Алексей КОРЕПАНОВ
РАЗДУМЬЯ АТЛАНТА
Дождь барабанил по корпусу "москвича" с таким остервенением, словно
хотел изрешетить его, добраться до меня и вырвать-таки долгожданное
согласие. Дождь лил неспроста, дождь был орудием врагов, поразившим меня
при возвращении в город. Лобовое стекло уцелело, хотя "москвич"
перевернулся раза три, не меньше, а вот стекла обоих задних дверей были
разбиты; кувыркаясь вниз по склону вместе с автомобилем, я слышал их хруст
о прибрежные камни. Ничего, могло быть хуже. Гораздо хуже. И не только
"москвичу". Впрочем, каждое мое движение отдавалось резкой болью в боку, а
левую ногу нельзя было повернуть - похоже, там был даже не вывих, а
перелом...
Я, привалившись к дверце, полулежал на переднем сиденье, смотрел в
темноту, сдавившую мой "москвич", и слушал, как беснуется дождь. Мне
ничего не хотелось. Я готов был сидеть так до скончания веков - что такое
боль? К боли можно привыкнуть, сжиться с ней, перестать ее замечать. К
другому нельзя привыкнуть... Я чувствовал себя беспредельно уставшим. Ни
разу в жизни, ни разу за все тридцать с лишним лет своего существования на
земле я так не уставал. Я был бы рад навсегда слиться с этой темнотой и
этим дождем...
И всего-то, наверное, не больше часа провел я здесь, в своем разбитом
"москвиче", превратившемся после аварии в простое укрытие от непогоды, но
казалось, что уйма времени прошло с тех пор, как я, ни на мгновение не
забывая о необходимости быть предельно осторожным, тащился со своего
"садово-огородного" участка по знакомой до каждой колдобинки проселочной
дороге. Лучше было бы, конечно, вообще не садиться за руль - но
садово-огородные дела надо делать в срок, их не отложишь на зиму.
Так и тащился я со скоростью катафалка мимо пригородных полей, прямо
навстречу заходящему солнцу, и, выехав на очередной холм, уже разглядел
вдалеке, в низине, зеленые сады и домики городской окраины, когда у
"москвича" вдруг заглох мотор. Поломка была не из самых серьезных, но
все-таки я провозился до сумерек, изрядно покопавшись во внутренностях
своего давно достигшего пенсионного возраста и чиненного уже перечиненного
средства передвижения. (Автомобиль достался мне от отца, и сосед мой по
лестничной площадке величал его за дряхлость "Агасфером".) А потом вдруг
налетел ветер, и оказалось, что полнеба закрыла незаметно подползшая
сизо-черная туча - и начало лить, сперва потоками, потом потише, но с
таким самоупоением, что можно было смело утверждать: это на всю ночь. С
натужным гулом проплыл мимо, расплескивая жижу, последний рейсовый
автобус, битком набитый возвращающимися в город садово-огородниками, и я
потихоньку тронулся следом, стараясь не допускать ни малейшей доли риска.
Но ни разу не посещали меня вещие сны, и не было у меня никаких
зачатков ясновидения. И я совершенно не был готов к тому, что целый
участок дороги над откосом, спускающимся к заросшей камышами речушке,
участок, по которому только что успешно прокатил переполненный автобус,
вдруг провалится под колесами моего "Агасфера". Дождь ли был в этом
виноват или что-то другое? Я был уверен, что дело тут отнюдь не в дожде...
Ничего не успел я сообразить, когда мокрая земля в полном смысле
слова разверзлась под колесами и "москвич" нырнул носом в образовавшуюся
промоину. Выскочить я тоже не успел, и ни о чем не думал, оцепенев в
скользящем к откосу автомобиле.
Отделался я все-таки сравнительно легко, и теперь сидел поздним
июньским вечером в помятом своем труженике дорог, который после этих
кувырков въехал в речушку и застрял передними колесами в илистом дне.
Звать на помощь было бессмысленно - некого было звать на помощь в
этой дождливой темноте. Пробираться вдоль речки к городу тоже не имело
смысла, потому что чуть дальше, в излучине, берег превращался в болото; да
и мог ли я пускаться в путь с этой своей то ли вывихнутой, то ли сломанной
ногой? Я ведь не Маресьев... Выбраться на дорогу я тоже вряд ли бы сумел.
В общем, оставалось коротать ночь вдвоем с "Агасфером" и уповать на то,
что все-таки настанет утро и кто-нибудь поедет по этой дороге.
Могло быть хуже, продолжал утешать я себя. Хотя не знаю, можно ли
придумать что-нибудь хуже того положения, в котором я находился с недавних
пор. С очень недавних пор...
В тот день мне на работу позвонила Алена. Было уже около пяти,
производственная деятельность в отделе потихоньку затухала, а я так и
вообще закрыл программу и осваивал новую компьютерную игру, добытую по
бартеру у соседей-конкурентов.
- Привет, Дрюня! - сказал телефонный голос Алены. - Не утомился от
своих компьютеров?
Ничего такого особенного в ее словах не было. Это были обычные слова,
но только их всегда произносил я. "Привет, Алена, - говорил я, позвонив в
ее лабораторию. - Не устала от возни с пробирками?" И мы договаривались о
встрече.
А теперь вдруг позвонила она.
- Могу угостить шампанским, - заговорщицки продолжала Алена. - Если
пригласишь, конечно. Или у тебя какие-то планы?
- Жалованье, наконец, выдали, что ли? - сообразил я.
- Ага, - подтвердила Алена.
- Счастливая! - позавидовал я. - А в нашей конторе жалованьем пока и
не пахнет, так что угостить не могу. А твое распивать... Я же не сутенер
какой-нибудь. И не альфонс. Я простой котяга. - ("Котяга" - это наше
производное от нашего же определения собственной специальности:
"компьютерный работяга".)
- Дурак ты, Андрюша, а не сутенер, - ласково сказала Алена. - С
получки отдашь. Ну так что?
В общем, мы договорились, и по окончании рабочего дня, заскочив в
магазин за хлебом, я поехал забирать Алену. Обгоняя меня, с презрительным
шелестом проносились мимо изящные мощные "иномарки" с мордастыми парнями
за рулем и их златовласыми спутницами. Я не испытывал зависти. У меня был
мой "Агасфер" и меня ждала очаровательная Алена.
Уж не знаю, что такое неотразимое нашла Алена в давно пережившем
сезон молодости и к тому же разведенном котяге. Ситуация, в которой мы
познакомились, не отличалась необычностью; я не вытаскивал ее из морских
глубин, и не спасал от пьяных хулиганов, и не вызволял с балкона пятого
этажа охваченного пламенем дома - мы просто однажды оказались соседями по
купе, как в старом кинофильме. Ничего необычного. Необычным для меня было
то, что Алена, кажется, не собиралась упускать меня из виду, и намерения у
нее, по-моему, были самые серьезные. Миновала зима, и миновала весна, а мы
продолжали встречаться, и совсем неплохо проводили время в моей квартире;
это было уже нечто большее, чем рядовая развлекаловка, я все чаще ловил
себя на том, что мне как будто бы уже и не хватает Алены... И все-таки не
решался переступить черту перемен - имел уже печальные уроки и побаивался
их повторения. Алена тоже не форсировала события, наверняка понимая все
женским своим чутьем. Так пока что и шли мы с ней - вроде бы и рядышком,
но вроде бы и не вместе...
Я затормозил возле скверика, не доезжая до автобусной остановки, и
начал высматривать Алену. Толпа там собралась порядочная, но Алена
выскочила откуда-то сбоку, из-за буйно разросшихся кустов, и быстро
забралась в машину, проскользнув в предусмотрительно открытую мною
переднюю дверцу.
- Привет, - сказал я и поцеловал ее. От ее щеки слабо повеяло
незнакомыми духами. - За тобой гонятся поклонники?
- Ага, целая орава, - подтвердила Алена, перебрасывая на заднее
сиденье довольно плотно загруженный полиэтиленовый пакет.
- Духи зачем-то поменяла, - ворчливо сказал я, отруливая от тротуара.
- Бережешь, что ли?
- Почему берегу? - не поняла Алена.
Я взглянул на нее. Она была чертовски привлекательна, за ней
действительно не грех было погнаться не то что сквозь кусты, но и по
болотищу нехоженому; светлые, в меру подкрашенные чем-то золотистым
волосы, серо-зеленые глаза, умеющие смотреть с какой-то особенной
нежностью... Желтая полупрозрачная блузка в обтяжку давала возможность
убедиться в прелести линий тела, а вот брюки Алена, по-моему, носила
совсем зря - с ее-то ножками! ("Я от ног твоих, Алена, делаюсь
умалишенным", - сам сочинил!)
- Я подарил - потому и бережешь, - ответил я, мимолетно удивившись ее
непонятливости и тут же забыв об этом.
- Ой, берегу, Дрюнечка! - улыбнулась Алена. - Кто знает, когда еще
подаришь, и подаришь ли?
Ничему я тогда, конечно, не придавал значения, да и не мог придавать.
Неожиданный Аленин звонок. Наша встреча не возле ее работы, как обычно, а
у совсем другой остановки. Чуть ли не спринтерский рывок из сквера в
машину. Эти новые духи. А до того - визит сухощавой леди по поводу
анкетирования для "Вечернего вестника". Ни о чем я не подозревал, и только
потом... Случалось, я мог прервать неприятный или просто страшный сон, но
как вынырнуть из вот этого затянувшегося сна - я не знал.
Перебрасываясь фразами о том, о сем, мы оставили позади оживленный
центр, прокатили по мосту, и "Агасфер", кряхтя, полез в гору, упорно
сокращая расстояние до моего жилища, доставшегося мне от родителей; бывшая
моя жена ни словом не обмолвилась о дележе и размене жилплощади, и еще до
развода, забрав дочку, ушла к своей маме, в такую же двухкомнатную
квартиру.
Результатом активной получасовой деятельности Алены на кухне оказался
очень даже неплохой ужин. По телевизору шла очередная серия чего-то
латиноамериканского, мы попивали шампанское - и вдруг одновременно
посмотрели на мой широкий, уже хорошо знакомый Алене диван...
До сумерек было еще далеко, из раскрытого окна доносились со двора
крики резвящейся малышни и идиотский гогот подростков, ежевечерне
оккупирующих ими же искалеченную и заплеванную беседку. Я лежал на диване,
на паласе рядом с диваном белели Аленины трусики, а сама Алена голышом
прохаживалась по комнате, оправляя свои длинные волосы цвета летнего
солнца. Я любовался ее стройной фигурой и накапливал силы для нового
штурма.
Алена остановилась у письменного стола (за этим столом отец всегда
писал и просматривал свои конспекты, готовясь к лекциям), начала водить
пальцем по корешкам книг, которыми была битком набита полка над столом. Я
продолжал смотреть на нее, на ее оттопыренную попку, на белые мячики
грудей; их упругость до сих пор словно бы ощущали мои пальцы. Алена
передвинулась вдоль стола, притронулась к висящему на стене небольшому
темно-зеленому блюду (это уже осталось от мамы) и, кажется, слегка
вздрогнула, как будто блюдо было наэлектризовано. Обернулась, увидела, что
я смотрю на нее - и, улыбнувшись, направилась к столу с остатками нашего
незатейливого пиршества.
- Ты неплохо устроился, - заявила она, подходя к дивану с двумя
наполненными фужерами. - Рыбка золотая желания его выполняет, шампанское в
постельку подает...
- На то и рыбка, чтобы попасться в сети, - многозначительно
ответствовал я, принимая фужер. - По-моему, рыбкам без сетей было бы
просто неинтересно.
Она присела рядом, и мне, конечно же, сразу захотелось ее обнять, и я
слегка сжал кончиками пальцев ее сосок, но все-таки выпил свое шампанское
- а вот она свое допить не успела...
Потом мы лежали рядом, и я перебирал ее волосы и внезапно понял,
только после второго раза понял, что у меня с ней сегодня как-то не так.
Не то, чтобы хуже или лучше - а просто чуть-чуть по-другому. Впрочем,
подумал я об этом вскользь, мимоходом, не утруждая себя анализом
собственных ощущений. Потому что и "чуть-чуть по-другому" было более, чем
хорошо.
- Сережа, домой! - раздался зычный голос моей соседки со второго
этажа. Это она с балкона звала свое малолетнее чадо, которое обычно по
вечерам так носилось и прыгало по квартире над моей головой, играя то ли в
войну, то ли в индейцев, что у меня с потолка сыпалась побелка.
Побелка давно уже нуждалась в замене, да и вообще квартиру желательно
было привести в более-менее божеский вид (ремонт мы с Людмилой делали на
заре супружества, когда еще была жива моя мама), и я вспомнил, что
собирался вечером позвонить насчет относительно дешевой облицовочной
плитки - дали мне один телефончик. Дело было неотложным, потому что плитка
могла подорожать (как чуть ли не ежедневно дорожало все вокруг), поэтому я
чмокнул утомленную расслабленную Алену в ямочку под горлом и направился в
прихожую, к телефону.
Но телефонная трубка не подавала никаких признаков жизни. С полминуты
я тщетно хлопал по рычагам и теребил шнур, а потом вернулся к Алене.
Разлил по фужерам остатки шампанского и устроился на диване возле нее.
- Теперь бутылка с меня, - напомнил я и поцеловал ее в шею. - Или
даже две. А телефон, зараза, вырубился. Провожу тебя и придется звонить от
соседей, не то идея ремонта погибнет в самом зародыше.
- Мр-р... - разнеженно мурлыкнула Алена. - Ты меня уже выгоняешь?
- Что ты, Алена! Оставайся хоть до утра.
Я всегда отвозил ее домой не позже одиннадцати. Алена давным-давно
была совершеннолетней, но ее папа и мама имели свое мнение относительно
времени возвращения дочери с вечерних прогулок. И представляю, какую тихую
Варфоломеевскую ночку они бы мне устроили, если бы узнали, чем мы с Аленой
занимаемся в часы досуга...
- Мр-р... - вновь промурлыкала Алена. - А шампанское считай моим
подарком.
- Мерси. - Я погладил ее по бедру. - Значит, за мной ответный
подарок.
- Да? - Алена заинтересованно распахнула глаза. Повернулась ко мне,
обняла, прижавшись всем телом. - А если я попрошу не духи, а что-нибудь
другое?
- Но только в пределах разумного, - улыбнулся я.
Алена разжала руки, легонько оттолкнула меня и отодвинулась к краю
дивана. Сказала со вздохом:
- Вот наконец ты и показал свое истинное лицо.
Все это, конечно, было шуткой, но я вдруг почувствовал себя жлобом и
скрягой. И ведь даже цветы, сукин сын этакий, дарил уже не при каждой
встрече. Эх, рыцарь и кавалер наших дней, котяга занюханный - лишь бы
потрахаться ему! Не котяга, а котяра...
Я притянул ее к себе, забормотал, зарывшись носом в ее волосы:
- Прости дурака, Аленушка! Это мне шампанское по мозгам вдарило, а
они у меня и так набекрень... Подарю все, что пожелаешь.
- Ты это серьезно? - Голос Алены внезапно прозвучал очень строго, но
я все-таки надеялся, что она просто развлекается и не будет требовать луны
с небес и прочих недоступных вещей.
- Серьезно, Алечка. Говори, чего твоя душа желает?
- Хорошо, - быстро ответила Алена, и я по-прежнему не уловил даже
намека на игривую интонацию. Она подняла руку и показала на стену. - Тогда
подари мне свое блюдо.
Я замер. Слова Алены оказались для меня полнейшей неожиданностью.
Блюдо было семейной реликвией. Я помнил его с детства, с тех еще
времен, когда мы жили в старом доме с высокими потолками, сырыми стенами и
очень холодными полами; тогда оно стояло в кухонном буфете, подпертое
горкой тарелок. Иногда я вынимал его оттуда и рассматривал причудливые
узоры, покрывающие слегка вогнутую поверхность. По словам мамы, блюдо
переходило из поколения в поколение в мамином роду и его всегда передавали
последнему наследнику. Откуда оно взялось и в чем, собственно, заключалась
его ценность, мама не знала. Никаких преданий на сей счет до наших времен
не дошло, но от своего отца (моего деда, умершего, когда я еще не появился
на свет) мама слышала, что за сохранность реликвии можно не беспокоиться;
были в прошлом случаи, когда блюдо похищали вместе с другими вещами, но
потом оно непременно возвращалось к владельцу.
Все это, конечно, являлось устным народным творчеством чистой воды,
но нисколько не уменьшало значимость реликвии - ведь не зря же мои
прапрадедушки и прапрабабушки завещали своему младшему сыну или своей
младшей дочери не продавать и не отдавать блюдо. То же самое говорила мне
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг