кончили есть, когда часы на ратуше пробили восемь. Пора было идти в суд.
Марта ушла на кухню мыть посуду, а я подошел к зеркалу, поправил
сюртук, снял нитку с обшлага, внимательно осмотрел себя. Говорят, что
отказавшийся от ЭТОГО, теряет душу. Хм, чепуха какая. Я абсолютно ничего
не чувствовал, все было как обычно. Душа. Бред и мистика, как и вообще вся
эта история с драконом. Мне нет до этого никакого дела я не собираюсь
из-за всякой ерунды жертвовать своим будущим. Достаточно с меня глупостей,
за глаза хватает и Марты, я по горло сыт благородством. Черт подери,
угораздило же жениться на крестьянке, теперь всю жизнь маяться придется.
Сколько кругом невест на выданье. Какую партию можно было бы сделать! И
ничего страшного, если бы пришлось жениться на уродине - когда ты богат и
влиятелен, никто не мешает содержать любовницу. А тут... Ребенок еще
будет, совсем увязну. Впрочем, при родах всякое ведь может случиться.
Всякое может случиться, еще раз повторил я, обкатывая и уме эту мысль.
Потом снова взглянул в зеркало. Что ж, я молод, красив, полон сил, я еще
сумею сделать карьеру. Вот только лицо...
Я наклонился к зеркалу и на какое-то мгновение мне показалось -
нет-нет, это только показалось, - что в глазах у меня застыли знаки
дракона.
Но я не стал вглядываться.
ЖЕНЩИНА
Бог ты мой, до чего же я перепугалась! Как-никак, до срока еще два
месяца, а тут такая боль, будто на кол сажают. У нас вот так же дочка
мясника старшая на седьмом месяце разродилась, а потом кровью вся изошла,
даже бабка-ведунья помочь не сумела. И ребенок, конечно, мертвый родился.
Я даже вскрикнуть не смогла. Хорошо, рядом со стенкой шла.
Прислонилась к ней и стою ни жива ни мертва, не вижу, что кругом творится.
Думала сначала на землю сесть, да побоялась пошевелиться: а вдруг еще
больнее станет? Так и простояла сама не знаю сколько времени.
А потом отпустило.
Я оглянулась - пусто в переулке. Ну и ладно, прошло и хорошо. Я
нагнулась, подняла сумку и хотела было дальше на рынок идти, как вдруг под
ногами у меня что-то звякнуло. Я не сразу даже и разглядела, что это
такое, поначалу обрадовалась даже, когда заметила, что что-то блестящее.
Нагнулась - и увидела ЭТО.
Ну, думаю, дела, угораздило. Стою как дура последняя и подобрать его
не решаюсь. Может, думаю, если его не трогать, так ничего страшного и не
случится. Пройду, будто и не заметила. Уж почти решилась, как тут, как
назло, шаги чьи-то послышались впереди, я сама не знаю зачем, нагибаюсь,
хвать его - и за лиф. И стою, воротник рукой придерживаю.
А навстречу - ну как назло - господин Моритц, советник из ратуши, что
в конце нашей улицы живет. Смотрит на меня, а у самого ухмылка такая на
роже, что меня аж передернуло. Я его уж раз огрела сумкой, так ему мало,
все норовит залезть своими ручищами куда не следует. И тут тоже - видит,
что никого нет, и давай травить: я, говорит, тут золотой только что
обронил, ты, говорит, наверное, его к себе сунула. И лезет, поганец такой,
своей гнусной лапой мне за лиф! Я тут про все забыла - и про боль
недавнюю, и про ЭТО - как завизжу да как трахну его по шляпе сумкой, жаль
пустая. Он даже отскочил, испугался. Ты что, говорит, совсем очумела?
Убить же так можно! Пошутить с тобой нельзя, что ли? Хороши, говорю,
шутки, вы с женой своей так шутите. А ко мне еще раз сунетесь - я вам нос
расшибу. Но-но, говорит, ишь расшумелась. Поговори у меня, я тебе это еще
припомню. Обошел меня бочком и пошел дальше по переулку, уж и не знаю, что
ему там нужно было. А я ему вдогонку: очень, мол, испугалась, вот расскажу
жене вашей, чем вы занимаетесь, будете знать. Он и не ответил ничего,
будто не ему говорила.
Пошла я дальше потихоньку, и до того мне обидно стало, что я даже
заплакала. Иду и реву. Ну никакого прямо спасу нет, ну что это такое, в
самом деле? Скажешь его жене, как же. Эта стерва рыжая нас и за людей не
считает. У нее, видите ли, свой дом, так она и нос задирает. Дом - два
окна на помойку, а туда же, барыней ходит. Горожанка задрипанная. Да у
моего отца в деревне дом в десять раз больше, я и то носа не задираю. Я
бы, конечно, сказала ей, пусть она своему муженьку патлы-то повыдирала бы,
да себе дороже получится. Ославит ведь на всю улицу, будто я к ее мужу
пристаю, будто девка уличная. Она ведь кого хочешь со свету сживет.
И Картьен тоже хорош. Говорила ведь ему - пристает ко мне этот
Моритц, ну сделай ты хоть что-нибудь. Так нет, он, видите ли, ничего
сделать не может. Не могу же я, говорит, тебя повсюду провожать, а так
запросто пойти и морду ему набить тоже нельзя - тут город, а не деревня,
тут за такое дело меня возьмут и посадят. И потом, говорит, этот Моритц -
советник в ратуше, ему ничего не стоит всю мою карьеру загубить. Что же,
спрашиваю, раз он советник в ратуше, так ему можно ко всем замужним
женщинам приставать, так у тебя получается? А он только разозлился,
накричал на меня, а я сейчас такая бедная - чуть что, сразу плачу. Я реву,
а он мне нотацию читает: ты, говорит, не ходи по таким местам, где он тебя
обидеть может. Ты, говорит, вообще одна не ходи. А с кем мне ходить, если
я тут и в самом деле одна? У меня же тут никого нет - ни подруг, ни
знакомых. Картьен как уйдет утром в суд, так до вечера мне и словом не с
кем перемолвиться, разве что на базаре поторговаться. Дом этот проклятый,
глаза бы мои на него не глядели. Я уж и на кухню боюсь выходить, все так и
норовят мне пакость какую-нибудь устроить. И за что они меня так
невзлюбили? Вчера, например, эта дура Бельтен, жена сапожника из комнаты
напротив, отодвинула мою кастрюлю в сторону от огня и место все заняла. Я
прихожу - вода даже не закипела. Попыталась назад ее подвинуть, так
Бельтен сразу руки в боки и давай на меня орать. И чего это ты,
такая-разэтакая, тут двигаешь? Иди у себя в комнате двигай, а сюда мы тебя
не звали.
Если вести себя не умеешь, так запрись у себя в комнате и сиди, пока
другие на кухне. А эти поганки, подружки ее, по сторонам стоят и хохочут.
Я расплакалась и убежала. Не могу я тут, не могу! Когда-нибудь подожгу
этот дом проклятый или еще чего-нибудь учиню. Сил моих больше нет!
Прав был отец - дура я, дурой и останусь. Угораздило же нам с
Картьеном повстречать друг друга. Теперь вот и сама несчастна, и ему в
обузу. И так он, бедный, маялся на свое жалованье, а теперь вот и меня
кормить приходится. И ребенок скоро будет. Это ведь мне поначалу только
показалось, что Картьен ну вроде принца какого, а тут, в городе, я быстро
поняла, что к чему. Соседки-то наши в деревне до сих пор небось мне
завидуют. Видели бы они теперь, как я живу, - разве что руку за милостыней
не протягиваю.
Это только со стороны по глупости нашей казалось, что раз городской,
раз в суде служит - то сразу и богач. Приехали они тогда к нам в деревню
по делу - помощник судьи и Картьен при нем писарем. Мельник у нас от запоя
повесился, так его сыновья все никак наследство по-хорошему поделить не
могли, вот и пришлось им в суд обращаться. Нам ведь всем тогда показалось,
что Картьен и помощник судьи - ну вроде как ровня. Как же - в одном доме
остановились, вместе в трактире пиво пили. А тут как раз гулянье
случилось, повстречались мы на нем с Картьеном и как с ума сошли.
Вот теперь и мучаемся.
Теперь-то я, правда, пообвыкла, а поначалу так совсем тяжело было.
Дома, в деревне, я сама хозяйкой была, ни у кого спрашиваться не надо
было. Хочу - дома плиту затоплю, хочу - во дворе на очаге обед сготовлю.
Мы с отцом не бедно совсем жили. Сад у нас большой, не заложенный еще,
яблоками торговали, сидр делали. Не богато, конечно, о таком платье, что
мне Картьен на свадьбу подарил, и не мечтала, но зато всегда спокойны были
за завтрашний день. А тут не жизнь, а сплошное дрожание. Вот уволят завтра
из суда, вот повысит хозяин плату за комнату... И камаргосы еще эти. Мы у
себя ни о каких камаргосах и не слыхали почти. Знали, что они есть, и
только. А здесь, оказывается, шагу нельзя лишнего ступить без оглядки,
слово сказать боишься. Картьен так прямо зеленеет весь, как только речь о
камаргосах заходит.
Но хуже всего - соседки. Они меня сразу же за что-то невзлюбили.
Может, кто-то из них виды на Картьена имел, а я дорогу перебежала, а
может, просто терпеть не могут нас, деревенских. Дома можно было бы просто
плюнуть на всех и жить как ни в чем не бывало.
А тут - ну куда от них денешься? Кухня общая, плиту топит хозяйская
кухарка. Раньше срока, как сегодня, встанешь - жди, пока затопит.
Опоздаешь - ничего сготовить не сумеешь. Теснота, духотища, а деваться
некуда. И эти задрыги только того и ждут, чтобы я что не так сделала. И
давай тогда поливать грязью, будто шлюху последнюю. Первые месяцы я вообще
каждый день плакала, а Картьен как увидит - злится. Говорю ему - давай
уедем из города. У отца сад большой, работы на всех хватит. И слушать даже
не хочет.
Да и не выход это, я же вижу. Какой из него работник? Слабый он,
изнеженный. Здесь хоть пером скрипеть может, кое-что перепадает, а больше
же он ничего делать не умеет. Даже табуретку вон целый год починить не
может.
Так и не заметила я за мыслями этими, как до рынка добрела.
Раньше-то, когда, бывало, с отцом торговать яблоками ездили, все
удивлялась я на городских: такие вроде богатые, а скупые страшно. Все
норовят подешевле купить. Сами в такой одежде богатой ходят, а за грош
каждый так держатся, будто жизнь их от этого гроша зависит. А теперь сама
до хрипоты торговаться могу, сама этот грош в кулаке зажимаю. Хожу между
рядами и облизываюсь только.
С овощами мне повезло. Продавец - старикан такой, я его уже несколько
дней подряд на этом месте видела - почти не торговался. Все, говорит,
хватит с меня, распродаю поскорее товар и уезжаю. Слыхала небось про
знамения-то? Я говорю: ну да, слыхала кое-что. То-то, говорит, страшное
место ваш город, все под драконом живете. А сегодня, говорит, сам видел,
как человека одного поутру на площади схватили. Так вот, этот человек про
то кричал, что погибнет ваш город, что последний день сегодня наступил. Не
к добру такие крики, говорит. Может, спрашиваю, он сумасшедший был, а сама
чувствую, что у меня даже голос задрожал. Да нет, отвечает, не похоже,
чтобы сумасшедший. И пришел издалека видно, одежда на нем какая-то
странная. Да и о знамениях, опять же, весь город говорит, я сам позавчера
свечение над башней видел. Вы тут, говорит, привыкли под драконом своим
жить, а я даром что старый, а умирать пока что не желаю. Распродам вот все
поскорее и уеду, ну его к лешему, дракона вашего. Еще пару луковиц
напоследок мне за просто так подкинул.
Отошла я от него, а у самой даже ноги не гнутся, будто из дерева
сделаны. Пока плакала, пока себя жалела да обиды свои вспоминала, совсем,
глупая, про ЭТО забыла. А теперь оно вдруг как ожило, так и почувствовала,
будто оно на груди у меня шевелится.
Я даже остановилась прямо на дороге. Народ идет мимо, толкают, а я и
не замечаю. Тут еще, как назло, ребенок пихаться начал, он меня в
последнее время постоянно в печенку бьет, так совсем невмоготу стало. И
почему это все на меня, все на меня? Картьен думает, что длин он работает,
что у него одного заботы. Какие у него заботы? Утром поел - и в суд.
Пообедать заскочил - и снова в свой суд пером скрипеть. Устает, конечно,
вижу, что устает. Домой приходит усталый, повалится, бывает, на кровать да
так весь вечер и пролежит. А я не устаю? Я весь день кручусь, так мне и
вечером передышки нет. А ребенок будет - на кого все заботы? Как я вообще
в этом доме с ребенком буду - ума не приложу. Нам ведь на его-то жалованье
служанку-то не нанять. Значит, все опять на меня. А теперь вот еще и ЭТО.
Тут меня какая-то бабка толстая в бок толкнула. Пройти, вишь, не
может. Наорала еще: чего, дескать, дорогу загораживаю? А я и отвечать даже
не стала, до того мне тошно было. Повернулась и пошла себе дальше, к
мясному ряду.
Так что же все-таки делать-то? Почему ЭТО именно меня выбрало? Вон
ведь сколько людей вокруг - есть же среди них наверняка и сильные, и
смелые, и благородные. А я - ну что я могу? Хотя, конечно, не в силе тут
дело, ЭТО - само по себе сила. Недаром же рассказывают, что дракона в свое
время пленила именно женщина, а до этого шестнадцать могучих витязей
сражались с ним и все, как один, погибли. Но у меня же ребенок будет, я же
не о себе одной думать должна. Вон сколько людей вокруг - хоть кто-нибудь
из них о нас с ребенком позаботится? Да исчезни я, сгинь без следа, надев
ЭТО, никто и не пожалеет. Может, и не вспомнит никто.
А ведь страшно-то как, мамочки мои. Знамения-то зря не появляются.
Вон все вокруг поговаривают о свечении над башней драконовой, и вчера
поговаривали об этом, и позавчера. И у нас на потолке знак дракона
появился - это ведь тоже неспроста. Раньше, говорят, когда такие знаки
появлялись, весь город на улицы выходил, все к башне шли, стены ее
укрепляли да выходы из подземелья прочнее заделывали. А теперь? Молчат
все, только шепчутся по углам. Не у нас ведь одних наверняка знак дракона
появился, да только все теперь живут, как и мы с Картьеном, все чего-то
боятся, никто про такое не расскажет. Страшнее дракона быть ничего не
может, а все равно боимся всего подряд. Картьен боится, что из суда его
выгонят, я боюсь, что жизни совсем не станет, как ребенок родится, тот вон
дядька, наверное, боится, что надзиратель рыночный товар его негодным
признает, - вишь, как лебезит. Все вместе камаргосов боимся, и камаргосы,
наверное, тоже чего-то боятся. Вот выйдет дракон из подземелья, вот пойдет
палить всех огнем, помянутся нам тогда эти страхи.
А ведь выйдет, ей-богу выйдет, ЭТО так просто не появляется.
За такими мыслями я почти весь мясной ряд проскочила. Хорошо еще,
опомнилась вовремя, а то бы возвращаться пришлось. Остановилась я, стала
присматриваться, где бы подешевле кусочек купить. Уж очень мне хотелось
Картьена сегодня обедом хорошим накормить, и деньги как раз остались,
овощи-то я по дешевке купила. Выбрала наконец кусок приличный,
сторговалась, в сумку за кошельком полезла - нет кошелька. Вот только что,
ну буквально десять минут назад, на месте был, к ручке я его еще, как
обычно, бечевкой привязала - и нет. Бечевка на месте, кошелька нет.
Срезали.
Повернулась я и пошла прочь, слова не сказав. Последние ведь деньги,
жалованье Картьен только завтра вечером принесет. На два дня сготовить
собиралась - что мне теперь, одними овощами его кормить? Как подумала,
представила себе, что придет он домой, сядет за стол и сморщится, стряпню
мою увидев, так жить не захотелось. Не скажет он ничего, конечно, но ведь
подумает, что хозяйка я никудышная. А как объяснишь? Уйти бы, уйти отсюда.
Вот так - взять и уйти. К отцу, в деревню. Прямо так пешком. Что я, не
дойду? Дойду, дня за четыре дойду, а может и за три. Запросто.
И так я себя этими мыслями распалила, что сама не заметила, как к
воротам пошла. И только кварталов через пять вспомнила про ЭТО.
Мне даже смешно стало. Ей-богу. Стану я жизнь свою губить ради этих
гадов. Ради соседок этих, глаза бы мои на них не глядели. Ради ворюг
всяких. Как же, дожидайтесь. Я вам не по нраву - ну так и получайте,
пускай дракон вас всех спалит. А Картьена я уведу отсюда. Сегодня же. Под
любым предлогом. Совру что-нибудь - будто отец, мой умер или при смерти
лежит или же от дяди хибара его в наследство осталась, надо срочно ехать
продавать. И уедем, сегодня же, а там уж будь что будет.
И так мне легко сразу стало, будто груз с души упал. Как раз я мимо
переулка проходила, что к башне дракона ведет. Там всегда малолюдно.
Свернула я в переулок этот, за поворот зашла, вынула ЭТО из-за лифа и в
канаву бросила.
Вот так!
Как все просто. Вообще все проблемы в жизни - от рассуждений лишних,
от слов всяких дурацких: честь, мужество, благородство... Нет ничего
такого, не видела никогда. А видела то, что лишь мерзавцы всякие хорошо
живут. И я тоже жить хорошо хочу. И нечего все время о других думать,
надоело. Пора подумать и о себе. О том, что мне самой нужно. Не другому
кому, не Картьену, а мне самой.
Об ЭТОМ я больше не вспоминала.
НИЩИЙ
Ишь, как распыхтелся, пузырь старый! Того и гляди лопнет. Можно
подумать, что я его убить хотел. Зарезать. Нельзя уж и руку за подаянием
протянуть. Я за нашего герцога кровь проливал, жизни своей не жалел, а он
небось в это время дома отсиживался, вот и отрастил такое пузо. Да стал бы
я попрошайничать, будь у меня обе руки. Больно нужно.
Да ну его совсем, что вспоминать-то. Сегодня хорошо подавали, будет
на что поесть, еще и на выпивку останется. Жаль только, что Кенк слег, на
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг