Лозунг этот был написан как бы на стяге, а стяг укреплен на двух
напряженных предметах, которыми, видимо, и предлагалось гордиться пидорам
всех стран... Он застегнулся, туго затянул ремень.
И почувствовал, что сейчас должно произойти нечто, почувствовал так
же точно, как если бы кто-то вдруг крикнул: "Внимание, капитан Олейник!
Внимание!"
Дважды было с ним так. Первый раз в Анголе, когда этот голос крикнул
ему прямо в ухо: "Встать! Тревога!" Он открыл глаза, но ничего не увидел -
беспросветная тьма наполняла палатку, и снаружи не проникало ни лучика,
облака шли густые уже неделю, вот-вот могли начаться дожди. И во тьме он
услышал даже не шаги - ровный глухой гул, топот многих десятков ног по
выбитой земле, и мгновенно понял, что все уже произошло и сейчас
раскрашенные совершенно им не нужным маскировочным камуфляжем ребята из
УНИТА заканчивают окружать каждую палатку в отдельности, следуя точным
командным жестам южноафриканских инструкторов в косо примятых шляпах.
"Тревога, - заорал он не вставая и, в нарушение всех инструкций,
по-русски: - Тревога! К бою!" И тут же скатился с койки, пополз уже между
ногами мечущихся по палатке кубинцев туда, где был оставлен взводный
огнемет, схватил его, потащил ползком, рванул кверху полог палатки и
саданул первую порцию косо вверх, и попал, лагерь мгновенно осветился,
факелом вспыхнул малый в одних шортах, его "калашников" взлетел вверх и
исчез во тьме, вопли заполнили мир реальностью, рухнул кошмар, и начался
обычный, бестолковый, больше руками и зубами, чем оружием, ночной бой. Он
полоснул еще раз, стараясь захватить как можно больший сектор, бросил
трубу огнемета, рванул из-под корчащегося и сворачивающегося, словно
сгоревшая ветка, еще одного черного его старенький "томпсон" с круглым
магазином и пошел вперед, расчищая перед собой пространство веером. Он шел
прямо, автомат дергался и рвался из рук, ответных выстрелов он не
слышал... Вдруг он оказался на дороге. Здесь стоял Т-62, из люка
высунулась голова и спросила с неистребимым кременчугским или
кировоградским спокойствием, обращаясь к самой себе: "А шо ото оно
стрэляе?"
...Повторилось это в Страсбурге в прошлом году. Они гуляли где-то в
районе Гран-рю. Был изумительно теплый августовский вечер. С какого-то
моста они рассматривали огни в сияющих окнах дворца - потом оказалось, что
это дом престарелых - на острове, людей в кафе на набережных. Из медленно
ехавшего внизу, под мостом, сиреневого джипа бухала музыка - такая была в
этом году у молодых по всей Европе мода: включать на полную стерео в
открытой машине и гулять, наделяя всех набравшей новую популярность в
связи с мировым туром Тиной Тернер. Музыка на мгновение заглушила все,
неистовая Тина завопила "Look me in the heart!", и тут он услышал:
"Внимание, Володька, сзади справа..." Он оглянулся, одновременно положив
руку Гале на плечо и отталкивая, отодвигая ее от себя. Справа по мосту
подходили двое - обычные здешние пацаны, в сапогах, в кожаных куртках
"перфекто", в джинсах, обтягивающих, как рейтузы. Он продолжал отодвигать
от себя, отталкивать как можно дальше Галю, а сам уже шагнул им навстречу
и увидел в руках у одного хорошо знакомые палки, связанные цепочкой, палки
качнулись и закрутились, сливаясь в мельницу. Второй сунул руку назад под
куртку и мгновенно вытащил ее с ножом, рукоятка-кастет, толстый клинок...
Он понял, что его нашли. Он был уверен, что в конце концов его найдет
ГРУ или болгарские друзья по поручению Старшего Брата. Но в полиции
оказалось, что ребята обознались, они искали какого-то торговца,
задолжавшего поставщикам уже чуть ли не за полкило порошка. Им было велено
выбить долг, больше ничего они не знали, а этот русский очень похож - тоже
такой приглаженный, прилизанный, галстучки-платочки, настоящая буржуазная
свинья. Кто ж его знал, что у него коричневый пояс... Он прыгнул, нунчаки
очень удачно улетели сразу за перила, их оглушенный владелец поднял было
руку ко лбу, на котором остался точный отпечаток каблука, - и рухнул, как
бычок на арене. Второй пригнулся, низко опустил нож, парень, видно,
соображал в драке, пришлось хорошо крутнуться... На мосту уже визжали, от
центра пробивалась полицейская сирена, он едва не задел какую-то тетку в
широких шортах и сиреневой майке, оперся на правую и после еще одного
оборота нашел-таки пяткой стриженый затылок.
Счастье, что не только оружия - даже ножика перочинного при нем не
было. В полиции и без того достаточно подозрительно рассматривали его
бумажку, Галин немецкий паспорт и весьма холодно слушали ее объяснения на
неблестящем французском...
Теперь он уже хорошо знал, что голосу надо доверять. Все-таки нашли,
решил он, да и смешно было бы, если бы такой побег и все, что он здесь
рассказал о доблестной рабоче-крестьянской, ему бы простили. Он вышел из
кабинки спокойно. Он был вполне готов, и если они не начнут стрелять
сразу, с тремя он сумеет работать на равных.
У дальней стены, у писсуаров, стоял немолодой джентльмен в
темно-сером двубортном костюме, в хорошем галстуке, шелковый, вишневый, в
мелкий рисунок платочек парашютиком выпирал из нагрудного кармана.
Джентльмен мягко улыбнулся и механическим жестом слегка почесал мизинцем
за ухом - будто прическу поправил.
- Драться не будем, Владимир Алексеич, - сказал он. - Мы ж не
мальчики здешние, чтобы в сортирах драться? Галина Александровна сейчас
движется в сторону Сент-Панкрац. Может, знаете: там как раз напротив
вокзала есть торговля подержанной мебелью? Не обращали внимания? Ну ладно.
Значит, если удачно такси сейчас возьмем, ей нас там и ждать почти не
придется. Поехали, Лексеич, поехали, не волнуй бабу...
4
Ты знаешь, мне уже не очень все это нравится. Ты накручиваешь, и
накручиваешь, и накручиваешь из своих путешествий, и получается просто
среднее видео - дерутся, стреляют, стреляют, дерутся... Конечно, за всем
этим стоит какой-нибудь полковник кагэбэ Торов или Нинов - они там всегда
русские фамилии придумывают похожие на болгарские. Но ты же русский
писатель, зачем тебе вся эта чепуха? Можно быть старым стилягой и не
носить ничего отечественного, вплоть до трусов, но литература - это же
все-таки не тряпки!..
В тот тяжелый, нелепый, с самого утра не задавшийся день они
поссорились. Она смотрела перед собой упрямо, коротко сфокусировав взгляд.
Глаза, когда на них падал свет от промчавшейся навстречу машины, сверкали,
в них стояли, слившись к нижнему веку, слезы. Он вез ее в такси, машина
пробиралась по Шереметьевской, въезжала на один путепровод, другой и уже
выворачивала на финишную прямую, на Королева. Приехали минут на пятнадцать
раньше, чем рассчитывали, остановились доссориться под редким и крупным
дождем, он закурил, и тут же тяжелая капля брякнулась на сигарету, намочив
ее почти всю.
Знаешь, ты не заметила, наверное, но ты нарушаешь определенные
границы. Мне в голову не приходит учить тебя адекватной мимике, дикции и
даже грамотной речи, хотя ты постоянно говоришь о "другой альтернативе" и
"отпарировании". Что ж, что ты диктор, а текст готовит редактор, ты же
считаешь себя интеллигентным человеком и могла бы не пользоваться
советским новоязом...
Она уже откровенно плакала, отвернувшись от проходящих и отчаянно
промокая еще не потекшую тушь, он курил, всасывая мокрую горькую сигарету,
и чувствовал, что уже не остановится, что кончится плохо.
Ты хочешь меня обидеть, ты специально говоришь обидные вещи. Я думаю
о твоей работе, о твоем достоинстве, а ты идешь на меня войной! Все, не
могу больше... По-моему, ты просто решила, что можешь руководить мною,
даже сочинительством! А я, между прочим, не мальчик, и есть читатель,
которому именно мой кич, поп-романчики мои - подходят!.. Да я сама!.. Ну
что, что ты сама?!
Она ушла на вечерний выпуск, он докурил и уже собрался ловить такси
обратно, как увидел коллегу. Коллега прибыл на молодежную передачу в
качестве именитого гостя и комментатора, редактор со всем почтением
встречал знаменитость у входа. Через несколько минут был выписан еще один
пропуск, они с коллегой уселись за кофе в полутемном баре. Кофе наливали в
граненые стаканы - до половины. Коллега вытащил из заднего кармана
чудесную английскую фляжку - в коже, с завинчивающейся крышкой, изогнутую
по форме ягодицы, - предложил хлебнуть скотча. Был он в последний год
удачлив необычайно, быстро богател, с удовольствием этим пользовался,
реализуя свои давние желания провинциального пижонистого парня, но глупел
на глазах, становясь каждой бочке затычкой, комментировал даже и конкурсы
красоты, и парламентские дебаты, рассуждал об экономике и истории и все
время приплетал нравственный императив - увы, не всегда к месту.
- А я с бабой своей поругался, - глотнув, сообщил он знаменитости,
тут же обругав себя в уме за идиотскую откровенность.
- Не переживай, старик! Поругались, помирились, дело житейское, а
мириться всегда приятно, потом так получается, будто только что
познакомился. - Гений хохотнул, порадовавшись своей пошлости, хлопнул его
по плечу и пошел комментировать.
Он понял, что коллега имел в виду семейную ссору, и еще раз проклял
себя за болтливость - при случае в общей компании этот самодовольный
придурок чего-нибудь ляпнет... Еще ужасней было, что после глотка виски
жутко захотелось выпить еще, а выпить было нечего и негде взять.
...Потом, как подростки, они стояли в чужом подъезде. Как хорошо, что
ты дождался меня, какой ты умный и добрый, я ревную тебя ко всему, к твоим
поездкам, к твоему тексту, и потом - почему это у меня халат короче
рубашки? Значит, ты так меня видишь? Ну, не говори чепухи, нельзя же
воспринимать беллетристику так буквально, а то припишешь мне все драки и
убийства, которые я напридумывал, а какой из меня каратист и стрелок, если
мне до сих пор жалко воробья, которого когда-то погубила моя кошка... Ну,
я уже не сержусь, ты дождался, и все хорошо. Хорошо. О-ох... Знаешь,
знаешь, на что это похоже? Когда водишь пальцем по переводной картинке,
бумага сначала только сворачивается серыми катышками, потом начинает еще
тускло, от середины к краям, проступать рисунок, тогда уже становится
ясно, чем все кончится, и нужно слюнить палец, и водить аккуратно и
равномерно, не прижимая сильно, чтобы не повредить цветной слой, вот точно
так слюнить и, несильно прижимая, водить кругами и не отвлекаться - не
отвлекай меня, - и наконец проступает все, и края, и краски оказываются
яркими... Это бабочка... Или какой-то цветок? Нет, бабочка! Я поймала
ее!.. Вот.
Снова ехали в машине, это был не таксист, а ночной многоопытный
левак, в Коньково он запросил четвертной и, получив согласие, тут же
врубил музыку на полную, вездесущая Тина Тернер закричала на всю
московскую ночь, в мокром асфальте отражались огни. Мокрая ночная Москва,
да ночная же в свежем снегу, да, пожалуй, утренняя на исходе листопада -
вот и вся красота этого проклятого, единственного в жизни места, а в
остальное время видны помойки, руины, лужи в выбоинах и вечные стройки.
Понимаешь, совершенно неважно не только о чем сочинение, но и какова
его каждая строка. Нужно только, чтобы время от времени возникало у тебя
самого такое чувство, вернее, предчувствие... Ну точно, как у тебя с твоей
переводной картинкой, понимаешь? Ты ведь знаешь, что эти занятия очень
похожи... И вот, когда хотя бы одна картинка ожила, засияла, вспыхнула
жизнью, - уже все в порядке, уже не зря садился за машинку. Тогда остается
еще одно: надо все дописать и кончить так, чтобы эта яркая картинка не
умерла, не засохла, не перестала сиять, надо сохранить это дыхание и так
кончить. Понимаешь? Здесь есть полная аналогия: у тебя одна картинка,
другая, они проявляются, прорываются одна за другой, а я должен терпеливо
тянуть свою линию, выдерживать ритм и при этом сохранять интерес, и
стремиться к концу, к завершению изо всех сил, и в то же время сохранять
для этого завершения силы, чтобы все не испортить!.. Ты слышишь, что я
описал нашу любовь? А я слышу, что это инструкция по изготовлению романа.
Собственно, любовь ведь так и называется - роман... Ты сентиментальный,
старомодный, милый, любимый, красивый, я тебя люблю. И я тебя люблю.
Такси, такси, такси. Я пошла. Пока. Хлопнула дверь подъезда, загудел
лифт, встал. Зажглось окно.
Поехали, командир.
Загляни в мое сердце, рыжая Тина советует правильно, загляни в мое
сердце, любимая. Кто бы заглянул в мое сердце да объяснил мне, что там
делается! У самого-то все времени нет.
АРХАНГЕЛЬСКОЕ. ИЮЛЬ
То, что днем было очевидно как прозрачная узкая рощица, возможно,
даже искусственного происхождения, ночью стояло непроглядно темным,
угрюмо-шумным на ветру лесом, из тьмы тянуло сыростью, и узкий асфальтовый
подъезд, ныряя в заросшую лощину и поднимаясь на невысокий холм, едва
заметно светлел под дымящимся, скользящим в облаках лунным светом. Сырой и
жесткий ветер входил в машину поверх левого приспущенного стекла, путался
в коротко стриженных волосах водителя "Волги" и закручивался над пустыми
задними сиденьями.
Аккуратный, в полушерстяной гимнастерке столичного округа,
краснопогонный солдатик вышел на крыльцо кирпичного домика у ворот,
осветил фонариком номер машины и скрылся в сторожке. Темно-зеленые ворота
в глухом заборе поехали вбок, и "Волга" продолжила путь по узкой
асфальтовой дороге среди точно такого же темного, но уже за забором, леса.
Метров через двести водитель затормозил. Свет, падавший из широких стекол
большой веранды сквозь полупрозрачные оранжевые шторы, оставляя во тьме
зубчато-неровный силуэт большого трехэтажного дома, обозначил матовое
золото погон, седину - и вновь прибывший ступил в яркий, теплый мир
ночного застолья.
Вокруг застеленного цветастой клеенкой стола сидели четверо почти
одинаковых мужчин - вроде спортивных тренеров: крупные, тяжелые,
груболицые, между пятьюдесятью и шестьюдесятью, в тренировочных
трикотажных куртках с высоко застегнутыми молниями, в кое-как натянутых
трикотажных же штанах. Один сидел, далеко отодвинувшись от стола вместе с
тяжелым, довольно обшарпанным стулом, темно-красная плюшевая обивка
которого по краям сильно вытерлась и лоснилась белесым. Он покачивался на
задних ножках и, закинув ногу на ногу, старательно удерживал шлепанец,
зацепив его растопыренными пальцами и напрягая ступню. Трое, наоборот,
придвинулись к столу очень близко, налегли на него локтями. Коньяк,
несколько тарелок с нарезанной дорогой рыбой, остатками икры, жирной
копченой колбасой, две переполненные окурками пепельницы создавали обычный
натюрморт мужского стола, только качество еды и питья отличало этот стол
от сотен и тысяч других, вокруг которых сидели в это время десятки тысяч
мужчин в стране...
- Здорово, Иван Федорович. - Раскачивавшийся на ножках стула кивнул
вошедшему, с неудовольствием глянув на его костюм. - Лучше ничего не
придумал, чем в мундире приехать? Тут по трассе кто только не шастает, и
дипломаты, и корреспонденты, вокруг их дачи, а ты своими эполетами
сверкаешь... Небось еще и шофера привез?
- Сам за рулем, - обиженно ответил генерал, подсаживаясь к столу.
Один из аборигенов в спортивной одежде тут же отыскал чистую рюмку, налил
коньяку, поставил перед гостем. - Сам всю дорогу, понимаешь, за баранкой,
как пацан, а ты еще мне вычитываешь...
- Ладно, - вздохнул, продолжая качаться, будто испытывал устойчивость
стула, человек в шлепанцах. - Ладно, что с тобой делать... Ты же небось
без своих звезд посрать не ходишь... ну, выпей, расслабься да включайся в
разговор.
Лампы сияли на веранде, теплом наливались оранжевые шторы, светлые
квадраты лежали на асфальте подъезда, на траве. И уютен был страшный
ночной разговор.
- Значит, этот... танцор хренов, - генерал уже глотнул рюмку-другую
коньяку и зажевывал их бледным куском осетрины, которую он, довольно
сноровисто орудуя ножом и вилкой, завернул почему-то в лист гурийской
капусты, - ебарь тропический... готов?
- Угу, - односложно ответил один из ожиревших спортсменов, с
седовато-сизыми волосами, аккуратно уложенными и слегка начесанными по
давней комсомольской моде на уши. Он потянулся чайной ложечкой, зачерпнул
икры, ровной горкой свалил ее на микроскопический кусочек хлеба и
мгновенно закинул все сооружение в рот. Прожевал одним коротким движением
мощной челюсти, проглотил и продолжил: - Танцор-то он танцор, а пыли мы с
ним наглотались будь здоров, пока уговаривали. Ломался, как целка. А сам
небось и в Афгане не одного замочил, и когда по Европе катался, я точно
знаю, руку в бабью сумку запускал не раз и не два... Сука - больше ничего!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг