скэнба уже не было. Я бросил машину вперед, и через минуту брешь,
проделанная мною в границе леса, осталась позади. Ехать приходилось
зигзагами, объезжая постоянно выраставшие на пути гигантские опорные
стволы, уходящие ввысь на полсотни метров. Там, в высоте, они ветвились,
срастались друг с другом отдельными побегами, образуя сплошную, почти
непроницаемую для света сеть, в которой обитало бесчисленное множество еще
по большей части совершенно не изученных живых существ. Но здесь, на
уровне земли, все было сумрачно и безжизненно. Под псевдоколесами
вездехода лежала ровная, хорошо утрамбованная почва, и ничто, кроме
выраставших на пути опорных стволов, не задерживало продвижения вперед.
До цели было около двадцати пяти километров, и я преодолел это
расстояние за полчаса. Наконец, местность стала повышаться, и я понял, что
цель близка. Вскоре стало светлеть, и просветы между деревьями далеко
впереди начали окрашиваться в красный цвет.
Впереди было красное поле. И я должен был его пересечь.
У крайнего со стороны поля опорного ствола я остановил машину. Мне
совсем не хотелось ехать дальше. Почему-то только теперь мне стало по
настоящему страшно. Но пути назад уже не было. Если я не хотел, чтобы меня
нашли, если хотел, чтобы мой след затерялся, то я должен был пересечь
красное поле. Я обругал себя самым последним идиотом и тронул машину
вперед, прямо на заросли ядовито-красных лопухов, постепенно увеличивая
скорость. И почти тут же небо над головой, еще только что ярко-голубое, с
начинающим клониться к закату солнцем стало затягиваться белесой дымкой.
Теперь пути назад уже точно не было, теперь был один путь - вперед, только
вперед, к вершине холма. А дальше уж как придется. Я гнал вездеход вверх
по склону холма на максимально возможной скорости, чтобы выиграть время и
оказаться там раньше, чем красное поле отреагирует на мое вторжение.
Рваные клочья лопухов летели из-под псевдоколес, обрызгивая вездеход
кроваво-красным дождем, когда приходилось объезжать то и дело
встречавшиеся на пути ямы. И все темнее становилось небо над головой, и
вот уже солнце исчезло в дымке, и даже в кондиционированной атмосфере
кабины почему-то ощущалась давящая духота наружного воздуха. И время
тянулось медленно-медленно, и лишь потом, реконструируя эту свою гонку к
вершине, я с удивлением узнал, что заняла она не больше двух минут.
На вершине я остановился.
Небо висело совсем низко над головой - так низко, что, казалось,
опустись оно еще немного, и вездеход на вершине холма будет раздавлен.
Позади, там, где он только-что проехал, склон холма перерезала черная
борозда - местами почти прямая, местами идущая зигзагами. И в стороны от
этой борозды, как волны по воде вслед за быстро пронесшимся катером,
расходились по поверхности красного поля белесые полосы. Они медленно
катились по склону холма, а с вершины его, с того места, где сейчас стоял
вездеход, наперерез им шли точно такие же белесые круги. Было темно, душно
и очень тихо - как перед грозой, когда все вокруг замирает. Все точно
соответствовало описанию красных полей, хранящемуся в моих мнемоблоках.
Там же хранилась и инструкция, которую я нарушил теперь, инструкция,
запрещавшая приближаться к красным полям - со стороны ли леса или с
воздуха - на расстояния, меньшие пятисот метров. Инструкции подобного рода
пишутся кровью. Их нарушение стоит крови.
Но иного выхода у меня не было.
Я поудобнее уселся в своем кресле, глубоко вздохнул и перешел на
прямое мысленное управление вездеходом. Это было теперь моей единственной
надеждой на спасение. Но я не поручился бы тогда, что мне хватит выдержки
на то, чтобы сконцентрировать свое внимание целиком и исключительно на
управлении машиной, что я смогу слиться с вездеходом в одно целое и увести
его из-под удара. Я знал лишь одно - то, что это не полигон, и если я
ошибусь, то это будет моей последней ошибкой. Знание такого рода позволяет
творить чудеса, но не думаю, чтобы нашлось много охотников творить их
такою ценою.
Игра со смертью началась через полторы минуты.
Сначала я увидел, как где-то далеко внизу, у самой границы леса на
поверхности красного поля появилась темная полоса. Она быстро покатилась
вверх по склону холма навстречу белесым кругам, расходившимся от вершины,
края ее загибались, постепенно опоясывая холм, и вот уже она сомкнулась в
быстро сжимавшийся круг, в центре которого стоял вездеход. Первый раз,
пока еще не знаешь, когда наступает момент, после которого промедление
становится губительным - самый опасный. Вездеход отскочил в сторону в
самый последний момент - не раньше, когда красное поле могло еще
отреагировать на его перемещение, но и не позже. Я проскочил через темное,
стремительно сужавшееся кольцо, когда оно было всего лишь метров двадцати
в диаметре, и сейчас же позади с низко нависшего неба ударила молния. Но
мне некогда было смотреть на след, который она оставила, потому что снизу
снова накатывалось темное кольцо, и снова нужно было увернуться от него, и
снова сзади, совсем рядом ударил с неба мощный разряд, и снова и снова
повторилось то же самое. Вскоре я совершенно сбился со счета, я перестал
слышать шум от непрерывно бьющих совсем рядом в землю разрядов, я потерял
всякое ощущения направления, я полностью забыл о том, кто я и где я,
слился с вездеходом в одно целое, превратился в автомат, единственной
задачей которого было выскочить из центра очередного черного кольца.
И вдруг все кончилось. Вездеход стоял на самой опушке сетчатого леса,
едва не упираясь в один из могучих стволов, выдвинутых вперед. И была
тишина. Совершенная, невероятная тишина, так что какое-то время мне даже
казалось, что я оглох. Я перешел снова на ручное управление, перевел дух и
вытер пот со лба. Было светло, значительно светлее, чем несколько минут
назад, когда вездеход стоял на вершине холма, но все вокруг было покрыто
туманом, и какое-то время я не мог понять, откуда же он взялся, этот
туман. Не должно быть никакого тумана, ни в одном описании не говорится
про туман, думал я, и вдруг даже вздрогнул, все вспомнив. Прямое мысленное
управление - штука коварная и непредсказуемая, и немного найдется людей с
достаточной для него мысленной дисциплиной. Где-то там, на склоне холма, я
вспомнил о биофиксаторе в баках вездехода - и каким-то образом подал
команду опустошить их. И вот теперь все вокруг было упрятано в облако
биофиксатора, и это означало, что опасность еще не миновала. Времени на
то, что бы посмотреть, что станет с красным полем после того, как вездеход
пересек его, уже не оставалось. Я знал - борозды, образовавшиеся там, где
проехал вездеход, заполнятся сначала жидкой, всеразъедающей слизью, а
затем снова зарастут красными листьями, и никто и никогда не отыщет на
красном поле наших следов. Правда, теперь, под воздействием биофиксатора,
кое-что здесь пойдет, наверное, по-другому, но особого значения это теперь
не имело. Не оставалось даже времени на то, чтобы привести в чувство
Гребнева, чтобы хоть как-то поудобнее устроить его. Надо было ехать -
немедленно, пока лес вокруг еще не начал умирать. Я перешел на локаторный
обзор и тронул вездеход.
Сначала мне казалось, что проскочить отравленный участок будет совсем
нетрудно, но уже через минуту в крышу кабины ударила капля какой-то черной
жидкости, и совсем скоро сверху, из второго яруса леса полился настоящий
ливень. Это, конечно, было почти не опасно, хотя наверняка потоки
обрушивающейся на вездеход жидкости и были ядовиты, и весьма агрессивны.
Опасно было другое - лес, которым я ехал, на глазах переставал быть
обычным сетчатым лесом. Опорные стволы, еще совсем недавно прямые и
стройные, теперь теряли свое изящество, они как бы оседали под непомерной
тяжестью, изгибались, на глазах вспучиваясь наростами, а полог
переплетенных ветвей второго яруса, казалось, опускался все ниже и ниже.
Внезапно ствол дерева справа от вездехода разломился посередине и повис,
раскачиваясь, на обрывках ветвей, а затем рухнул на землю, увлекая за
собой и два соседних ствола. Я резко свернул влево и боковым зрением успел
увидеть, как целый массив сетчатого леса в том направлении, куда я только
что ехал, вдруг как бы сложился и накрыл землю непроходимым буреломом,
из-под которого мне уже никогда не удалось бы вывести вездеход.
А потом все неожиданно кончилось. Я вел машину через колоннаду
стройных деревьев, и не верилось, что совсем рядом, всего в нескольких
сотнях метрах позади, все было погублено облаком биофиксатора. Но я не
решился остановиться, и гнал вездеход вперед еще полчаса, пока не достиг
предгорий Южного Анарга. Лес - да и всякая вообще жизнь - кончился у
подножия первых же холмов, и, отвезя вездеход на несколько сотен метров от
его границы, я, наконец, остановился. Если бы не Гребнев, до сих пор
лежащий без сознания в соседнем кресле, я тут же заснул бы в полном
изнеможении. Но его необходимо было привести в чувство, и это придало мне
сил.
Я положил в рот сразу две таблетки стимулятора, немного подождал,
пока они начнут действовать, потом достал из аптечки инъектор и,
расстегнув защитную форму, приложил его к плечу Гребнева. Минут пять,
наверное, ничего не происходило, но, когда мне стало уже по-настоящему
страшно, он вдруг открыл глаза и попытался встать. Тело все еще не
слушалось его, и он только еще больше съехал вниз. Тогда он повернул
голову в мою сторону, отыскал меня глазами и попытался сказать что-то. Я
нагнулся ниже, но не смог разобрать ни слова. Губы его шевелились почти
беззвучно, и он, наконец, оставил свои попытки и долго - минут пять -
сидел не шевелясь, закусив нижнюю губу и шумно, со стоном выдыхая воздух.
Потом приоткрыл рот, вздохнул и сказал сиплым голосом:
- Значит, струсил, инспектор. Бежать решил.
Я, наверное, изменился в лице, потому что он вдруг дернулся в сторону
и приподнял руку, как бы ожидая удара. И я понял тогда, что действительно
чуть не ударил его снова. Впервые в жизни я применил сегодня
обездвиживающий прием против живого человека, не манекена, и вот,
оказывается, готов был снова ударить его. Достаточно начать, достаточно
хоть раз совершить что-то, противное прежде твоей человеческой природе,
чтобы повторить это потом во второй, в третий раз оказалось совсем
нетрудно. Достаточно только начать...
- Думай что угодно, - сказал я через силу, не глядя на него. - Это
теперь ничего не изменит.
Солнце - уже оранжевое - опустилось к самому горизонту. Кончался мой
четвертый день на Кабенге - самый тяжелый день в моей жизни. И я вдруг
понял, что как бы ни сложилась в дальнейшем моя жизнь, она уже никогда не
будет такой, как прежде. Сегодняшний день положил границу всему, что было
раньше, и то, что я продолжал существовать, не означало, что я его
пережил. Потому что за этот день я стал совершенно другим человеком, и как
бы я ни пытался, поступки мои, совершенные за этот день, никогда нельзя
будет оправдать с позиций того человека, каким я был еще накануне.
Предательству нет и не может быть оправдания, и наивно думать, что я хоть
когда-нибудь сумею найти оправдания для себя самого, если не способен
оправдаться даже перед этим мальчишкой. Чтобы стать предателем, достаточно
предать один раз, и я вдруг поймал себя на чудовищной мысли, что мне лучше
было бы остаться одному, чтобы не пришлось ни перед кем оправдываться. И
эта мысль, само ее зарождение, сама ее возможность - я прекрасно понимал
это - была самой страшной расплатой за предательство. Теперь каждый
человек, пусть даже и не знает он ничего о том, что мне пришлось
совершить, самим своим присутствием будет напоминать мне о том, что я
сделал. И не было оправдания в том, что не сделать этого тоже означало
совершить предательство.
Мы, оказываемся, живем в жестокое время.
Гребнев, сидевший до сих пор неподвижно, зашевелился. Краем глаза я
видел, как он расстегнул фиксатор и, приподнявшись, уселся в нормальное
положение. На меня он не смотрел. Я не знал, что он собирается делать, да
и не хотел знать. Я впал в какое-то забытье, заснул с открытыми глазами,
и, быть может, мне лишь снилось все это. Во всяком случае, я не помнил,
как и когда скрылось за горизонтом солнце, мне казалось, что оно все так
же неподвижно висит над торчащими из вершины недалекого холма острыми
скалами и светит мне в левый глаз. И я удивился, когда вдруг увидел, что
кругом совершенно темно, а на небе над нами горят яркие звезды.
Гребнев, разбудивший меня, стоял совсем рядом. Света в кабине почти
не было - лишь отсветы от немногих горящих на пульте индикаторов - и я
видел только его темный силуэт на фоне звездного неба. Он о чем-то
спрашивал, но смысл его слов до меня дошел не сразу, да и самих слов я
поначалу совершенно не слышал. Наконец, голос его прорвал мое забытье:
- ...слышите меня? Инспектор, вы слышите меня? Инспектор...
Он говорил слишком громко, слова его гулко отдавались в голове, и я
хотел прокричать ему, чтобы он замолчал сейчас же - но крика не
получилось. И я лишь просипел громким шепотом:
- Замолчи...
Он услышал. Стало тихо. Я полностью пришел в себя.
Я потянулся к пульту, включил освещение кабины. Налил себе воды,
выпил. Сразу стало легче. Он все так же молча стоял рядом, нависая надо
мной всем своим двухметровым ростом.
- Что ты хотел? - спросил я его.
- Надо ехать, инспектор.
- Куда?
- Назад, на биостанцию. Поймите, нельзя бросать их вот так. Вы же
сами потом не простите себе этого.
Удивительно, он, оказывается, еще думал о моей душе.
- Ты садись, - сказал я ему, и он послушно сел на свое место. Он
прочитал мою карточку, где было сказано все - и то, что мне обязаны
оказывать содействие все без исключения, и то, что характер моего задания
мог потребовать чрезвычайных действий, и то, что я должен был любой -
любой, там подчеркивалось это - ценой уцелеть и донести полученную
информацию до Академии, и то даже, что в случае необходимости я мог
сместить и заменить любого из сотрудников на Кабенге, вплоть до начальника
базы, что я мог располагать на планете абсолютной властью - и он ничего не
понял.
Мой документ ни в чем не убедил его просто потому, что он оправдывал
поступки, которые в его глазах были недостойны человека. И я вдруг поймал
себя на мысли, что завидую ему. Потому что в нем не было и не могло быть
той ущербности, что позволила мне пережить этот день. Потому что он
никогда не смог бы работать у Зигмунда.
Он не понял бы меня, даже если бы я смог рассказать ему все.
- Мы не можем вернуться, - сказал я ему. - Я обязан выполнить
задание. И потом, мы все равно ничем не в силах им помочь. Поверь, если я
вернусь, там станет значительно опаснее. Потому что целят в меня.
- Это вы интересно говорите, - сказал он, не глядя в мою сторону. -
Этим можно что угодно оправдать. Цель оправдывает средства, так
получается? Но почему же тогда мы-то живы? - я ничего ему не ответил, и он
продолжил: - Я же все видел - зачем вы лишили их связи в такое время?
Зачем? Вы что, не могли спасти себя без этого? Вам что, нужно было, чтобы
вместо вас погибали другие?
- Без этого они стали бы нас искать. Несмотря ни на что, они стали бы
нас искать. Ты же знаешь, что так бы оно и было. Теперь они считают нас
погибшими - а значит, у них больше шансов на спасение.
- Считают погибшими? Вы уверены в этом? - он нагнулся к пульту,
попытался что-то сделать с сенсорной панелью, потом резко обернулся ко
мне. - Верните мне управление! - заорал он вдруг так, что даже уши
заложило, потом вскочил, замахнулся на меня кулаком и снова закричал, -
Верните мне управление!
Я даже не пошевелился. Сидел и спокойно смотрел на него. И молчал. Не
потому, что знал заранее, что он не сможет ударить. Потому, что мне было
безразлично. И он вдруг как-то обмяк, опустил руку и рухнул в кресло,
закрыв лицо руками.
Потом, через несколько минут, он поднял голову и спросил меня - не
своим, каким-то совершенно потерянным голосом:
- Почему вы можете ударить, а я - нет? Почему?
Я ничего не ответил. Я ничего не хотел отвечать. Я вообще ничего не
хотел.
Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем он снова заговорил.
Наверное, я опять забылся, и опять к действительности меня вернули его
слова. На этот раз он не обращался ко мне, он говорил как бы сам с собой,
едко, желчно, и лицо его - я хорошо видел это - было искажено какой-то
презрительной гримасой.
- Академия называется, - говорил он. - Высшая инстанция. Теперь мне
понятно, почему все к чертям катится. Почему кругом, куда ни глянь,
невесть что творится, а по документам все гладко. Академия... Чего уж тут
ждать, если вы так вот в своей Академии работаете. Тогда все понятно, - он
повернулся в мою сторону и заговорил уже, глядя мне прямо в глаза. -
Хорошее задание - любой ценой спасти свою шкуру. Уцелеть, когда катастрофа
надвигается, когда сами же вы в этом во всем виноваты. Пусть другие за все
платят, так?
- Думай что хочешь, - спорить с ним мне не хотелось.
- Ну нет, не надейтесь. Я не думать буду, я буду говорить. И вы мне
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг