отполированных стен тоннеля. Иногда на стене, обычно неподалеку от
развилки, вспыхивала ярким разноцветьем флюоресцентная метка. Иногда -
когда тоннель пересекал полосу более светлых пород - казалось, что он
расширяется, а затем снова сужается, ныряя в толщу черной скалы. Но это
было не так, размеры его почти не менялись, и лишь иногда, очень редко
приходилось нагибать голову, чтобы не задевать потолок шлемом.
А в общем, все было очень однообразно.
Связь была включена, но с самого начала мы почти не разговаривали. Я
шел вторым. Впереди, слегка раскачиваясь под тяжестью баллона с
бета-треоном, шла Гладис. Сзади, иногда почти налетая на меня, пыхтел
Сухарев. Байеру по случаю моего прибытия и желанию спуститься вниз
устроили выходной - все равно на Каланде-1 было лишь три исправных баллона
для бета-треона, и не имело смысла гонять вниз лишнего человека. Лишь три
исправных баллона - и ни одной тележки для того, чтобы везти их вниз. На
мой вопрос, почему так получилось, Хироти, отведя взгляд, ответил, что все
равно вблизи Первой камеры проходы слишком узки для тележки. Я не стал
расспрашивать, почему они не используют для этого дела роботов - в конце
концов это была их забота. Некоторым нравится таскать тяжести.
Впереди показалась очередная развилка, помеченная зеленой меткой с
красными цифрами. "33" прочитал я и притормозил. Сухарев едва не врезался
мне в спину, но не спросил ни о чем. Я уже заметил, что он всячески
избегает разговоров. Так, будто боится о чем-то проговориться. А может
быть, это просто черта его характера.
- Подождите минутку, Гладис, - сказал я. Она тоже остановилась,
обернулась и, увидев, что мы стоим, оперлась спиной о стену тоннеля, чтобы
снять с плеч часть веса баллона. Хороши у них тут порядочки, в очередной
раз подумал я. Нагружать женщину такой тяжестью. Впрочем, возможно она из
тех, кто всегда лезет вперед и с кем спорить попросту бесполезно. Бывают
такие, считающие что они всегда вправе распоряжаться собой и не способные
к оптимизации своих действий в коллективе. Самое скверное в таком складе
характера состоит в том, что подобные люди, бессмысленно зачастую жертвуя
собой, требуют подобной же жертвенности от окружающих. И формально - но не
по-человечески - они почти всегда правы. Быть может, и эта Гладис из таких
же, и здесь попросту махнули на нее рукой, поняв, что спорить бесполезно.
- Метка тридцать три, - кивнул я на стену. - Мне помнится, что именно
в этом боковом проходе нашли шлем и излучатель Бергсона.
- Ну и что? - спросила она.
- Вы тогда участвовали в поисках?
- Нет. Меня тут еще не было.
- А вы? - обернулся я к Сухареву.
- Я? Нет. То есть да, участвовал. Но в другой группе.
- Вы были там? - я кивнул в сторону прохода.
- Н-нет. Вернее был. Но недалеко. Не там, где нашли - гораздо ближе.
Интересная черта - сначала ответить "нет", а потом уже думать над
вопросом.
- Пошли дальше, - сказала Гладис. - Поговорим на обратном пути, - и
она, не оборачиваясь двинулась вперед. Мы догнали ее лишь метров через
сто, за двумя поворотами.
Минут через десять она сказала:
- Сейчас начнут встречаться онгерриты. Не делайте лишних движений. Не
пугайтесь. Просто идите за мной.
- Я знаком с тем, как они выглядят, - сказал я.
Она смерила меня холодным взглядом. Потом сказала:
- Знаете, инспектор, это несколько разные вещи - знать о том, как
выглядит дерьмо и вляпаться в него, - и не дожидаясь ответа пошла дальше.
- Мне еще не приходилось слышать подобного сравнения, - сказал я ей в
спину.
- Значит, плохо слушали.
- Гладис, ну з-зачем ты так? - сказал Сухарев. - Инспектор может
неправильно понять.
Но она ему не ответила.
Тоннель резко, почти под прямым углом повернул направо и расширился.
И почти сразу же я увидел первого онгеррита. Я достаточно насмотрелся на
материалы проекта, и только потому остался внешне почти спокойным. Но
Гладис была в чем-то права - онгеррит, увиденный воочию, и онгеррит,
виденный когда-то раньше - пусть и в высококачественной голографической
проекции, пусть и с полным эффектом присутствия - были далеко не одним и
тем же. Я не был шокирован, нет. Но внутренне содрогнулся.
Этот онгеррит был из числа тех, кого по традиции называли Стражами.
Хотя, как стало известно позже, они выполняли другие функции, лишь отчасти
имеющие отношение к охране внутренних камер. Даже само это понятие -
охрана - как потом оказалось, использовалось первыми исследователями
неверно и до сих пор создавало путаницу в понимании образа жизни
онгерритов. Привычная картина, когда люди изучают что-то в принципе чуждое
и земной жизни, и земной логике.
Собственно, то, что я увидел, не было самим онгерритом. Это не было
даже частью его тела, если рассматривать тело как нечто цельное и более
или менее стабильное. Это были, скорее, выделения этого тела, непрерывно
им же поглощаемые. Издали Страж походит на скопление воздушных корней
пандриаса с Тсасуры-16 - ассоциация сама по себе не слишком приятная. С
потолка тоннеля, полностью перекрывая проход, свешиваются многочисленные
нити - часто тонкие, как паутина, но иногда толщиной в несколько
миллиметров. Подойдя ближе, видишь, что это даже не нити, а струи
какого-то вязкого вещества с разнообразными включениями, медленно текущие
- иногда сверху вниз, но чаще, как ни странно, снизу вверх. Иногда эти
струи обрываются и падают в студенистую лужу на полу тоннеля, иногда
отклоняются в сторону, как от порыва ветра, но совершенно не синхронно,
вне всякой связи с соседними струями, временами даже задевая и отклоняя их
тоже, но никогда не смешиваясь. Издали они кажутся бесцветными, но при
ближайшем рассмотрении видно, что внутри, за матовой их оболочкой, там,
где она почему-либо истончилась, они переливаются всеми цветами радуги.
Можно часами стоять и смотреть, как текут эти струи, и не понять, откуда
же они берутся и куда деваются, потому что сам Страж прячется обычно в
боковой нише, лишь несколькими тонкими - не больше сантиметра - сифонами
связанный с перекрываемым им тоннелем. И трудно поверить в то, что весь
этот поток слизи в сотню, а иногда и в две-три сотни литров в минуту
производится и, соответственно, поглощается небольшим существом с массой
не превышающей обычно двадцати килограммов.
- Познакомьтесь, инспектор, - сказала Гладис, не оборачиваясь. - Это
Страж Первой камеры, - и она, ни на мгновение ни останавливаясь, пошла
вперед, ступая прямо по студенистой луже слизи, разлившейся по полу
тоннеля. Струи, стекавшие с потолка, тут же облепили ее с ног до головы,
но она шла, как бы ничего не замечая, и мне не оставалось ничего иного,
кроме как последовать за ней. Идти так пришлось шагов двадцать, причем под
конец я шел совершенно вслепую, потому что слизь залила светофильтр шлема.
Спускаясь сюда, я знал, что мне предстоит, знал, что такое Страж и как он
действует, но знание это нисколько не улучшило впечатления от первого
знакомства.
На другом конце заграждения Стража мы пару минут простояли, ожидая,
пока слизь, как и положено, сползет с нашей формы, не оставив на ней
никаких видимых следов. Собравшись в комки у наших ног, слизь эта, теперь
приобретшая вдруг грязно-зеленый цвет, на какое-то мгновение замерла в
неподвижности, а потом как по единой команде двинулась в сторону
пройденной нами лужи на полу тоннеля. Тонкие нити, которыми онгеррит
подтягивал к себе комки слизи, видны не были. Я был готов к тому, что нам
предстояло, но при виде этих движущихся как бы по собственной воле комков
вдруг почувствовал тошноту и отвернулся. Все-таки атавистические рефлексы
и представления слишком глубоко коренятся в человеке, и нужна длительная
тренировка, чтобы избавится хотя бы от части из них.
- Ну как? - спросила Гладис. - Вы довольны своим новым знакомством,
инспектор?
- Знакомством? Я как-то не воспринял это за знакомство.
Зато Страж воспринял это именно так. Можете быть уверены - теперь он
отличит вас от любого другого человека, какой бы скафандр вы ни надели, -
она двинулась дальше, и мы с Сухаревым пошли следом.
Что ж, так или иначе, знакомство состоялось. И еще неизвестно, кому
из нас двоих оно пришлось меньше по вкусу. Хотя про себя я должен был
честно отметить, что не встречался еще с существом, столь же отталкивающим
и чуждым человеку - именно физиологически отталкивающим и чуждым - как
Страж. И тем не менее я умом своим вполне понимал Рыбникова - того самого,
о котором говорила вчера Берта - который в своей монографии об онгерритах
назвал Стражей самыми прекрасными существами в Галактике. Если
отталкиваться от того, что прекрасное есть совершенство, есть высшая
степень целесообразности, то с Рыбниковым трудно было не согласиться.
Стражи были самыми совершенными из встреченных человеком химических
анализаторов, обладающими, видимо, предельно возможной чувствительностью -
в анализируемом им образце они способны выделить каждую отдельную молекулу
на поверхности без ее разрушения. Кое-кто из исследователей полагал даже,
что они каким-то образом умудряются анализировать и молекулы в глубине
образца, но механизм этого явления был пока что не установлен.
Широкий тоннель тянулся около двухсот метров, пока не уперся в стену
с десятком примерно узких проходов на разных уровнях, не во все из которых
мыслимо было протиснуться.
- Приготовьте свой распылитель, - сказала Гладис, направляясь далеко
не к самому широкому проходу.
Я нащупал на поясе флакон, посмотрел на нее и тоже взял его в руку,
положив большой палец на клапан. Потом спросил:
- А почему именно этот проход?
- Единственный, где мы не застрянем, - ответила она.
На первый взгляд утверждение это звучало сомнительно, но она каким-то
образом протиснулась в отверстие, лишь слегка пригнувшись и наклонившись
вправо, и я полез следом. Это оказалось легче, чем думалось вначале,
потому что отполированные стенки не препятствовали движению, а клейкие
подошвы ботинок создавали достаточный упор. Даже Сухарев с его габаритами
умудрился не отстать ни на шаг и дважды налетал мне на спину на первых
метрах прохода. Через какое-то время, после десятка, наверное, поворотов,
когда я уже полностью потерял ориентировку, впереди показался свет, и
вскоре мы вошли, наконец, в Первую камеру.
Если бы не светильник, установленный полтора года назад, когда
началось регулярное снабжение онгерритов бета-треоном, зал, открывшийся
перед нами, потерялся бы в темноте, рассеять которую наши фонари оказались
бы бессильны. Я не раз видел проекции этих пещерных красот, знал, что
следующие камеры - Вторая и Четвертая - гораздо больше и величественней, а
Третья камера, где обитал сам Великий Каланд, лишь немногим уступает этой,
но все равно, оказавшись в этом зале, поразился его величине. Наверное,
причина лежала в контрасте между теснотой только что пройденного прохода и
размерами открывшейся впереди пустоты. До противоположной стены было не
менее трех сотен метров, а своды зала уходили вверх не меньше, чем на
сотню. Как и все у онгерритов, они были гладко, до блеска отполированы, и
на этом блестящем, почти зеркальном фоне черными точками - как звезды на
негативе звездного неба - выделялись многочисленные отверстия, подобные
тому, через которое мы проникли в зал.
И кругом были онгерриты. Сотни онгерритов. Тысячи. Белыми
воскообразными наплывами они покрывали стены зала и его потолок, тонкими
студенистыми струями вытекали из некоторых отверстий и опускались на пол,
расплываясь там гигантскими амебами, копошились у чаши источника,
расположенной в центре. Каждый из них передвигался сам по себе, вне,
казалось бы, какой то связи с остальными, но, окинув камеру взглядом,
можно было заметить, что все их движения подчиняются единому замедленному
ритму, то усиливаясь, то затухая с периодом в два-три десятка секунд. На
первый взгляд вся эта картина не рождала никаких ассоциаций, но через
несколько секунд я почему-то снова, как и рядом со Стражем почувствовал
тошноту и сделал несколько судорожных глотков. Нет, неожиданно для себя я
понял, что ассоциации неожиданно возникали в сознании, несмотря на всю
внешнюю непохожесть наблюдаемых картин. Я вдруг почувствовал, что то, что
я вижу, так же чуждо мне и отвратительно, как Мертвые поля в Белом лесу
Аттона. Или даже еще более чуждо и отвратительно. Но какого-либо
вмешательства в свое сознание со стороны я при этом не ощущал.
На спутников моих, разумеется, картина эта никакого впечатления не
произвела. Постояв пару минут и дав мне оглядеться, Гладис молча двинулась
вперед, стараясь идти подальше от ползавших по полу онгерритов. Идти было
нелегко, потому что пол камеры был покрыт толстым - кое-где в несколько
метров - слоем "гремучек" - твердых образований каплеобразной формы
размером в несколько сантиметров. Тяжелые, но очень скользкие, они
расступались под ногами с характерным шумом, из-за которого и получили
свое название, и порою нога проваливалась в них по щиколотку. Я наверняка
отстал бы от Гладис, если бы ни Сухарев, который топал сзади как танк,
едва не наступая мне на пятки. Волей-неволей пришлось сосредоточиться
целиком на ходьбе, и какое-то время я шел, глядя только себе под ноги и
ничего не замечая вокруг. И только когда мы подошли к источнику, заметил,
что Гладис пользуется распылителем.
- Зачем вы это делаете? - спросил я.
- Что именно? - она подошла к бассейну, стала снимать баллон.
- Распылитель.
- Потому что имею желание живой вернуться на станцию. Как, наверное,
и вы, инспектор. Не теряйте времени.
Сухарев уже снял свой баллон и помог мне сделать то же. По очереди он
уложил баллоны на край бассейна, вытянул шланги и опустил их в воду. Потом
включил откачку. Гладис отошла на несколько шагов в сторону, присела,
отдыхая, на выступ скалы над самым источником. Я сел рядом. С непривычки
болели спина и ноги, давненько мне не приходилось так нагружаться.
- В материалах проекта, - сказал я, немного переведя дух и стараясь
пока не смотреть по сторонам, чтобы снова не почувствовать тошноту. -
Распылители указываются как чрезвычайное средство.
- Ну и что?
- Похоже, что их использование вошло у вас в повседневную практику.
- Просто мы используем чрезвычайное средство в чрезвычайной ситуации.
И не наша вина, что такая ситуация здесь при каждом спуске.
- А с каких пор спуск к онгерритам стал рассматриваться как
чрезвычайная ситуация? - я некоторое время помолчал, но она не сочла
нужным ответить мне, и тогда я снова спросил. - Вы же нарушаете
установленную протоколом проекта процедуру контакта. Почему?
- А почему мы, ксенологи, вместо того, чтобы работать, чтобы делать
дело, ради которого мы здесь находимся, вынуждены таскать сюда каждый день
эту дрянь? - кивнула она в сторону баллонов. - Это предусмотрено
протоколом проекта? Или, может, нам просто нечего больше делать?
- Вы хотите, чтобы я вам объяснил, почему вам приходится сюда носить
бета-треон? - удивился я.
- Да, хочу. Интересно знать, как на это смотрит представитель
Академии.
- Что ж, - я старался говорить совершенно спокойно. - Как должно быть
известно всем, кто связан с проектом, вот уже полтора года, как идет
резкий рост численности онгерритов. Они, как и все живое на Кабенге,
требуют для своей жизнедеятельности определенного количества бета-треона.
Поступление же бета-треона в источники, как показали многолетние
наблюдения, стабильны и едва обеспечивают нужды количества онгерритов,
прежде населявшего Кабенг. Отсюда и необходимость в добавочном
бета-треоне. Вы удовлетворены моим объяснением?
- Чушь, - сказала она, отвернувшись.
- Что именно - чушь? - я слегка помедлил, прежде чем задал этот
вопрос.
- Да почти все - чушь, - она вздохнула и повернулась ко мне. Лицо ее
под светофильтром было почти неразличимо, но я почему-то почувствовал, что
это очень злое лицо. Я ждал, что она продолжит, но она молчала, и тогда я
спросил напрямик:
- Потрудитесь объяснить, что именно вы называете чушью. И почему.
- Ну хотя бы то, - сказала она после паузы. - Что поступление
бета-треона в источники остается на неизменном уровне. Видно кому-то в
Академии выгодно не обращать внимания на данные наших измерений за эти
полтора года.
Я не удивился. Я, наверное, ждал чего-то подобного - после того, что
узнал вчера. Но каким, черт подери, образом можно скрыть такие данные так,
что даже нашему отделу они оказываются неизвестными?!
И впервые, наверное, я подумал о том, что здесь и так, безо всякого
Нашествия может произойти катастрофа. Просто из-за множества таких вот
накладок.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг