кончились катастрофически, пришлось взять сотню до театральной зарплаты у
одного парня, не вылезавшего из немецких гастролей, брайтонских концертов
и каких-то совместных постановок. Парень дал без разговоров, но все равно
было противно. Потом прошло...
Она ехала к какому-то художнику в мастерскую, к черту на рога, в
Перово, подхватила меня по дороге, договорились, что я подожду в машине,
пока она будет отбирать работы, а потом поедем на пару часов к Таньке. По
дороге туда говорили не о беде моей, не о будущем отчаянном нашем, а черт
его знает о чем: о разных женских типах, о вечной женственности, о великих
возлюбленных, о том, что любят не тихих, порядочных, домовитых и
преданных, а ярких, распущенных, предающих, терзающих. Невелико открытие
америки, но оба страшно завелись, орали, перебивая дуг друга, на
перекрестке она едва не въехала в автобус - и было понятно, орем потому,
что все прикладываем к себе, к нашим отношениям, к нашему случаю. Она себя
считала женщиной дурной, корила себя за все - что мужу, доброму, хорошему
и терпеливому, изменяет, что мне принесла несчастье, что, не умея себя
обуздать, рискует и своим, и чужим покоем, может и себя в угол загнать, и
близких на всю оставшуюся жизнь погрузить в горе, в обиду, загубить.
Ждала, что будет за все наказана, за все свои немногие приключения, и за
нашу историю тоже - словом, завела старый разговор, вечную свою песню.
И обо всем говорилось так, будто пока ничего не произошло, будто не
превращаюсь я неотвратимо в бродягу, будто нужно еще ждать напастей, будто
еще не дождались. Я и сам забыл о том, что через несколько часов надо
будет искать ночлег, и что возможно следующей моей спальней станет
подъезд.
Все о том же продолжали говорить и у Таньки, что не помешало час
исходить страстью, стонать, вскрикивать, начинать плакать, дергаться, едва
ощутимо притрагиваться кончиками пальцев, изо всех сил прижимать,
обхватывая руками и ногами, проталкивать язык все глубже, почти разрывая
уздечку, бесконечно рассматривать, придвинувшись почти вплотную,
заливаться потом на уже и без того мокрых простыне и полотенце, шептать
десяток бесконечно повторяющихся слов, не имеющих себе равных в пошлости -
любимая, любимый, девочка, мальчик, солнышко, солнышко, родная, родной,
красивая, красивый, люблю, люблю. Все. Все. Все. Не могу больше. Как
хорошо. Все. Все. Все. Как хорошо. Не могу больше. Все. Все. Все. Иди
сюда, иди сюда.
Потом, как обычно, сели на кухне, она в длинной майке, я в мятых
трусах, она пила Танькин джин - правда, наш Танька прикончила сама, я же
открыл купленную ею для меня фляжку "Black & White". Сыр засох, хлеб стал
в холодильнике каменным, а отогревать было некогда, оливки из банки вдруг
опротивели. Все было, как всегда, но я закурил, затянулся пару раз - и
сунул сигарету в пепельницу, недодавил, и заплакал, ничего не в состоянии
с собой поделать, затрясся, заходясь все больше в тоске, страхе,
безнадежности, она встала передо мной, прижала голову к груди, гладила,
что-то неслышно шепча, я начал успокаиваться, взглянул снизу в ее лицо.
Глаза ее были закрыты, губы некрасиво кривились, произнося неслышимые
слова.
Я понял, что, независимо от любых перемен, она последняя, что не
будет больше никого, и ничего не будет, и ничего больше и не надо.
Потому что, говоря просто, от добра добра не ищут, а лучше ее не то
чтобы нет или быть не может - но мне не надо.
Потому что, сообразил я, она именно и есть та, которую я придумал лет
двадцать пять назад, когда я придумал всю свою жизнь, свои занятия и чего
я от них хочу, свой образ существования до мельчайших деталей, и все так и
получилось, все осуществилось, пришло и уже даже ушло, и не было только
придуманной тогда женщины, были все время хоть немного - а иногда и очень
- другие, но вот она, она - это та. Другой не будет.
Не потерять бы ее, подумал я, как я уже растерял и продолжаю терять
профессии, образ жизни и все, чего хотел и получил. Черт с ним со всем
подумал я, только бы она не потерялась.
Тут и зазвонил телефон, и она автоматически сняла трубку в чужой
квартире, потому что звонок был резкий и длинный, и ей, наверное,
показалось, что это звонок международный, от какого-нибудь лондонского или
нью-йоркского ее знакомого галерейщика, и она схватила трубку, и ответила,
и слушала минуты три молча, и так же молча трубку положила.
Слушай, сучка, сказали ей. Мужа твоего мы достанем и в Штатах,
поняла? Старухи уже по месту прописки отвалили. А пацанку свою получишь,
когда нам ключи от хаты отдашь. Ты, проститутки кусок, трубку не бросай, а
слушай по-человечески. Ключи у тебя на одной связке, так? Вот, воткни в
зажигание, поставь своего "мерса" на ручник возле "Измайловского парка", у
метро. И вали к базару, просекаешь, там тебе девчонку сдадут. А захочешь
потрахаться с хорошими ребятами, звони. Ну, все, у тебя час есть, гони. И
козлу своему скажи, чтобы не возбухал, поняла? Давай, соска, исполняй.
Пока.
5
Message, оставленный на автоответчике Михаила Шорникова: "Тебя,
конечно, невозможно застать дома, а мне надоело по междугородной
разговаривать с автоответчиком, тем более, что он порет какую-то ерунду.
Пьяный записывался? Так вот, выслушай меня внимательно и постарайся
понять. Ты решил расстаться? Я уже давно знаю, что ты способен предать,
вот и дождалась. Тем не менее, я не жалею о том, что мы прожили вместе эти
годы, я все равно считаю их лучшими в своей жизни. Не беспокойся, я не
умру без тебя. Я устроилась в Питере, разыскивать меня не надо. Женя".
Записка, опущенная в почтовый ящик Михаила Шорникова. Конверт со
штампом "Московский Экспериментальный Академический Театр", без почтового
штемпеля - принесен и опущен курьером. Машинописный текст на одной
странице:
"Заседание художественного совета театра и правления АО "МЭКСАТ" 19
апреля в среду, в 12 часов.
1) Отчет правления о ходе переговоров с "Экстра-Банком".
2) Утверждение договора об аренде репетиционного зала и прилегающих
помещений клубом-рестораном "Venus-club" (российско-американское СП
"Мармур & Мармурштейн enterprises Ltd.").
3) Отчет главного режиссера о ходе подготовки спектакля "Печальная
история Анны"
4) Утверждение исполнителей по спектаклю "Анна".
Под машинописью дополнение от руки:
"Миша! Не вижу тебя в театре уже третий день. На совете будь
обязательно, есть дело". Без подписи.
Письмо, валявшееся на лестнице под почтовым ящиком Михаила Шорникова.
Обратный адрес на конверте: "M-r Vladimir Bronizki, 34, rue Saint Louis en
Y'lle, 75004 Paris, France". Текст письма на двух страницах, мелкий
компьютерный шрифт со многими подчеркиваниями, выделениями и разрядками:
"Миша! Как видишь, не прошло и года, а я уже собрался написать. Не знаю,
как ты теперь живешь, но, судя по тому, что нет от тебя ни слуху, ни духу,
нечто происходит в твоей жизни. Предполагаю следующее: а) новый фильм, б)
новый роман, в) то и другое, г) разошелся с Женей. В любом случае,
надеюсь, что ты не киснешь, а наслаждаешься новой ситуацией. Когда будешь
в областном центре Парижске? Что-то мы давно с тобой не выпивали; не
сидели ночью у каких-нибудь греков в Старом Латинском квартале; не пугал
ты мирных японцев за соседним столом, самоубийственно заказывая пятый,
седьмой, десятый виски; не брели мы по Новому Мосту над веселыми,
светящимися баржами; не ели "У Бернара" (помнишь, в районе Площади Италии)
любимый тартар в компании ночных таксисток, возящих с собою на переднем
сиденье как бы для безопасности пожилых псов; не похмелялись английской
исключительных качеств водкой Tangueray в пять утра на травянистом склоне
у белой монмартрской церкви, под завистливыми взглядами клошаров; не
дремали после чумной ночи на маленькой квадратной площади, со всех сторон
окруженной антикварными лавками. Давно не шлялся ты по оружейным
магазинам; по блошиным рынкам; давно не пил местного популярнейшего пива
"1664". Приезжай, а? Неужто нельзя придумать чего-нибудь, неужто не зовут
тебя на какую-нибудь встречу прогрессивной общественности, на премьеру
какого-нибудь вашего новейшего фильма, что-нибудь про блядей и бандитов,
неужели, в конце концов, твой маршан не может пригласить? Я бы пригласил,
да с моими бумагами, знаешь, и сам живу как гость. Этранже, мать бы их.
Тем не менее, живу я, Мишка, и радуюсь. И не тому радуюсь, что чисто,
тихо, прилично, на лестницах не срут (привет твоему подъезду!), что улиток
горячих могу поесть (сейчас, говорят, и у вас все имеется за доллары,
да?), что красиво все - хотя и это, признай, неплохо. Но радуюсь я,
дружочек мой, тому прежде всего, что один. Ты, наверное, удивишься, - а
может, и поймешь, - но пришел я за последнее время к выводу, что в нашем
возрасте нет ничего, лучше одиночества. Какая глупость - страх "одинокой
старости"! Да разве она бывает не одинокой? Ну, живут где-нибудь
старосветские помещики, что называется, душа в душу, смотрят вместе ТиВи,
гуляют в парке, потом укладываются спать рядком, храпя и пукая, кто
громче... Во-первых, гадость ужасная, во-вторых, одиноки-то они все равно,
потому что от одиночества есть только одно средство - любовь, а ни
привычка, ни привязанность, ни обязательства, ни ответственность не
помогают. И все это знают, только не признаются. Я же признался себе:
отвечать за другого человека и не хочу, и не могу, главное - не хочу чтобы
за меня отвечали. Между прочим, перечитывал недавно любимого моего, и вот
что вычитал в упомянутой повести о великой и пожизненной привязанности:
"...не проходило нескольких месяцев, чтобы у которой-нибудь из ее девушек
стан не делался гораздо полнее обыкновенного; тем более это казалось
удивительно, что в доме почти никого не было из холостых людей, выключая
разве только комнатного мальчика, который ходил в сером полуфраке, с
босыми ногами, и если не ел, то уж верно спал. Пульхерия Ивановна
обыкновенно бранила виновную и наказывала строго, чтобы вперед этого не
было". Ну, так если не мальчик, то не Афанасий ли Иванович? Пусть простит
мне великий такое кощунство, но не исключаю. В теплой-то духоте да с
обжорства... А я, между прочим, много об этом думал, и пришел к выводу
грустному: любая измена, не говоря уж о настоящем, длительном адюльтере
разрушает любовь обязательно. Понимаю, что открытие еще то, но что
поделаешь - своим умом дошел. Оттого и все наши несчастья, что все ищем
чего-то, а теряем последнее, что было. Но ведь не переделаешь же человека,
правильно? Ну, вот и живу один, и счастлив, а в этом городе изумительном,
да еще с моим еле-еле французским, одиночество сохранять просто. Такой вот
я стал, ты, помня меня московского, не поверишь, наверное, а пишу истинную
правду. На хлеб же зарабатываю - с трудом и немного - обычно: немножко в
газетках русских, немножко на радио... Но, поскольку все это неотвратимо
усыхает и сворачивается, старательно ищу работу нормальную, достойную
свободного человека, не зависящую от ваших очередных безобразий или
достижений. И, кажется, такую уже почти нашел, помогли мои теннис,
волейбол, утренний бег, да и сейчас я каждый день качаюсь, даже тренажер
комнатный купил, осилил. В форме отличной, живота нет, руки-ноги в полном
порядке. В результате, кажется, дадут мне маленький металлоискатель,
красивую униформу, и буду я стоять в дверях большого магазина, открывать
сумки и водить прибором по арабам - вдруг зазвенит... Думаю, что этой
работы мне надолго хватит, все взрывают по всему миру и взрывают... А там
видно будет. Между прочим, писать, если на службу возьмут, придется
бросить, здесь этого не любят, нету традиции интеллигентных истопников и
сторожей. Ну, и хрен с ними. Тем более, что сейчас, перечитав эту
эпистолу, обнаружил, что стиль на редкость старомодный, в духе наших с
тобою первых попыток, помнишь, году в шестьдесят пятом или шестом?.. Так
что потеря для словесности отечественной будет небольшая, а приобретение
для безопасности мирного населения безусловное, я человек добросовестный.
Такие дела. Приезжай, ей-Богу. Возьму выходной, погудим... Обнимаю тебя,
твой Володя. А ей, кто б ни была, поклон - я твоему выбору доверяю. В."
Заявление, оставленное на столе в РЭУ (скомканный, с оборванным краем
листок): "Начальнику РЭУ-13 г-ну Биллялетдинову А.Б. от Шорникова М.Я.,
проживающего (оборвано). Заявление. Прошу прописать в приватизированной
мною квартире по адресу (оборвано) г-на Григо (оборвано), являющегося моим
родствен (оборвано) со стороны (дальше все оборвано)".
Заметка в газете "Московский доброволец". Рубрика "Cito!". Заголовок
"Известный тусовщик стал бомжом, но продолжает тусоваться". Текст: "Один
из наиболее заметных представителей московской богемы старшего поколения
Михаил Шорников, актер (знаменитый фильм "Изгой"), художник и поэт, продал
свою квартиру и теперь ночует большей частью в Экспериментальном Театре
или у подруги-галерейщицы. Вчера его видели выходящим из Театра в пять
утра, что не помешало ему вечером высадиться из иномарки у входа в
престижный ночной клуб "Крысолов", где состоялся вечер его друга,
приехавшего из Парижа литератора Владимира Броницкого. На вечере старые
друзья обнимались, пили и закусывали, а после вечера расстались - один
поехал в гостиницу "Гранд отель" (оплаченную пригласившей русского
парижанина компанией "Росинцест"), другой был замечен входящим в подъезд
старого дома в районе Тишинки, облюбованного для ночлега бездомными. Между
тем, как стало известно из хроники происшествий, два дня назад в бывшей
квартире Шорникова произошла драка, в которой двумя выстрелами из
пистолета ТТ был убит новый хозяин квартиры, 27-летний безработный Г.
Следствие ведется, возможно, что знаменитому тусовщику и бомжу придется
ответить на несколько неприятных вопросов. Не огорчайтесь, Михаил Янович -
жизнь коротка, тусовка вечна!"
Записка, отданная вахтерше на артистическом входе Московского
Экспериментального Академического Театра: "М.Шорникову. Мишенька, любимый,
что происходит? Пожалуйста, позвони мне, попроси меня, кто бы ни подошел к
телефону, или позвони в галерею, или Таньке. Я волнуюсь, боюсь за тебя
после заметки в "МД". Позвони".
Приказ, вывешенный на доску объявлений в служебных помещениях
Московского Экспериментального Академического Театра: "Приказ N_9. 12 мая.
В связи с систематической неявкой актера М.Шорникова на репетиции,
появлением в нетрезвом виде и фактическим прекращением работы в театре, а
также в соответствии с поданным Шорниковым М.Я. заявлением, освободить
М.Я.Шорникова от работы по собственному желанию с 12 мая с.г.
Художественный руководитель и главный режиссер МЭКСАТ - подпись".
Записка, подсунутая под дверь галереи "ТиС": "Танюша! Никак не могу
поймать Сашку ни по одному телефону. Наверное, носится, ищет меня, а я ее.
Передай ей, пожалуйста, что я жив, что ничего страшного не происходит, все
устроится. В ближайшие дни я найду ее - пусть почаще бывает в галерее, я
позвоню. Целую вас обеих - ее, как догадываешься, отдельно. М."
Еще одна запись, оставленная на автоответчике, принадлежавшем Михаилу
Шорникову: "Вы, мелкие фраера! Если вы хочете спокойно випивать и кушать,
так дайте знать Мише Шорникову, что его уже ищут друзья, Гриша и Гарик. И
задавитесь себе на его жилплощади, но если сделаете Мишке плохо, так я с
вас личными руками устрою таких клоунов, что будете смотреться у зеркало и
плакать, как по родителям. А как Гарик может вас по инструкции сделать на
всех ваших беэмве, ви сами знаете. У вас еще есть немножко время. Гриша и
Гарик".
Надписи, сделанные на стене подъезда, где жил Михаил Шорников: "Гриша
и Гарик здесь были. 14/V. Кто видел в море корабли, не на конфетном
фантике, кто помнит, как его ебли, тому не до романтики. Миша, кончайте
детский сад, приходите к себе, сделаем вселение обратно". Ниже: "Мишенька!
Позвоните, Саша у меня. Таня". Сбоку: "Дайте мне несколько дней, я сам
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг