Василий ЗВЯГИНЦЕВ
ОДИССЕЙ ПОКИДАЕТ ИТАКУ
И буду писать историю людей более свободных,
чем государственные люди, историю людей, живущих в
самых выгодных условиях жизни для борьбы и выбора
между добром и злом, людей, изведавших все стороны
человеческих мыслей, чувств и желаний, людей,
таких же, как мы, могущих выбирать между рабством
и свободой, между образованием и невежеством,
между славой и неизвестностью, между властью и
ничтожеством, между любовью и ненавистью, людей
свободных от бедности, от невежества и
независимых.
Л. Н. Толстой
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. КРИТЕРИИ ОТБОРА
Заснула она поздно, почти под утро и, ощутив сквозь сомкнутые веки,
что в комнате уже светло, успела с досадой подумать, что не стоило
поддаваться на Димкины уговоры и ехать с ним на Ленинские горы,
возвращаться с них ночью пешком да еще и долго стоять в подъезде. Мало ли
что он завтра уезжает... Сегодня тоже будет день. А вот на экзамен теперь
придется идти не выспавшись.
И открыла через силу глаза.
В комнате было сумрачно, и за окном шел дождь. Сначала она увидела
только это, и лишь через секунду поняла, что не лежит в постели, а
совершенно одетая стоит у окна, и за окном не знакомый с детства проспект
с гудящим многорядным потоком машин и бело-зеленым зданием Рижского
вокзала вдали, а какой-то сад или парк, на первом плане густые мокрые
кусты и мокрая трава, а дальше, за серой пеленой дождя, виднеются высокие
массивные глухие стены.
Так тоже бывало - думаешь, что проснулась, а на самом деле сон
продолжается. И тут же она окончательно и очень ясно поняла, что никакой
это не сон, а самая настоящая, хоть и странная, реальность.
Захотела испугаться и не смогла этого сделать. Было только недоумение
и словно бы оглушенность от необъяснимого перехода в совсем другую жизнь.
Обернувшись, она увидела, что находится в большой и почти пустой
комнате. На золотистом, с длинным ворсом ковре стоял низкий журнальный
столик, возле него - два глубоких кресла. И все.
Нет, она ошиблась. Всю противоположную стену занимал тускло
отсвечивающий, почти незаметный на фоне обоев экран. Как у телевизора,
только во много раз больше.
Еще не зная зачем, она решила подойти, взглянуть на него поближе.
Идти было неудобно, в теле ощущались скованность и слабость, словно
после долгой болезни. И еще - мешали очень высокие каблуки. Она таких
раньше никогда не носила.
Экран вдруг засветился, и с каждым шагом свечение становилось ярче, а
когда она подошла вплотную, поверхность стекла исчезла, растворилась, и в
образовавшемся проеме она увидела другую комнату - роскошно, в
эклектическом стиле конца прошлого века меблированный кабинет.
В стилях она, будущий архитектор, разбиралась хорошо, и не могла не
восхититься сложностью и тщательностью отделки стен и потолка,
тяжеловесной изящностью мебели.
Иллюзия была полной, и только коснувшись рукой холодного стекла, она
убедилась, что перед ней все же изображение.
А там, в кабинете, заполненном сумеречным тоскливым светом, за
массивным письменным столом на резных львиных лапах, в черном кожаном
кресле сидел человек и читал толстую книгу. Лампа под зеленым абажуром
освещала часть стола - с блестящим кофейником, граненой хрустальной
пепельницей, над которой поднималась вверх тонкая и неподвижная струйка
дыма, и лежащим чуть сбоку большим черным револьвером.
Поза человека, наклон головы, подсвеченный лампой профиль показались
ей знакомыми, и тут же она узнала его. Конечно, это Дмитрий, он же -
мичман Дим, как она звала его по созвучию с именем героя романа Конрада.
Они расстались совсем недавно, часа четыре назад, у двери ее квартиры, но
как он странно изменился! Лицо покрыто красноватым густым загаром - вместо
ленинградской весенней бледности, на голове не курсантский ежик, а
довольно длинные, выгоревшие на солнце волосы. И другая одежда. Не черная
форменка с якорьками на погонах, а оливковая рубашка непривычного покроя.
Но дело даже не в этом. Она вдруг поняла, что этот Дмитрий гораздо старше,
лет, может быть, на десять, если не больше. Не юноша, а довольно-таки
поживший мужчина.
Он поднимает голову, смотрит на нее, и тоже узнает ее не сразу.
"Постой... Наташа? Это ты, Наташа? - Он слабо как-то и растерянно
улыбается. - Откуда? Как давно я тебя не видел..." - "Почему же давно? Еще
сегодня ночью..." Он отрицательно качает головой: "Давно, Наташа. Я уже
начал забывать твое лицо. Да и ты, надо сказать, изменилась, совсем
красавицей стала..."
И вот только теперь она просыпается по-настоящему. До конца. И все
понимает. Что действительно прошло очень много лет, что у нее уже была
другая жизнь, в которой много разного случилось, но Дима в той жизни не
было.
И вспоминает еще одно, самое главное, от чего ей наконец становится
по-настоящему жутко...
1
В том, что Фритьоф Нансен был прав и к холоду привыкнуть
действительно невозможно, Воронцов сумел наконец убедиться в полной мере.
Вышло так, что после многих лет, проведенных на южных линиях, ему
целую навигацию пришлось работать "на северах", от Мурманска до Певека и
обратно. Погода все время стояла мерзейшая, устал он сильнее, чем
когда-либо раньше, и когда наконец дождался отпуска, решил провести его
градусов на тридцать ниже по сетке координат. А на тех широтах его больше
всего привлекал Сухуми. Тихий город на зеленых холмах, счастливо
избегнувший опасности превратиться в курортный Вавилон, как, например,
соседний Сочи; теплое море без всяких признаков битого, а равно и
сплоченного льда; много пальм и другой субтропической зелени, спокойные
закаты над жемчужными волнами.
Он приехал туда и понял, что не ошибся.
Целыми днями Воронцов валялся на разноцветном галечном пляже, в
прозрачной перистой тени громадных эвкалиптов, перечитывал "Бросок на юг"
Паустовского, где описаны эти же места в начале двадцатых годов. Часто,
откладывая книгу, он глядел на город по ту сторону бухты и представлял,
как все здесь выглядело шестьдесят лет назад. А вечерами выходил на
набережную, ел на веранде над морем горячие, похожие формой на корабли
викингов хачапури, а потом выпивал много крошечных чашечек густого и
горького кофе, который раньше был "по-турецки", а теперь - по каким-то,
очевидно, внешнеполитическим, соображениям - стал "по-восточному", хотя
варил этот кофе все тот же, что и двадцать лет назад, старый турок Гриша.
День, кажется, на пятнадцатый, начав уставать от монотонности жизни и
в поисках новых впечатлений, Воронцов поддался на мегафонные призывы
человека на пирсе и взял билет в Новый Афон.
Там, на ступенях старинного храма, он неожиданно встретил знакомого
журналиста, с которым шел в прошлом году из Бомбея на Ленинград.
Конечно, оба обрадовались. Воронцов - от одиночества, журналист, по
его словам - потому, что давно искал Воронцова, дабы презентовать ему
путевые, недавно изданные очерки, в которых было и о нем кое-что.
Прервав программу экскурсии, поехали на такси в Гульрипш, где
журналист держал дачу. Надо отметить - великолепную. Дикий камень,
полированное дерево, красная черепица, кованый чугунный забор и ворота, и
все - в обрамлении магнолий, лавров и неизменных эвкалиптов.
Антон - так звали журналиста - надписал Воронцову довольно
толстенькую, неплохо оформленную и иллюстрированную многими фотографиями
книжку, и Дмитрий, не удержавшись, тут же ее просмотрел. Отметил явный
перебор по части экзотики, которую автор выискивал где придется, и то, что
Антон подчас просто грешил дурной литературщиной. Читая о себе фразы типа:
"Старпом нашего балкера по-мужски элегантен и сдержанно красив", "В нем
постоянно чувствуется его военно-морское прошлое", и даже: "Меня поразили
тонкость и парадоксальность мыслей, редкие у людей его типа и профессии",
Воронцов усмехался, а в особо сильных местах довольно громко фыркал, но
остался доволен. В главном все было верно и даже остро. Хотя, если данное
творение попадется на глаза коллегам, язвительных шуточек не оберешься...
По случаю встречи поехали ужинать в Эшеры, в знаменитый пещерный
ресторан, куда так просто не попадешь и куда любят приезжать серьезные
люди из Сочи, Гагр, даже Тбилиси.
Антон много говорил о делах окололитературных, и слушать его было
интересно. От Воронцова же требовалось только кивать в нужных местах,
говорить "а-а" и "ух ты!", задавать наводящие вопросы и изредка
произносить тосты. Такое разделение труда, очевидно, устраивало обоих.
Следующие дни они тоже проводили вместе.
Все произошло как раз через неделю. С утра загорали на одном закрытом
пляже в обществе двух московских поэтесс, которые, в отличие от
Маяковского, были интересны не этим. А вечером сидели на балконе Антоновой
дачи, дегустировали соломенно-желтое "Цоликаури" и густо-красную
"Хванчкару" и любовались восходящей над морем луной. Как два утомленных
жизнью самурая.
Может, из-за луны все и случилось.
- Помнишь, в Красном море мы говорили с тобой о моряках и
космонавтах? - спросил Антон, глядя на серебристую дорожку на волнах, без
всякой связи с предыдущим разговором.
- Вроде было что-то такое...
В том разговоре, одном из многих, что они вели на длинных ночных
вахтах, Воронцов указал Антону, что его коллеги-журналисты зачастую
переоценивают некоторые достоинства космонавтов, как реальных, так и
условных.
"Не сказать дурного слова, ребята они хорошие, профессионалы,
уважения заслуживают, однако слишком много превосходных степеней. И отнюдь
не всегда по делу. А вот о моряках, напротив, стали забывать. Не то, что
лет двадцать назад. А космонавтам, как ни крути, жить на свете проще. Их
тщательно отбирают, годами тренируют в сурдо-, термо- и барокамерах,
вертят на центрифугах, обклеивают датчиками, отрабатывают на каждый полет
все мыслимые и немыслимые ситуации, сотни людей и компьютеров следят за
каждым километром каждого витка... И это при том, что ничего такого уж
страшного их там не подстерегает. Все по законам Кеплера, Ньютона и прочей
небесной механики.
А у моряков? Знает, к примеру, широкая публика, что ежегодно без
вести пропадают в морях сотни кораблей? Что до сих пор погоду и на сутки
вперед угадать не всегда получается, а хороший шторм ломает сталь как
картон, и тайфуну все едино: парусная джонка перед ним или атомный
авианосец. И что помощь к тонущим приходит гораздо реже, чем показывают в
приключенческих фильмах. А каково яхтсменам-одиночкам, идущим вокруг
света? Вроде капитана Чичестера или Нокст-Джонса? Год в море на
десятиметровой яхте без захода в порты, и случись что, ни одна душа на
Земле не только не поможет, а и знать ничего не будет.
И по-прежнему в морях можно встретить самых натуральных пиратов.
Да, кстати, и управлять этим вот балкером в сорок тысяч тонн куда
сложнее, чем спутником на орбите. У него радиус поворота - страшно
сказать, сколько кабельтовых, да инерция... И если еще в шторм, да ночью,
вблизи берегов, по ненадежным картам...
На военном флоте - свои прелести, даже в мирное время. Пришлось мне в
этих как раз водах тралить израильские мины в порядке братской помощи.
Удовольствие намного ниже среднего... А там, наверху, даже метеоритом за
все годы освоения космического пространства ни в кого не попало..."
Такой вот примерно был у них тогда разговор.
- И ты по-прежнему считаешь, что хороший моряк ни в чем не уступит
космонавту и всегда готов к любым неожиданностям? - спросил Антон.
- Разумеется. Если моряк действительно хороший. Я нашего брата не
идеализирую, народ всякий случается. Но тут уж закон больших чисел
работает. Моряков сотни тысяч, а космонавтов десятки... И критерии отбора
совсем разные, сам понимаешь...
Потеряв интерес к теме, в которой все для него было ясно, Воронцов
налил в бокалы еще вина, со вкусом потянулся, откинулся в плетеном кресле.
- Хорошо-то как, господи! Истинно - рай земной! Не дураки афонские
монахи были. А вот кому здорово живется, так это вашему брату. Работа
чистая, никаких тебе вахт четыре часа через восемь, никаких проблем с
регистрами, пограничниками, таможней, с личным составом,
грузоотправителями и грузополучателями. Сиди себе в Бомбее или там в
Париже, раз в две недели дай информацию в газету, и привет...
- Твоими бы устами... - улыбнулся Антон.
- А то не так? Ну, упрощаю кое-что, само собой, однако не сравнить! И
заработки опять же, гонорары... И харчи не те. Помнишь, чем нас последние
недели кормили? Так тебе это раз в жизни, для экзотики, а нам... Да что
говорить... Ты вот и недвижимостью владеешь... - Воронцов похлопал ладонью
по перилам балкона.
- Что, нравится? Не отказался бы?
- Я бы, может, и не отказался...
- Могу посодействовать. Тут по-соседству как раз продается... Еще и
лучше моей...
Воронцов с энтузиазмом согласился.
- Ну безусловно! Давно мечтаю. Составь протекцию. У меня там тысчонки
три на книжке завалялись, да еще страховку скоро получу, вот за эту цену и
сторгуй, а уж я отблагодарю...
Антон стал серьезен.
- Цена как раз не вопрос. Было б желание...
Воронцов взял со стола трубку, начал набивать. Ему сразу стало
скучно. Слышал он уже такие разговоры. И даже не раз. И знал, чем они
обычно кончаются. Как раз недавно прошла целая серия процессов над
контрабандистами из плавсостава и руководящих чинов нескольких пароходств.
- Я как раз не это имел в виду, - понял его мысли Антон. - Никакого
криминала. Ни валюты, ни наркотиков. Ты же все равно сейчас в отпуске,
спешить некуда?
- Ну и?
- Не хочешь поучаствовать в одном эксперименте?
- В принципе - отчего бы и нет. А какого рода?
- Психологического. На поведение в нештатных ситуациях.
- Если это не больно да еще и на дачу заработать можно - запросто.
Люблю всякие эксперименты...
- Можешь быть уверен. Совершенно необыкновенные впечатления, плюс
гонорар по высшим ставкам...
- А если подробнее?
- Подробнее как раз нельзя. В том и суть. Так согласен?
Может быть, в другой обстановке и в другом настроении Воронцов
отнесся бы к подобному предложению иначе, но тут все так сложилось, что он
только пожал плечами.
- Если ты настаиваешь... Когда начнем?
- А чего тянуть? Сейчас и начнем...
Он вытащил из кармана синюю коробочку, вроде тех, в каких продают
ювелирные изделия. Открыл ее и протянул Воронцову блестящую таблетку,
около сантиметра в диаметре.
- Приложи позади левого уха. Вот сюда...
Таблетка прилипла, словно магнит к железу. Ощущение было несколько
странное, но оно тут же прошло, и Воронцов перестал ее чувствовать. Даже
потрогал рукой, чтобы убедиться, что таблетка на месте.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг