять лет назад, когда Марков видел его на выпуске
Академии. Марков пожал протянутую руку и, подчиняясь приглашающему жесту,
подошел к столу для совещаний, где они оба сели.
- Как ваше здоровье, товарищ Марков? - спросил Сталин, негромко и без
отчетливо выраженной интонации, как он говорил почти всегда. Но то, что он
назвал Маркова товарищем, сразу поставило все на свои места. Комкор ощутил
буквально физическое облегчение, будто сбросил с плеч пятипудовый мешок и
разогнул, наконец, спину. А вместе с облегчением пришло ощущение
независимости. Вопреки всему, что с ним было, и что, строго говоря, отнюдь
еще не кончилось. Но раз его назвали товарищем, он снова почувствовал себя
обязанным подчиняться законам, дисциплине, присяге - долгу, как он его
понимал, но не личной воле кого-то одного, произвольно взятого человека.
Кем бы он ни был. Хоть и самим Сталиным.
Сталин и раньше представлялся ему великим именно как вождь великой
партии и великой страны, а потребности искать в нем черты личного величия,
гениальности Марков никогда не испытывал. Оттого, наверное, и загремел...
Он оказался с глазу на глаз с человеком, который причинил так много
горя и несчастий не только ему лично, но и всей армии, всему народу:
масштабы репрессий в лагерях были известны гораздо точнее, чем на воле.
Своим обращением "товарищ" Сталин дал понять, что все обвинения сняты,
что, скорее всего, Маркова снова возвращают в строй. И тем самым ему
возвращается право вновь быть самим собой и держать себя так, как он
считает должным.
- Спасибо, товарищ Сталин, здоровье пока в порядке.
- Это хорошо, здоровье вам понадобится. Лечиться сейчас некогда. - И
вдруг спросил без перехода: - Наверно, обижены на нас?
Марков не захотел отвечать так, как хотел этого Сталин, но и не
рискнул сказать правду. Уклонился от прямого ответа:
- Я всегда верил, что недоразумение будет исправлено. Рад, что не
ошибся.
Сталин посмотрел на него пристально, с интересом даже, словно изучая
экспонат из музея той давней истории, когда с ним еще не боялись говорить
вот та", и спорить, и голосовать против, и доказывать его неправоту.
- Вы правильно делали, что верили, - тихо сказал Сталин. - Мы можем
ошибаться. Мы тоже живые люди. Но ошибки надо уметь исправлять. Эту ошибку
мы тоже исправляем. Надеюсь - почти вовремя. Вы посидели в тюрьме. Я тоже
сидел в тюрьме. Но после тюрьмы я еще многое успел...
"Да уж", - подумал Марков, и еще подумал, что был прав: война очень
близка.
- Личные просьбы у вас есть? - спросил Сталин, поднимаясь.
- Нет, товарищ Сталин. Прошу окончательно решить мой вопрос, и если
можно - направить в войска.
- Хорошо. Мы подумаем, как вас использовать. До свидания, товарищ
Марков. Думаю, вскоре мы с вами еще встретимся.
Марков хотел выйти в ту дверь, через которую вошел, но Сталин
остановил его:
- Пройдите сюда. - И показал, куда именно.
В другой, большой приемной, его встретил человек, которого Марков
раньше не видел. Лысый, коренастый, с серым лицом и в серой гимнастерке
без знаков различия.
Человек оценивающе осмотрел Маркова, а тот не знал, что же ему теперь
делать. Подумал даже, что вновь может появиться конвой, без конвоя он уже
отвык передвигаться, но секретарь быстро сел за свой стол слева от двери,
выдвинул ящик и выложил перед собой пухлый конверт из грубой коричневой
бумаги с сургучными печатями по углам. Взрезал наискось.
- Получите, товарищ командарм второго ранга. - На стол из конверта
выскользнули два ордена Красного Знамени, петлицы с черными ромбами,
удостоверение личности в сафьяновой обложке и толстые пачки денег. -
Ордена ваши, петлицы и удостоверение новые, денежное довольствие - за
шесть месяцев. Остальное, за весь срок, получите позже в кассе наркомата.
Марков взял в руки ордена, машинально глянул на номера.
Действительно, ордена те же, что арестовавший его чекист попытался сорвать
с гимнастерки, не сумел, и Маркову пришлось тогда самому дрожащими руками
отвинчивать тугие гайки.
- Но здесь ошибка, - кивнул он на петлицы. - Я комкор.
- Нет, все правильно, звание командарма было вам присвоено... - И
секретарь назвал дату, мельком глянув в удостоверение.
Через два дня после ареста, отметил Марков. Значит, по одной линии
его арестовывали, везли в тюремном вагоне, а по другой все шло заведенным
порядком. И этот указ о присвоении одного из высших в армии званий подшили
в дело и не отменили после приговора... Это его почему-то потрясло
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг